паучьих лап жертву воспоминаний, сопротивлялся.
Маша медленно, с усилием подняв веки на говорившего с ней человека, постепенно узнавая его, прислушиваясь к словам, пришла в себя. И, слабо улыбнувшись, тихонько промолвила:
- Если бы ты Ирка знала, откуда ты меня вытащила…, если бы ты знала…
Подруга, прижав Машину голову к своей, чуть пахнувшей молоком груди, поглаживая по голове, успокаивая, говорила:
- Машенька, подружка моя любимая, для тебя я…, всё сделаю…, ты только успокойся. Не надо так переживать…, принимать так близко к сердцу…. Ты всё об Игоре тоскуешь, да?
- Да, Ира. Всё о нём.
Ирка, покачивая головой, соболезнующе продолжила:
- Маша, помнишь, ты мне говорила, что тело Игоря не найдено…. Может… он… каким-то образом… смог спастись, тебе не приходила в голову такая мысль?
- Приходила. Тогда…, где же он…? Почему не пришлёт мне весточки…? Ах, подружка, я так…, - и слёзы закапали, побежали двумя ручейками.
Ирка, достав платочек, стала вытирать катившиеся по щекам подруги слёзы. И, не выдержав, тоже заплакала.
Так и сидели они, две верные подруги, приобнявшись, вытирая платочками слёзы, и никто из присутствующих, не посмел помешать им.
А может, потому и не мешали, что не знали причины их слёз.
Только Виктор, знавший со слов жены о Машиной любви к своему дяде и её потере, вероятнее всего догадывался о причине слёз. Он знал…, а может и догадывался. Но он также давно понял, что не обязательно об этом рассказывать всем - Ирка с Машей сами разберутся.
* * *
По просьбе Иры, Виктор сводил Машу в больницу - не столько показать, сколько похвастаться её оборудованием. Он познакомил Машу с медперсоналом и главврачом - местным жителем Остоженки.
А когда тот начал красочно расписывать гостье из столицы будущие перспективы их больницы и сетовать на нехватку специалистов, Виктор понял, что совершил ошибку, познакомив их. Главврач так просто не отпустит её, догадался он.
Он, старый, умудрённый опытом лис, постарается не выпустить из своих лап специалиста, сделает всё, костьми ляжет на «амбразуру», но постарается перетянуть её в Остоженку.
Он, правдами и неправдами, постарается уговорить её остаться, хотя бы на год, пока Ирка в декретном отпуске. А там…, а там, мол, видно будет - может и приглянется ей жизнь у них в Сибири. А там, глядишь, и замуж выйдет за местного парня…. Вон у них, сколько холостых специалистов! Взять хотя бы нашу больницу - хирург холостой? Холостой. Анестезиолог холостой? Холостой. Эх! Нам бы только кадрами укомплектоваться!
Виктор понимал и своего шефа, и понимал, что Маша вряд ли захочет перебраться из московской областной больницы к ним, на периферию. Не те перспективы! Хотя…, бросила же она и Москву, и «перспективы», когда помчалась к Игорю.
Шеф, словно Маше до сей поры не показали всех достопримечательностей больницы, опять повёл её по палатам и кабинетам. Показал отремонтированный, с панелями под красное дерево, обширный кабинет с окнами, выходящими в сторону леса, и тонко улыбнувшись, пообещал, если она согласится занять должность заведующей терапевтическим отделением, она его получит в полное своё владение и, покхекав, добавил - «соглашайтесь милочка. Я уж стар, мне скоро на пенсию выходить…» И, продолжая соблазнять, сказал: «И с квартирой я Вам всё устрою. Нам пообещали двушку в новом доме, заживёте королевой…»
Ох, и хитрец, наобещал с три короба, а кто будет выполнять? Районное начальство? - усмехнулся Виктор.
Ладно, поживём, увидим, решил он, и не стал «мешать» старику уговаривать столичного врача.
А Маша, заглядывая в кабинеты, снова здороваясь и пожимая руки персоналу, слушала главврача, иногда восхищалась увиденным, но на все его тонкие намёки перевестись к ним, словно не понимая, о чём идёт речь, не говорила ни да, ни нет.
Слушая дифирамбы больнице, и наблюдая, какую паутину вокруг Маши вяжет шеф, Виктор подумал: даа, сразу видно, откуда Маша прибыла - спокойна, холодно-вежлива - такую на «Ура» не возьмёшь, такую надо упорно завоёвывать.
И, на мгновение упустив из виду, что он сам-то коренной Остоженец, Сибиряк, в поддержку Маше, прошептал:
- А как ты шеф хотел? Знай, наших! Нас на словесной мякине не проведёшь!
Маша, как старик ни улещивал её, на предложение главврача перевестись в остоженскую районную больницу, так и не ответила ни согласием, ни полным отказом. Она лишь осторожно пообещала подумать.
Виктор, возвращаясь с Машей из больницы, решил ненавязчиво посоветовать ей, не торопиться с отъездом, отдохнуть от городской суеты. И пообещал, что она может жить у них сколь угодно долго, Ирка будет рада, уговаривал он Машу. Хотя в душе (ах, эти вечные, человеческие чёрные мысли!), не признаваясь самому себе, он лелеял надежду, что Маша останется, и когда-никогда поможет жене с ребёнком. Вон, она какая стала худющая после родов! - переживая за жену, вздохнул он тихонько. Ей бы отдохнуть, да сил набраться.
Сидя за поздним ужином (Ирка не успевала приготовить из-за ребёнка, а Маша не умела)… А Маша не умела по той, казалось бы простой причине, что в их семье всю домашнюю работу выполняла Елизавета Аркадьевна.
…Они ужинали и обсуждали предложение главврача. Ирка, говоря, что в больнице не осталось ни одного терапевта, настаивала на согласии Маши.
- А подменяющий тебя главврач, - возражал Виктор.
Ирка, косо взглянув на мужа, возмущённо произнесла:
- Какой он терапевт, он администратор! Он уже лет десять не практикует, понятно?
- Понятно, понятно. Ты, не кипятись, Ира, побереги нервы, они, ведь знаешь, не восстанавливаются.
- Ох, умник! Без тебя знаю, проходили! Ты же, Витенька, кардиолог, а не невропатолог, так что помолчи, пожалуйста.
Маша, чтобы разрядить накаляющуюся профессионально-семейную обстановку, спросила подругу:
- Как ты думаешь, смогу я поладить, то есть, сработаться с Вашими коллегами, примут они меня в свой коллектив?
Ирина, тут же прекратила спор с мужем и повернула к Маше лицо, с явно проступившим удивлением и состраданием.
- Ты…? Не сможешь поладить с нашими коллегами?
Она развела руки, затем, повернувшись к мужу, спросила:
- Витя, разве она не сможет? Её у нас плохо примут?
- Что ты, Ируся! Да мы только рады будем видеть её у нас. У нас хорошие люди работают, душевные.
- Вот, а ты говоришь - не примут! - Ирина, подмигнув Маше, показала пальцем на мужа, - слышала, что «народ» устами моего муженька тебе сказал?
Высказавшись, она, словно подводя итог о коллективе, ласково посмотрела на Виктора.
Маша знала из писем подруги о крепкой дружбе и любви между ними. И сейчас, она, слушая их шутливый спор, наблюдая за их поведением, воочию, убедилась в этом, и порадовалась за них.
«Совет Вам, да любовь!» - мысленно пожелала она им.
Часть пятая
Это же я, Маша!
Хотя и март месяц уже наступил, и вот-вот апрель прилетит на крыльях первых перелётных птиц, но на улице студено. На деревьях, крышах домов, огромные снежные шапки. А в тайге ветви елей под весом снега почти прогнулись до земли.
Кругом торжествовало царство снега и мороза!
Остоженка тоже была в плену снега и мороза - всё покрывал чистый, белый снег!
И если бы обыкновенный, городской человек насмелился войти в тайгу, то попал бы в заколдованный мир снега, и дремавших в ожидании весны, деревьев. А между ними, словно следы зайцев петляли прорезавшие тайгу лыжные следы охотников и любителей кедровых орехов, да волчьи, но они не нарушали, а, наоборот, подчёркивали общую дремотную картину. И только одинокий, сумасшедший стрёкот сороки, или пулемётная дробь дятла, иногда вспарывали тишину тайги, нарушая её волшебство и суровое очарование.
Снежная нынче зима и морозная, говорили между собой старожилы, и вспоминали десятилетней давности погоду - «Тогда столько же снега навалило, а опосля неё, однако, зимы потеплее были, и снегу помене, а нынче…, ишь навалило, до середины мая может пролежать», и качали головами.
Маша уже почти привыкла к обилию снега вокруг, а вот мороз она переносила не очень хорошо, сказывалась привычка к Московским, не очень-то лютым морозам.
По совету Ирины и Виктора она приобрела красивую кухлянку и, оказавшиеся очень удобными и тёплыми, унты и шапку. Она раньше не носила ничего подобного, более удобного и тёплого, к тому же изготовленного из оленьего меха и отороченного беличьими шкурками. Одежда ей понравилась, а когда ещё и оказалась тёплой, восторга не было предела.
Ирка тоже так одевалась зимой, и как-то даже назвала унты по-якутски, что-то вроде «Тыс этэрбэс», наверное, торбасы, решила Маша, но так и не запомнила название. Для неё унты, всегда были унтами - это было для неё знакомое слово, и привычное.
* * *
Она стояла у окна своего кабинета и, нарушая общий морозный рисунок, пыталась отогреть пальчиком кусочек стекла. Иногда она, открывала рот и, собирая губы бубликом, дышала на стекло - оно чуть оттаивало, но не успевала она перестать дуть, как тут же затягивалось тонкой ледяной плёнкой.
У неё выдался небольшой перерыв до начала обхода палат. Маша стояла, тёрла пальчиком стекло, дула на него, а в голове, словно в детском калейдоскопе, возникая одна за другой, рождались картинки её жизни в Остоженке.
Не много, не мало, а прожила она здесь почти полгода с того дня, как прилетела на крестины Мишутки…, своего будущего крёстного сына.
Она думала тогда, ну какая из меня крёстная мать? Я же вообще не представляю, с чем это едят…, а сейчас, сейчас она даже представить не может себя в другой роли. Мишутка стал для неё родным, и если бы с Иркой и Виктором что-то случилось (избави нас Боже!), она бы его никому не отдала, она бы его тут же усыновила.
Затем, перед глазами всплыла картинка, как её уговаривали: старик-главврач, теперь и её больницы, и Виктор, и Ирка, остаться и, как отговаривали её, прилетевшие на новоселье родители - отец и мать, от неразумного шага. Они говорили:
- Дочка, Машенька, зачем тебе эта Тмутаракань? У тебя же престижная работа в Москве, квартира и прописка, наконец…, перспективы…, ну что ты здесь найдёшь? В Москве ты сможешь поступить в аспирантуру и, как Олег…, Маша при упоминании имени Олега, тогда крикнула:
- Перестаньте мне напоминать об этом человеке. Я его не люблю, и замуж за него никогда, слышите, никогда не пойду. У меня есть Игорь!
Мать на минуту замолчала тогда, а затем, расплакавшись, произнесла:
- Маша, доченька, мы же стареем…, и отец совсем плох последнее время…, как же мы без тебя? А, потом, вздохнув, добавила, Игорь-то погиб, чего уж тут.
Что же она ответила тогда матери…, что ответила? Маша, сосредоточившись и наморщив лоб, попыталась вспомнить.
Она, правда, в то время была, что называется, не совсем в «адекватном состоянии» после смерти Игоря, но она тогда сказала - «Я сама разберусь в своей жизни. Я не девочка-школьница - я молодая женщина…!» Кажется, так она ответила матери…, или нет?
Отец, услышав её последние слова, побледнел, а мать, опустившись на стул, прижав руки к щекам, взволнованным голосом
