джунглей.
Ещё не совсем рассеялся утренний туман, а Джунгли уже жили своей жизнью. Всё вокруг было наполнено птичьими голосами, и лишь изредка, где-то далеко-далеко, в самой глубине, иногда раздавалось уханье филина.
Странно, подумал я, ведь филины ночные птицы, а тут…
- Это не филин, - поправил меня старейшина, - эти звуки исходят из «пещеры забвения».
Разве пещера может издавать звуки, недоумённо подумал я, и непроизвольным движением приподнял плечо.
- Придём на место, и ты сам всё увидишь и поймёшь, - сказал дед и, чуть убыстрив шаг, добавил, - поторопись сынок.
Мы шли примерно около часа. Нас окружали всё те же джунгли: перевитые лианами, деревья, кусты мимоз, и всё продолжающийся птичий «грай». Солнечные лучи, едва пробиваясь сквозь зелень деревьев, изредка острым лучом попадали мне в глаз, и я, непроизвольно зажмуриваясь, видел перед собой разноцветье калейдоскопа.
По стволам деревьев рыжей молнией сновали белки, а в воздухе, перескакивая с дерево на дерево, пролетали белки-летуны. Верхушку одного из деревьев оседлала целая стайка голубых и зелёных попугайчиков. Они издавали такой шум, что, казалось, своим чириканьем и пересвистыванием заполонили всё вокруг.
Когда мы приблизились, чириканье на мгновение прекратилось, и они, повернув головки, с любопытством стали рассматривать нас. Удовлетворив любопытство и, вероятно, поняв, что мы для них не опасны, вновь засвистали, зачирикали.
А мы, не сбавляя шага, всё шли и шли.
Я сначала удивлялся, как это старейшина, пробираясь среди однообразия деревьев и кустов, не терял направления, и лишь потом, внимательно приглядевшись к почве под ногами, сообразил - его вела чуть заметная тропинка.
Вскоре он вывел меня к невысокой, поросшей кустами ежевики, возвышенности. В её обрывистой поверхности виднелся тёмный зев пещеры, из него и раздавались услышанные мною раньше, ухающие звуки.
Старик, остановившись чуть в отдалении от входа, присел на, словно специально установленный здесь валун и, показав на чернеющий вход в пещеру, сказал:
- Джонатан, видишь этот вход?
И когда я утвердительно кивнул, продолжил: это и есть «пещера забвения». Ты должен сейчас войти в неё и вынести из неё то, что тебе больше всего понравится.
Я с невольным подозрением посмотрел сначала на открытый, словно зовущий меня зев пещеры, затем, на старейшину - не разыгрывает ли он меня, не хочет ли он таким способом погубить меня, мелькнула в голове мысль?
- Нет, сынок, ты не бойся. В ней нет ни кровожадных зверей, ни ядовитых змей, там живёт лишь одинокая старая сова, уханье которой ты слышишь.
- Тогда…, зачем же я должен войти в неё? - всё ещё с недоверием спросил я.
- Чтобы узнать свою судьбу, Джонатан.
- Раз вы обещаете, что мне нечего бояться…, ладно, я пойду и посмотрю, что там, да как.
- Ступай сынок, - сказал старик, и добавил, - я посижу здесь, подожду тебя.
Ещё раз с сомнением, и некоторым страхом посмотрев на вход, я перевёл взгляд на старейшину - он неподвижно сидел на валуне. В его поведении и взгляде я не увидел ничего подозрительного: всё тоже, умудрённое долголетним жизненным опытом, спокойствие, честный, проницательный взгляд серо-голубых глаз, и ни намёка на тайное коварство.
Убедившись, что с этой стороны мне ничего не угрожает, я направился к пещере. Подойдя к тёмному входу, я на какое-то мгновение замешкался, и оглянулся на продолжавшего сидеть старика. В его позе не было ничего угрожающего, но в какое-то короткое мгновение мне показалось, что рядом с ним мелькнул силуэт Эльзиры.
Решив, что мне пригрезилось, так как, выходя из дома, я не видел её вставшей с постели, сделал последний шаг, и окунулся…..
Я решил, что меня встретит чернильная темнота пещеры, стены, затянутые густым слоем паутины и… страх в душе. Ничего подобного.
Освещая пещеру, горели прикреплённые к стенам с десяток масляных светильников, а в глубине, словно заманивая посетителя отдохнуть, стоял тщательно отшлифованный стол из цельной плиты гранита и блок из такого же гранита вроде скамейки.
Присев, я попытался сосредоточиться, но у меня почему-то не получалось: глаза неожиданно стало затягивать густой пеленой, и какая-то неимоверная слабость сковала моё тело, а светильники вдруг, то пропадая, то вновь появляясь, закружились в каком-то бесовском хороводе…
* * *
Господи, воскликнул я, как я рад тебя видеть, любовь моя Гвен! Я так по тебе соскучился, что не могу описать словами.
Я стоял в комнате мотеля и, держа в объятиях жену, целовал её прекрасное, улыбающееся лицо. Её жёлтые глаза ласково смотрели на меня, и словно обволакивали теплотой и негой. Мне было так хорошо, что я не мог прийти в себя от счастья.
- My beloved wife…, - шептал я, - beloved…, the darling, если бы только знала, как ты мне всегда необходима. Моя жизнь без тебя пуста и неполноценна, и если тебя не станет, я покончу с собой.
- Ну, что ты, дорогой, я тоже очень люблю тебя, - всё теснее прижимаясь ко мне, шептала она. Я тоже не смогу жить без тебя…
- Гвен, я хочу тебя! - жар всё сильнее и сильнее окутывал моё тело, затуманивал мозг - я задыхаюсь от любви и желания…, - шептал я.
Схватив жену, я понёс её в спальную комнату, а она, обхватив мою шею руками, застонав, зашептала:
- Возьми меня скорее, любимый, я изнемогаю от любви…
Срывая на ходу одежду, разбрасывая её по всему номеру, не разбирая постели, мы повалились на пахнувшее свежестью гостиничное покрывало…, и перед моим взором, словно бутон розы, раскрылась тайна женщины…
Застонав, я окунулся в это нечто, в горячее, зовущее меня нечто…
Отдыхая после коитуса, я вдруг почувствовал, как в моём мозгу, где-то, глубоко-глубоко в подсознании, тревожа память, раздался зов:
- Джонатан, очнись, приди в себя. Это я…, Эльзира…
Откуда взялась эта девчонка…, какая-то Эльзира…, замедленно подумал я. Я же в мотеле, на Геркулесе, со своей женой…, и мы только что занимались любовью…
Тягучая мысль, словно патока, текла в мозгу. Она никак не могла оформиться до конца во что-то твёрдое, однозначное. Она, словно аморфное тело, принимая то одну, то другую форму, старалась протечь в узкую щель сознания, но что-то постоянно мешало ей, не пускало.
- Дорогой, - услышал я голос Гвен, - ты что-то шепчешь, и я беспокоюсь за тебя.
- Всё в порядке любимая, - ответил я, - я рядом…, я с тобой….
Повернув голову к жене, я приблизил губы к её груди и поцеловал.
- Ах, как хорошо! Поцелуй меня ещё Джо…. Твои поцелуи возбуждают меня. От них моё тело начинает пылать, словно оно, облитое горючей смесью, вспыхивает сразу всё, и его может потушить только твоя «любовь»…
А голос подсознания всё пытался и пытался прорваться сквозь незримую плотину. В нём чувствовалось заглушённое рыдание и боль.
- Джонатан, милый, пожалуйста, не покидай меня, вернись. Я…, я…, я люблю тебя…
Кто это зовёт меня? Кто такая Эльзира?- опять подумал я. Как может… какая-то… сопливая девчонка… любить меня? Какая любовь? Почему она зовёт меня куда-то. Я же… в мотеле…, со своей дорогой и желанной Гвен…. Вот она…, она лежит рядом со мной, и мне хорошо…. Мне никто не нужен…
А голос продолжал взывать, не давая мне до конца погрузиться в сладостную истому.
- Джонатан, приди в себя, помоги мне. Мне тяжело тащить тебя…
И опять я расслышал чьё-то далёкое рыдание. Оно тревожило меня, и мне было жаль девчонку, которая рыдая и называя почему-то меня по имени, куда-то звала. Её голос был полон отчаяния и тоски.
Решив уточнить, чей же это голос меня так настойчиво зовёт, я, полуобняв Гвен, спросил:
- Милая, зачем ты зовёшь меня и плачешь, если я, вот он, лежу рядом с тобой?
- Я плачу? - посмотрела она на меня. Да, я плачу… от счастья, что ты есть у меня, что я рядом с тобой, и ты любишь меня.
А голос, уже достаточно знакомый мне, разрывая ответ Гвен на мелкие кусочки, причитая, всё звал и звал:
- Джонатан, Джонатан, не уходи, вернись, я люблю тебя… Ооо, родной мой, ну очнись же ты…, пожалуйста…
И в этот голос вдруг вплёлся другой, более грубый, со старческим покашливанием:
- Эльзира, оставь его в покое, видишь, он нашёл своё счастье в забвении. Он не хочет возвращаться.
- Нет, дедушка, я не могу, я не хочу, чтобы он остался там, хотя и в прекрасном, но забвении. Он живой человек, и должен жить среди живых, а не в придуманном им мире. Я вытащу его оттуда.
Услышав её слова, я решил узнать всё же кто она такая? Почему она не хочет, чтобы я оставался с Гвен, а вернулся в какой-то мир? И, преодолев сопротивление сознания, я на мгновение вынырнул из прекрасного, завораживающе прекрасного омута.
Увиденное перед глазами, мне о чём-то давнем, но кажется знакомом, напоминало: я увидел склонившуюся надо мной, заплаканную, с покрасневшим носиком, девочку лет тринадцати-четырнадцати, старика, с седой головой и пышной, ухоженной бородой…
Увидев их, я, напрягая память до боли в висках, старался вспомнить, откуда я знаю этих двоих. И, словно сквозь разорванную ветром пелену тумана, ко мне вернулось осознание настоящего! Да ведь это же…, это же старейшина со своей внучкой Эльзирой!
Вот почему мне показалось знакомым имя этой девочки там…, в глубоком забвении памяти, в сладостной, но не настоящей картине жизни.
Встреча с Гвен…, обладание ею… - это всё было прекрасным, но навеянным какими-то непонятными для меня, чарами…, затмением сознания. Та жизнь, участником которой я был некоторое время, была не настоящей, то была жизнь-мечта, а вот эта, со стариком и девчонкой - эта настоящая.
Оперевшись локтем о землю, осмотрелся: я лежал почти у самого входа в пещеру забвения; недалеко от входа лежал и валун, но на нём не сидел старейшина - всё было прежним, только к этому прежнему добавилась заплаканная, но счастливо улыбающаяся, Эльзира. Она, поддерживая меня шептала:
- Джонатан, я так рада, так рада, что ты вернулся ко мне…, то есть, прости, ко мне и дедушке. Ты такой тяжёлый…, я тебя еле вытащила из пещеры. Дедушка говорил, что ты должен был сам… перебороть забвение памяти…, если бы захотел. Но я видела, я чувствовала, ты сам не справишься и поэтому…
- Ты откуда взялась Эльзира, - попытался я вставить слово в её торопливую речь.
- Яаа?
- Да, ты.
- Ооо, я…, только вы ушли, я же не спала уже…. Дедушка вчера, за вечерним чаем, проговорился, что поведёт тебя к «Пещере забвения» и я, всё боялась, что вы уйдёте без меня…
- И, что?
- Так и получилось. Я всё крепилась, крепилась и, неожиданно, уснула.
- Ну и спала бы, - вот дурёха.
- Я не дурёха, - обиделась она. Если бы не я, ты бы навсегда остался в «Пещере забвения».
- Как это?
Вместо Эльзиры ответил старейшина.
- Понимаешь, Джонатан, человек, вошедший в пещеру, теряет свою личность. Он становится рабом иллюзии. Ему кажется, что всё, что происходит с ним… настоящее. Правда… есть один нюанс…
Он замолчал.
- Что за нюанс, - встревожено, предчувствуя какой-то подвох, спросил я.
- Джонатан, ты не беспокойся очень-то… Дело в том…, что в твоих иллюзиях…, если в них участвуют и другие лица…, то они тоже участвуют в них, и видят то же, что и ты.
- Значит, моя жена…
- Да. Она всё запомнила, потому что она участник твоей иллюзии.
- То есть, вы хотите сказать…, что… если я спрошу у неё… когда-нибудь…,
