Танец по ступеням вверх, танец по ступеням вниз

гостиницу и билеты, отправлялись в поездку, возвращались - и все начиналось сызнова; мы были уверены, что так можно жить вечно.[/b]
            Этот круг прервался только беременностью Таис. Мы собирались в Пятигорск, она хотела ехать, но я испугался за ее здоровье - не в ее положении по горам лазить; а кроме того, надо было что-то решать. Затягивать было нельзя.
            Самый совершенный механизм устаревает, ломается. Я тоже механизм, тоже устаревал и давал сбои - и самый серьезный, критический получился в предзимний вечер, когда ничего не хочется делать; ноябрь - идеальный месяц для ленивцев.
            Я валялся на кровати с пультом от телевизора, по которому шел бесконечный сериал, Таис возилась на кухне. За окном устоялась слякоть, ветер бросал в прохожих горсти мелкой холодной мороси, иногда мешая влагу со снегом; тогда пребывание на улице становилось особенно неприятно. Я радовался, что у нас нет собаки, с которой надо гулять.
            Пробежка от станции до дома настроила на ворчливый лад. Темнело, спускался тот мрачный серый сумрак, который не появляется более ни в каком времени года и особенно нагоняет тоску.
            Таис вдруг засмеялась из кухни, и я насторожился - я хорошо разбирался в обертонах ее голоса. Пришлось, кряхтя, встать, вдеть ноги в тапочки и прошаркать для выяснения:
            - Что это тебя рассмешило, малыш?
            Ты обернулась от плиты, глаза блестели, щеки разрумянились, и я подумал сквозь осеннее ворчание: «Как она сейчас хороша!»
            - Почему человек смеется? - воскликнула Таис. - Почему птица летает? Почему рыба плавает?  Потому что это естественно! Я смеюсь - я счастлива - у меня есть ты - это естественно - у нас будет ребенок!
            Я сел на стул. Я не находил это естественным. Я подумал, что ослышался. Я только что заключил контракт на серию материалов в одной очень солидной газете и собирался много работать. Мы хотели отправиться в горы. Ты составила расписание своих выступлений. Я вынашивал замысел большого романа о политических реалиях современности - по образцу Роберта П.Уоррена. Рядом, совсем рядом уже маячила наша слава, наше будущее - безоблачное, обеспеченное, чистое будущее, заработанное добросовестным тяжким трудом. В темном тумане ноябрьского хмурого вечера горели огни нашей творческой программы, песен, книг, выступлений - море восторга и обожания, большая  квартира, джип - я, кажется, не расслышал, дорогая, что ты сказала?
            Ты подошла и поцеловала меня в макушку.
            - У нас будет ребенок! - и лицо твое светилось - гроза зажгла в тебе лампу и свет сейчас горел ярко-ярко.
            Я попытался улыбнуться. Зря. Ты всегда тончайшим образом чувствовала фальшь - и я увидел, как гаснет огонь, бледнеют щеки. Она села на табуретку напротив и сложила руки на животе — жест, доселе незнакомый.
            - Ты что же, не рад? - спросила она, не поднимая глаз.
            И тут меня накрыло. Я испугался - первый раз в жизни я так испугался, господи: если это произойдет, то все пропало. Я представил, любимая - до срока постаревшее лицо, твое чудесное светлое лицо, изборожденное морщинами, потухшие глаза, созерцающие окружающий мир без интереса, равнодушно, устало; красные от бесконечных хлопот по хозяйству руки, ломкие волосы; я сразу решил, что не допущу такого - ради нас самих.
            Никогда я не испытывал подобного ужаса - какого-то иррационального, необъяснимого - настоящего приступа паники, жути, страха перед неведомым будущем, которое воплотилось в существе, по клеточке формирующемся сейчас в твоем животе. Существо еще не толком не существовало - но уже было чудовищем, вторгшимся в наш мир, в наше единство - в привычное размеренное существование, дабы нарушить течение жизни.
            Не ребенок явился мне в воображении - разрушитель всего, что дорого мне.    Согласись, малыш, я был убедителен. Я нашел слова - недаром я наловчился писать речи для политиков любой направленности. Слова - это моя сфера деятельности. Я люблю играть словами, в этом я профессионал. Ты и не подозревала, Таис, какого мастерства я достиг в этой игре - я же не рассказывал тебе о своих последних работах.
            Наверное, я нашел правильные слова. Я ведь уговорил тебя на аборт. Ты не сразу решилась - ты долго думала. Вот это твое выражение лица я хорошо помню: кажется, что ты исчезаешь, внутрь обращаются глаза, морщится лоб и брови становятся треугольником.
            Ночью перед поездкой в больницу ты обнимала меня особенно пылко.
            - Мы же повенчаны грозой, - сказала ты, усаживаясь в такси - растерянно, умоляюще.
            Всю поездку я держал тебя за руку. Дорога оказалась узкой, в глубоких выбоинах, с заваленными отвратительно снулой ломкой соломой обочинами. Я никак не мог насмотреться на застывшее любимое лицо, леденея сам и объясняя этот лед преддверием зимы; да - наступала зима.
            Машину немилосердно трясет. Я слышу хруст под колесами первой поземки. Не вернуться ли домой - может, оттает любимое лицо?
            Знаю: мы оба сейчас вспоминаем совсем о другой тропе; дорога бежит по бухте. Я прошу дождаться заката, когда из-за островов покажется луна и потечет серебро; этот путь можно пройти только танцуя.
            А уж танцевать ты умеешь.