- Ты бы пожалел себя, да и мешок тоже. Ведь по два раза в день колотишь, как приехал. Даже сегодня в рождество Христово не успокоишься, будто епитимью на себя накладываешь, - ворчал Симонов, настраивая праздничную волну на приёмнике. – Подумаешь, девчонка не свидание не пришла. Ей же хуже. Вернётся с каникул и снова твоя. Давай-ка за рождение Христа по стопочке «Петровской», что ты снова привёз. Не сохнуть же ей.
- Не сохнуть, - согласился Сугробин умываясь. – Сейчас рубашку надену белую, и поднимем за Боженьку. У меня Иван Макарович беспартийный. В Боженьку верит и мне советует не отказываться.
- А у меня батя был активный коммунист, но тоже не забывал помянуть, когда прижимало.
Налили по стопочке. Выпили. Помолчали. На улице открылась калитка и по двору мелькнули две фигуры. Заскрипела входная дверь. Вошли Аня с Михаилом.
- Чтобы резину не тянуть сразу вам объявляем. Через неделю у нас свадьба. Приглашаем, - выпалил Михаил.
- Наконец – то, - сказал Симонов. – А то мы думали, что вы до следующего партийного съезда затяните.
- Причём тут съезд?
- Ну, так наши люди все хорошие дела посвящают партии. А ХХ11 прошёл, и вы не успели.
- Вот болтун, - обиделся Миша. – Вы говорите, придёте или нет.
- Придём, наши хорошие. Как не прийти, - успокоил Михаила Леонид.- Давно ждём.
- Только в святки всех бесов с цепей спускают порезвиться. Вы уж по аккуратней с венчанием, - не унимался Симонов.
- Хватит, Юленька, болтать. Не забудь Занданову с собой взять, - прервала Аня Симонова. – А Валю я уже пригласила телеграммой.
Полсотни гостей в большом доме Аниных родителей. Два баяниста и радиола с усилителем из клуба. Столы ломились от всего, что могла выдать цивилизация и способности промысловиков. Шампанское для молодых, немного водки и море самогона. Застолье началось в четыре часа дня. И к восьми половину гостей проветривали в сенцах на заранее приготовленных матрасах с одеялами, тулупами и всем, чем можно было предохранить от простуды выпавших в осадок мужиков. После первых поздравительных речей никто никого не слушал и только рёв «Горько!» объединял гуляющую кампанию в коллектив. Михаил с Аней сидели вместе с родителями и, отставив шампанское, пили водку. Симонов с Зандановой и Сугробин с Валентиной сидели за ближним столом от молодых, угощались и веселились. От имени колледжа выступил Юлий и передал конверт с собранными деньгами. Валентина держалась за Сугробина, не отпуская его ни на секунду с момента появления его в свадебном доме.
- Ты почему уехал, не дождавшись меня. Я позвонила в двенадцать, а тебя уже не было. Я до слёз расстроилась. Поссорилась со своим геологом и считаю, что я свободна. И люблю только тебя. Милая, нарядная Валентина, выпалив не останавливаясь слова любви, обняла Сугробина обеими руками и целовала как самого ненаглядного. Замполит съязвил –
- Надо же. И про геолога из – за тебя забыла.
А Занданова, наблюдая за жаркой встречей, сказала Симонову: « Уж что – то очень ярко она его любит».
Сугробин услышал Занданову и только улыбнулся. Он не обещался Валентине крестить вместе с ней детей. Только предположил возможность и попал в нокдаун. Но если сейчас у них нет никаких обид, то зачем их искать.
- Да замполит. Любовь это и просто, и сложно. И надо ценить любые её проблески.
- Какие проблески, - сказала Валя. – Никаких проблесков. Только огонь, яркий огонь.
Анина мама принесла с кухни два деревянных блюда с каким – то явством. Одно она поставила перед Аней с Михаилом, другое с большим, красивым и сочным закопчёным куском мяса подала нашим друзьям. «Медвежий копчёный окорок», - сказала она, внедряя блюдо на заставленный закусками стол. – «Не приходилось, наверное, отведать.
Сало таяло во рту, и вкус сравнивать было не с чем. Ничего подобного Сугробину не перепадало.
- Возьмём домой, что не съедим, - резюмировал Симонов.- Под него можно весь самогон выпить.
Алкоголя было море. Чтобы не упасть, Сугробин уже после второй только подносил стакан к губам и закусывал запах. Гости себя не жалели. Упавших лицом в тарелку, выносили в сенцы. Через полчаса, час они возвращались. Ещё стакан и снова в сенцы. Нестройный хор с завидным постоянством исполнял «По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах…» Сугробин раньше не обращал внимания на текст. Сейчас от многократного повторения его заклинило. «Странно», - размышлял он. –«Бродяга шёл по степям. Где в горах роют золото. Но разве в степях бывают горы!? «
- Послушай, Валюшенька! Разве в степях бывают горы?
- Раз поют, значит бывают. Но я устала и хочу спать. Отведи меня к себе домой.
Занданова с Юлием были согласны идти домой. Они обняли молодоженов. Мать Ани снарядила им мешок, в который положила медвежий окорок, и всего другого на целую неделю и завершила укладку трёхлитровой банкой самогона.
- Гуляйте радостно, чтоб моей дочке счастье прибавлялось,- сказала она.
Они покинули праздник, когда ещё был электрический свет, и шли тихо, тихо, чтобы не разбудить собак. Дома девушки сразу юркнули по кроватям, а ребята под потрескивание свечи ещё долго сидели и, не боясь запьянеть под крышей своего дома, заедали самогон невероятным по вкусноте медвежьим окороком.
Январь. был холодным. Столбик ртути в термометре стоял ниже сорока градусов по Цельсию. Сапоги у Симонова становились ледышками через две минуты после выхода не улицу. Уши у шапок приходилось завязывать в помещении. На улице голые пальцы замерзали мгновенно. Ни о каких лыжных прогулках, а тем более о путешествии в Буйный, Сугробину мечтать не приходилось. Только телефон. Отработав день с курсантами, Симонов с Сугробиным топили остывшую печку, и с трудом оторвавшись от тепла, шли в вечернюю школу, где настырные ученики ожидали их. Иногда так не хотелось покидать натопленный дом, что приходили шальные мысли бросить надоевшие уроки, забыть обо всём и спрятаться под одеяло. А в уме крутилась мысль: «А когда же всё это кончится». Обстановка начинала надоедать. Время как будто остановилось. Каждый день казался вечностью.
В субботний день Сугробин проснулся поздно и увидел Симонова, стоящего перед отрывным календарём.
- Мне уже меньше трёх месяцев осталось, - задумчиво сказал Симонов, отрывая листок календаря. - Но если мороз продержится ещё месяц, я не доживу. Ведь такой холод, что даже Занданова не решается тридцать километров в автобусе проехать и даже не звонит. Стесняется, наверное.
- А сам чего дома собрался сидеть. Печку с раннего утра топишь, надеешься. Возьми мои валенки и поезжай, И шапку заячью возьми. У меня всю неделю хандра. С места не двинусь.
- И я не двинусь. У нас банка скумбрии есть натуральная. Сварим уху. Не против.
- Не против. Только я ещё посплю, - ответил Сугробин и завернулся поплотнее в одеяло.
Морозы держались весь январь и первые дни февраля. А потом ночью затуманило, утром упал мягкий снежок, и низко висящее солнце осветило косыми лучами промёрзшую землю. Градусник показывал повышение температуры до минус пятнадцати. По календарю была пятница, в которую у ребят неожиданно образовалось «окно».
- Весна! – удовлетворённо сказал Симонов, вернувшись с улицы из сортира. – Пожалуй, по случаю небольших каникул я к Зандановой поеду. Сюрприз ей сделаю. А к нам Ефграфыч идёт.
На крылечке заскрипели ступеньки, и в дом ввалился Ефграфыч.
- Хватит спать, мужики. Весна наступает. Леонид Иванович. У Кеши хозяйка по тушёным куропаткам соскучилась. И моя не против. Поднимайся, кампанию составишь, в стрельбе по летящим мишеням потренируешься. Даём тебе десять минут.
- Иду,- сказал Леонид в спину выходящему Ефграфычу. Сборы были минутные. Он бросил в рюкзак горбушку хлеба, банку тушёнки, патронташ и четвертинку самогонки. Надел ватник – телогрейку, снял со стены ружьё и был готов.
- Ключи оставишь у механика, - напомнил он Симонову и вышел. После жгучих морозов действительно казалось, что наступила весна. Мягкий пятисантиметровый снежок первозданной чистоты покрывал землю Дымки над домами струились прямо вверх не колыхаясь. Радостные собаки носились по улице, игриво задирая друг друга. Всей природе было радостно
Возвращаясь в сумерках домой, Сугробин увидел в окнах свет и услышал звуки музыки. «Лентяй Симонов никуда не поехал», - подумал он. Но когда он открыл дверь, навстречу ему из комнаты выпорхнула Валя
- Привет охотнику.
- Вот это сюрприз? – сказал Сугробин и обнял девушку, не снимая ружьё.
- А то! Мужчины много говорят о любви, и женщины у них виноваты во всём. Но стоит им заняться любимыми развлечениями, они сразу забывают о своих любимых, и уходят на мальчишники, рыбалки, охоты. Любимые женщины их должны ждать, уверены они. И ты, мой голубчик, не ко мне полетел, как мороз кончился. Хотя и мороз не должен был быть помехой. А пошёл себя потешить.
- Во всём ты права, моя любовь
- Ещё бы. Думаю – не звонит, не едет. Может, по пути в вечёрку замёрз, может с англичанкой балуется. Думаю, нагряну внезапно, как ты ко мне в новый год. И если с англичанкой, то глаза обеим выцарапаю.
- Что ж ты, милая, какая жестокая. И про англичанку тебе успели шесть коробов наплести. И к тому же я в опере тебя не огорчил разборками. Да и ты сама рада, что царапать никого не надо.
- А я уже три часа, как совершенно спокойная. Ключи взяла у механика, как ты мне говорил. Он сказал, что ты с ружьишком с коллегами ушёл вдоль реки. Хозяйством немного позанималась, приборкой. На письма к тебе из разных краёв наткнулась. Ты и впрямь свободный человек. Ни одного письма от женщин, кроме сестёр. Так что верю твоим словам. И что у тебя в рюкзаке.
- По поводу твоего приезда сейчас будем куропаток тушить
- Ой, какие птички красивые. Мне их жалко.
[justify]- Вот если бы наши далёкие предки не охотились на животных и птиц, нас бы с тобой не было. И про любовь некому бы было говорить. Займись картошкой, а я подготовлю птичек.
Замечательно написано. По-житейски .