понимаешь, я должен обо всем сообщить командующему. Про этого – он показал на задержанного генерала:
- Я давно слышал, что он больной, психически ненормальный, контуженный, но не знал что на столько! –
Пальцами Чирясов тронул рассеченную губу и поморщился от боли:
-Это все не должно быть безнаказанно, ударить старшего по должности! Так завтра у нас все, чуть, что им не так, начнут бить морду и в лицо им плевать! своим командирам! Ничего пусть остынет пока! -
Бойцы увели арестованного Петра Кузьмича по длинным темным переходом к выделенному под камеру помещению.
Чирясов тут же приказал всем немедленно расходится, объявив, что тут не цирковое представление, а штаб флота, и, схватив раздосадованного Петрова за локоть, потащил обратно к Октябрьскому. Разгневанный адмирал жарко шептал командующему на ухо, притягивая его к себе как можно ближе:
-Представляешь, что может придумать этот идиот, если он попадет в ставку или в штаб Буденного? Да нам головы не сносить! -
Петров с ненавистью отбросил от себя его руку:
-Вы, товарищ адмирал, - первый заместитель Октябрьского. А я как его заместитель по Севастопольскому оборонительному району, конечно же, обязан вам подчиняться. Но я не понимаю. Я вообще отказываюсь понимать ваши слова, чего я должен бояться лично? И ответьте мне, как мой заместитель может не попасть в штаб Буденного. Он что обязательно должен погибнуть? Его вы, что расстрелять хотите? Или может, проще сразу по немецкие снаряды отправить, и потом следом меня? –
Перепуганный его словами контр-адмирал как ошпаренный отпрянул в сторону:
-У вас там, что Иван Ефимович в штабе армии, перегрелись вы там все? Да у всех нервы сдают, понимаю, конечно, но нужно быть как-то спокойнее! Война есть война! -
Октябрьский уже вернулся к себе, но как, ни странно, он больше интересовался телеграммой, чем всем случившимся, хотя временный арест Родионова подтвердил своим устным приказом.
-Дай сейчас всем тут волю, мы друг друга, похоже, перебьем – вздохнул он. Но тут, же дал указания о случившемся инценденте молчать и вообще никуда не сообщать об этом никакой информации. Сейчас погибала армия, а это все могло вполне подождать до лучших времен. Чирясов согласился, решили подержать Родионова под арестом до завтра, мол, пусть отдохнет, в войсках от него толку не было сейчас никакого.
6
Вечером 30 июня 1942 года в кают-компании цитадели состоялось последнее заседание Военного Совета Севастопольского оборонительного района, в официальных документах именовавшегося сокращено - СОР, на котором было принято решение об эвакуации всего командного состава на Кавказское побережье. Остальная армия должна была сражаться, а потом пробиваться к партизанам в горы. Эвакуация из-за огромного риска для флота была признана не целесообразной. «Сохраним флот и ценные кадры» - эти фраза, стала лейтмотивом, перекочевывающим из уст в уста высоких начальников. Члены военного совета быстро пришли к единнному мнению. И тут вице-адмирал ознакомил их с разрешением Ставки на запланированное мероприятие. На военном совете был утвержден план эвакуации высшего и старшего командного состава армии и флота, крупных партийных работников.
В тот же день началось уничтожение тыловых запасов: горели ярким пламенем и взрывались бочки с бензином, в этот огонь тут же летели запасы вещевого имущества, продовольствие, сколько могли, раздали в подразделения, еще что-то нужное срочно утопили в море вблизи Стрелецкой Бухты, а оставшуюся солярку вручили танкистам. У тех было еще несколько «живых» танков. Теперь тыловикам возить уже было не только не куда, но и не чего, - они бросили свои ненужные грузовики вдоль обрыва скал Херсонского полуострова.
-Иногда так бывает в шахматной партии под названием война, - сказал кто-то из высоких командиров в тот день Кузову:
-Пешки нужно жертвовать, чтобы спасти от удара более крупные и ценные фигуры, те самые которые могут решить исход игры. На подготовку старшего и высшего офицера уходят десятилетия, а рядовой состав можно обучить за несколько месяцев - мы не имеем никакого права разбрасываться ценными кадрами!-
Ночью Кузова лично вызвали к начальнику штаба армии и вручили в руки эвакуационный талон. Ему было строго указано, что после 24.00 он должен прибыть на рейдовый причал 35 батареи береговой обороны и ожидать возле пирса буксировочный катер, на котором его и доставят к подводной лодке. Так же приказали никаких вещей с собой не брать и оставить все, кроме документов. Врученный посадочный талон – это пропуск на подводную лодку, без которого на ее борт никого пускать не будут.
И оглушенный разочарованием полковник побрел темными коридорам цитадели, а выданный посадочный талон - такой вот жалкий пропуск на жизнь, огнем горел, мучил сложенный вчетверо в нагрудном кармане гимнастерки. Он так сильно тяготил его. Клеймо позоа и предательства были на нем. «Смерть на войне бывает разная, бывает - случайная даже шальная, а бывает неотвратимая, такая когда, ты спокойно понимаешь, что умереть просто должен и все. А вот такая вот жизнь, подаренная ему судьбой, зачем для чего она нужна? Что с ней делать теперь? » - думал тогда он, не находя себе места: «Жить дальше? А как? Жить дальше, оставив тех, с кем еще вчера делил воду и пищу, жизнь и окоп?» Он не мог так. И Кузов понял, что никуда он не поплывет, а останется тут, потому, что иначе он не мог. Иначе это будет не он, и никакой жизни для него уже не будет. Илья Матвеевич повернул в медпункт батареи. Но он знал что делать, мысль об Але, о его любимой женщине, платонический роман с которой длился уже полгода, вернула его к действию. В медпункте штаба зашивались от наплыва раненных.
-Где медсанбат 108 дивизии? – спросил он у худого незнакомого военврача с петлицами майора. Тот ответил, что раненных бойцов из этой дивизии еще днем стали вывозить к Херсонесскому маяку. Кузов немедленно поспешил туда, до отправки время еще было достаточно, и он теперь знал, кому отдать свой посадочный талон, он решил твердо решил от него отказаться. У маяка на берегу в ночи разгружали подводы с раненными, -громко ржали лошади, раненные стонали при перекладывании, просили пить.
-Спокойнее миленький, спокойнее!- утешали их заботливые сестрички. Звучали команды врачей. Раненных с подвод выкладывали на голую землю рядами, и тут же лошадей гнали назад, где-то там еще оставались люди.
-Аля, Аля где? – спросил полковник попавшегося ему навстречу знакомого фельдшера. Тот был явно не в себе, медика шатало от усталости.
-При перевозке уже пятеро померло, - как работ говорил тот, повторяя фразу снова и снова:
-А к утру еще десятка два помрет, лекарств нет, воды нет! Чем их кормить то будем? –
-Аля где? – игнорируя его сбивчивые причитания, повторил свой вопрос Кузов. И пожилой фельдшер, наконец-то, немного, придя в себя, показал ему в сторону обрыва:
-Она там, отошла на недолго! Вот там, ее товарищ полковник смотрите! -
Кузов прошел к краю скал, и не сразу в темноте, разглядел одинокий огонек папиросы и девичий силуэт. Аля сидела у самого края и курила. Он шагнул к ней с содроганием в сердце, сомневаясь, не узнав ее сразу: «она, не она?»:
-Аля! Вы? – все же решился спросить он. Девушка вздрогнула от неожиданности и повернулась. И тут вблизи полконвик, сразу узнал ее, это была она. Аля устало улыбнулась ему. Изможденное лицо с ввалившимися щеками засветилось тихой радостью.
-Ах, это вы Илья Матвеевич, а я-то думала, показалось, мне что ли? Показалось, что ваш голос слышу, у меня такое бывает, наверное, от напряжения? - обрадовано говорила она, они не были еще достаточно близки, несмотря, на длящиеся уже полгода ухаживания и Аля, будучи на десять лет младше, всегда называла его на вы:
-А это вы сами собственной персоной! Откуда вы тут? Как я рада видеть вас снова живого и невредимого. Вы мне снились недавно. Я так хотела знать, что вы живы, спрашивала о вас. Я очень волновалась. Вы ведь последний месяц совсем пропали. Перестали заходить к нам. Видите, а мы вот теперь тут, почти всех почти раненных сюда из дивизии вывезли, сейчас до отправки тут и будем находиться! А от нашей дивизии почти ничего не осталось меньше чем полк! Ждем отправки…-
-Какой отправки Аля? – не понимая ее, спросил Кузов:
-Какой отправки?-
Он посмотрел ей в глаза: «они, что ничего не знают еще?». Девушка быстро докурила, сделала еще пару затяжек, окурок мелькнувшей на фоне черного моря искрой полетел с обрыва вниз. И Аля сама сделала первый шаг а его объятия, мягко как кошка прижалась к нему всем телом, теплая живая, и смотрела на него снизу вверх не отрываясь, влюбленным взглядом и он тоже не мог на нее наглядеться. Это было все между ними так впервые за полгода, было так, как никогда еще раньше не было. Ведь здесь перед лицом смерти, скрывать им друг от друга стало больше нечего, оба боялись лишь не успеть сказать самого главного друг другу. А все эти прежние обычные условности утратили для них всякое значение. Присутствие смерти делает людей настоящими.
-А вы что такого не знаете, Илья Матвеевич? – вдруг спросила девушка и, не ожидая ответа сама начала рассказывать ему все:
- Завтра всех наших раненных и нас увезут, за нами придут корабли, - так нам начмед сказал. У нас почти восемьсот человек раненных, представляете, а лекарств и перевязки нет никаких!-
-Аля я пришел к вам, я очень хотел увидеть вас, - прошептал он, обнимая девушку, задыхаясь от чувств переполнивших его. Боже, какая она хорошая, замечательная. Это лицо, эти губы, глаза. Аля, не отводя от него своего взгляда, грустно улыбалась:
-Я никуда же не денусь от вас, Илья Матвеевич, никуда и вы никуда не денетесь теперь от меня, я то уж вас не отдам никому, не отпущу, вы слышите меня, вы только мой, навсегда. Я же дура еще та, я как кошка полюбила, раз и вас не отпущу никогда! А завтра придут корабли и нас всех увезут отсюда, и скоро мы опять с вами увидимся! Вы женитесь на мне, я вам рожу детей, мы будем жить! Вы и я! -
Ее тонкие длинные пальцы нежно прикасались к его спине, шее, гладили голову.
-Нет, нет! Аля вас никуда не увезут, все останутся здесь,- твердо произнес он. Девушка испугалась столь очевидной для нее нелепости его слов. Она пристально поглядела ему в глаза, как будто пытаясь понять, что же он хочет всем этим ей сказать?
-Ну что вы такое говорите, милый мой, так не может быть, нас обязательно всех вывезут отсюда! Меня, вас, раненных, армию. Нас же не могу просто так взять и бросить тут? Понимаете, мы же люди мы советские люди! – начала она ласково успокаивать Кузова. Аля сделала интонацию на слове «советские». Ей было не понятно, как полковник не понимает таких простых очевидных даже всех вещей. А он в ответ лишь прижал ее к себе еще сильнее, и она не противилась, Кузов зарылся лицом в ее волосы пахнущие дымом и еще какими-то медицинскими запахами. Девушка вся дрожала, она закрыла глаза, и обоим казалось, что нет больше никакой войны, нет ничего, есть только берег моря, ночь и они вдвоем.
-Ну что вы такое говорите? Ну, какой же вы дурак! Милый любимый мой дурак! – горячо шептала она ему, и терлась лицом об его гимнастерку на груди как трется в неге ласкающийся котенок:
-Все будет
