же то сейчас случилось с ним? Как же так стало? Ведь тогда в молодости впереди была целая непрожитая жизнь, которую было, не жаль отдать. А сейчас, когда молодость уже позади, откуда в нем появилась такая жажда жизни? Что же стало с ним?
Но безжалостное время подгоняло, торопило Петрова. И по-другому он уже не мог. Генерал стал заложником сложившейся ситуации. По распоряжению Октябрьского первые дни войны флот бездумно забросал минами все подходы к Севастополю, защищая его от несуществующей морской угрозы тем самым создав трудности прежде всего для своих же кораблей. На подходе к городу, те оказывались, зажатыми в ловушке узких минных проходов и лишались всякого маневра во время немецких воздушных атак. И порой они сами же подрывались на своих же минах. Это и стало одной из причин прочности немецкой морской блокады.
А Петров терзался: «Что происходит, почему сегодня командиры Приморской армии бегут, бросая своих же солдат? Бегут не надменные белопогонные генералы, князья и бароны, не наследственные аристократы с бакенбардами, бегут свои красные, простые, от сохи и с заводских бараков, но не готовые еще пока умирать как солдаты и среди солдат. Когда – то же здесь сто лет назад в Севастополе против коалиции европейских войск сражалась доблестная русская армия, но генералы да и адмиралы ее не бежали! Им тогда и в голову делать это не пришло. Это был бы несмываемый позор для них. Эти генералы и адмиралы не писали отцу-императору, тогда в дни славной севастопольской эпопеи, что надо спасать ценные кадры для империи, а погибали с достоинством как истинные герои.
Октябрьский не мог покинуть севастопольский берег один, со штабом черноморского флота. Это было бы слишком явное подлость. В сорок первом и за меньшее ставили к стенке, но была война, и не было у нас в запасе Гинденбургов, примерно так телеграфировал Сталин Мехлису в Крымский фронт, когда, то просил его заменить бездарного Козлова. СССР имел тот высший командный состав, который имел, другого генералитета не было. Для оправдания своего позорного бегства из Севастополя перед Ставкой и Генеральным штабом, Октябрьский нарочно вовлек это бегство как можно большее число лиц высшего командного состава, задействовал штаб ВМФ и наркома флота. И именно поэтому он передумал оставлять Петрова на Херсонесе вместо себя с погибающей армией. Адмирал стал сопротивляться на военном совете собственному предложению – оставить командарма во главе оборонительного района, заявив, что нужды в этом нет. Это он обязал генерала к эвакуации на подводной лодке, торопил его, чтобы тот не дай бог тот не остался в Крыму и что еще хуже не погиб с остатками Приморской армии как герой. Чем большее число ответственных работников будет вовлечено в бегство, которое кроется под названием эвакуация, тем будет для адмирала лучше, большее командиров разделит с ним эту вину. И выходит, так что бежал не один Октябрьский, бросив армию и моряков, нет, бежали абсолютно все. Все без исключения и никто был не лучше, а просто кто-то, быть может не смог, не успел. А ведь стоило бы кому-то из высоких командиров остаться добровольно, объявить, что он ни куда не побежит, что бы было тогда? Это сильно поколебало его планы. Но круговая порука начальников сплотила всех этих беглецов под благородной вывеской спасения руководящего состава. Все высшие военоначальники, партийные работники, по возможности - все должны были покинуть с ним севастопольский берег. И только так и никак не иначе. Командующий армией понимал это, он разгадал адмирала. Поэтому и было отдано такое нелепое распоряжение в части. А из тех, кто командиров, кто выберется из Севастополя, кто спасется, никто ничего сказать Октябрьскому в упрек не посмеет, как и не сможет обвинить его, - все они станут подельниками предательства армии. Все будут предатели, чем бы это бегство ни было прикрыто, какими благородными намерениями это оставалось бегством и предательством. Заразившись страхом, вице-адмирал заражал своей трусостью вокруг себя остальных, всегда находя исключительно тех людей среди подчиненных и начальников и те нужные слова, которые утверждали его раз за разом в правильности принятого им решения. И сам незаметно для себя Петров заразился этой же болезнью. Ведь как героизм, так и трусость бывают заразными и поэтому командир сам по себе должен всегда преподавать подчиненным уроки храбрости личным примером. И ни какими пафосными речами кроме этого никого храбростью ты не заразить. Страх как куча дерьма какими розами или красивыми тряпками ее не прикроешь, она все равно будет дурно пахнуть, так и бегство плохо пахнет даже из под благородной вывески спасения руководящих кадров.
И сейчас в этой речи Петрова было оправдание бегства как мучительного позора, но оправдание больше сказанное, не для них не для командиров стоящих в полутемном каземате в три шеренги, а для себя самого, для собственной больной совести, обмануть которую не удавалось. Как не крути, но совесть не поддавалась, ни на какие уговоры, на возвышенные слова, душа лишь молчала, как молчал когда-то отважный кавалерист Иван Петров перед лицом смерти. Все сказанное сейчас им был словами метавшейся, не находящей ни в чем покоя, души, и еще большим малодушием ему показался выстрел самому себе в висок. Что ж назад дороги у него уже нет, и он обязан, подчинится обстоятельствам.
-Вопросы есть?- обратился вновь Петров к подчиненным, и в ответ услышал лишь молчание мрачных сводов цитадели. Словно бы, все они дружно как один сейчас простились с погибающей армией, не проронив не слова.
Когда группа офицеров штаба Приморской армии по вырубленному в скале длинному подземному тоннелю вышла на рейдовый причал была глубокая ночь. Желтая луна, едва прикрытая слабой дымкой облаков, освящала деревянный пирс, с пришвартованным у него небольшим буксиром. Этот буксир должен был доставить группу командиров к подводной лодке, уже ожидавшей их на рейде. Разлившийся над морем лунный свет, легко касался бегущих волн, бившихся о прибрежные скалы. Он вырывал из тьмы фигуры суровых автоматчиков из роты охраны, оцепивших причал. Шумная толпа, на берегу казалась в этом мягком свете чем-то таким непонятным бесформенным, поражающим воображение, единым колышущимся человеческим морем, многоликим, многоруким и многоголосым. И все они охваченные отчаянием шумели, кричали, плакали, требовали и умоляли. И вот все эти люди вдруг увидели группу людей идущих мимо них к заветному причалу, Толпа всколыхнулась, оижвижлась раздались крики:
-Смотрите, смотрите! Кто это?-
Взметнулись руки, тут же повернулись сотни голов.
-Смотрите, вон Петров, вон он! Точно он! Генерал идет! -
Толпа еще больше заволновалась, закачалась, люди толкались, напирали к причалу. Оттесненные охранники рваной цепью, отпрянули, попятились под натиском, и в воздухе прозвучали приказы охранников:
-Стоять! Я сказал стоять!-
Но толпа не реагировала, она перестала слышать эти команды, они потонули в нарастающем шуме:
-Это же Петров, Петров!- генерала узнали окончательно.
-Куда же он?- безнадежно пронеслось вслед.
И вдогонку уже посыпались ругательства и проклятия. А охрана не могла сдержать взволновавшуюся человеческую массу, и предупредительные выстрелы прорезали ночное небо. Толпа охнула и отпрянула назад.
-Товарищи успокойтесь, мы всех эвакуируем всех! Ни кто оставлен не будет! – из-за спин охраны пытался успокоить людей какой-то отчаянный морской офицер.
Доносились рыдания, стоны, полные отчаяния крики, возникла давка, вспыхнула драка, охранники били людей прикладами. Кто-то бросился на оцепление, прогремели новые выстрелы.
Родионов остановился:
-Прощайте товарищи я остаюсь! -
Начальник штаба армии удивленно оглянулся на него и лишь попросил всех ускорить шаг:
-Быстрее товарищи, быстрее, нас ждут!-
И группа офицеров во главе с командармом уже спешила по пирсу. Тысячи человеческих глаз провожали их, огнем отчаяния обжигая им спины. И не все не выдерживали происходящего.
-Я так не могу товарищи, я не могу так больше! – вдруг остановился еще один офицер под впечатлением момента, он бессильно опустил руки:
- Так нельзя! Что же это делается? Там же раненные! Там женщины! Простите, я так не могу больше! –
Он развернулся и пошел назад к берегу, за ним последовала еще двое разделявших его чувства. Петров же шел, молча, не поднимая опущенной головы и не реагируя не на щум не на выстрелы не на поведение подчиненных, выбор был сделан, назад дороги нет. Там на берегу за его спиной остаются смерть, поражение, плен, позор, это пусть и останется для тех, кто хочет, а впереди его ждут жизнь, слава, и победы. К сожалению, так распорядилась судьбы не всем из этих людей на Севастопольском берегу удастся увидеть победу. Но такова, правда, жизни, где справедливость понятие для первоклашек. Ему надо было выбирать, и он выбрал жизнь. Теперь здесь пусть каждый выбирает для себя сам, где он хочет быть. Кто хочет идти и умирать на Херсонесе пусть остается.
-Вы куда товарищи? Вы не имеете право! Это приказ!- кто-то из штабных кричал вслед повернувшим назад командирам. Но они его не слушали:
-Прекратите истерику! – скомандовал Чухнов. Творилось что-то невообразимое. В какой-то миг несколько обезумивших солдат все же опрокинули охранников и рванулись в образовавшуюся пустоту в оцеплении на пирс.
-Стоять! Стоять!- кричали им вслед автоматчики. Лунный свет очертил контуры рвущихся к причалу людей, быстрое мелькание рук и ног. Продолжался шум, гам, крики, раздался громкий плач, И не в силах больше останавливать толпу, охрана отступила к самому пирсу, закрывая проход на него.
И пущенная из толпы вслед группе командиров прозвучала короткая автоматная очередь, один из шедших перед Петровым офицеров охнул, схватился за грудь и упал. К нему тут же бросились другие, подняли его на руки, потащили к судну. А Петрова загораживая от угрозы новых выстрелов, обступили штабные офицеры, потянули, повлекли вперед.
-Скорее, скорее! – прозвучали крики, и эвакуация превращалась в бегство.
А командарм, поправляя свое пенсне, оглядывался, стараясь как будто навсегда вобрать в себя, запомнить, выбить в своей памяти навечно этот скалистый берег, ночь, причал, и людей на берегу.
Херсонесский полуостров - последний оборонительный рубеж, куда отошли разбитые советские войска, представлял собой ровную относительно гладкую площадку, со скудной растительностью, обрывавшуюся отвесными скалами в Черное море. Отступать дальше, было некуда, впереди был враг, а позади скалы и вода. Тогда, в июле 1942-го, там, в районе Казачьей бухты, разыгралась неслыханная по масштабам человеческая трагедия. Но как всегда бывает в истории, предательство и трусость одних людей лишь ярче подчеркивает беспримерное мужество и подвиг других. Обреченные на смерть без боеприпасов, воды, продовольствия советские люди сражались и погибали.
Кузов увидел генерала в последний раз 2 июля. За сутки накануне в ходе боев вышла из строя почти половина всего личного состава армии. Те, кто мог, еще держать оружие вновь заняли оборону прибрежной полосы. 35 батарея, выпустив по врагу
