довольно странная ситуация и там, где «ничего в помине не было» и «не могло быть», вдруг появится некоторый намек.
– Вот и я говорю об этом.
– Но вы упускаете суть подробностей, а их не надо ни в каком даже не обязательном случае упускать. Во-вторых, углубляясь в суть вопроса, и, предположим, рассматривая понятие «отсутсвие» в каком-нибудь бытовом случае, то есть, в локальном его виде, само это отсутствие обязательно должно влиять на происходящее рядом и существующее вблизи вас реальное положение вещей самим обстоятельством отсутствия. Что это значит – «обстоятельство отсутствия»?
– Что? Проясните.
– Проясняю. У вас, например, стоят на комоде три вазы. Но если б была четвертая, вам пришлось бы ставить ее в другое место, к примеру, на письменный стол. Но на столе у вас стоит письменный прибор и лежит там том «Карл Марл Шабировой Ассоциации Новых Переименований», который, как я подозреваю, вы еще внимательно не прочли. И тогда вам надо будет искать свободное место в том же шкапу, среди других замечательных изданий, чтобы всунуть туда книгу, а все места заняты. Тогда вы решаете возникшую проблему таким способом: зовете в гости Тучиху Выкину, зная что она большая любительница икебаны, и дарите ей вазу, но которая в благодарность за ваше внимание и, в свою очередь, зная, что вы большой книголюб, дарит вам еще один книжный шкап, чтобы не остаться в долгу. Вам приходится тогда полностью переменить обстановку в доме, и т.д. и т.п. Чуете к чему именно такое «отсутствие» места в книжном шкапу может привести? К полной передислокации, к перемене привычного состояния положений, к новым неудобствам и реконструкции действительности в ее насущном виде. Значит, само «отсутствие» в вашем же понимании действительности вовсе не такое уж «отсутствующее», как вам кажется, если вы вынуждены будете, чтобы не смотреть на пустой шкап, забивать его книгами, а там, того гляди купите и другой комод. Но у вас нет вазы номер четыре, и потому вы, вроде, ни коим образом не зависите от того, что – нет, и на вас это положение никак не влияет. Но так ли это? Влияет. Вы попросту никуда не идете, и не забиваете второй шкаф книгами. Очевидно? Очевиднее не бывает.
Отсюда и следует начинать. Но это уже другая тема и не сказать, чтобы ненамногоиважнейшая.
– Это, как с Манчиком Сипкиным всегда и постоянно происходит, когда его просят не покупать лишнее или когда просят не говорить о том, что в его голове не может уместиться. «Хватит – говорят ему – чепуху молоть, как орех колоть» Он – правда – иногда такое скажет, такую чепуху намолотит, что Роту удивляется «откуда» данные словосочетания берутся в его голове, и куда их он после девает. Но ведь, мало того – куда деваются? Важно ведь еще и то, что если откуда-то берутся, то, стало быть, там, откуда берутся, их уже нет, следовательно, – не украдены ли? Здесь сразу много вопросов возникает – не угадаешь, в какой стороне искать, какие предпринимать меры для поиска, и подозрения такие, конечно, – есть. Но с другой стороны, если посмотреть: а не чепуха утверждать, что каждый добропорядочный «мус» от черепахи произошел? Это – «как» отнестись к данному эпизоду, с «чем» его сравнить, и к чему примерить.
– И «что» в конечном счете получается? «Что-то», «Зеленый дом», «крыша», «Вчера», «Мюллер», «синий» «почему-то» и «воскресенье» – новые связи предложенные Роту к рассмотрению – но из них даже выбрать сегодня ничего. Временные кочки, все расстояния всегда изменяются, меняются объемы, не продаются билеты и топорщится плющ; Кенстальский проект, говорят, завалили уже в самом докладе (приведет, сказали, к постройке второго Панамского канала, а зачем нам нужно – два?); «Ничем не могу помочь» – не унимается Телеграф. Поздно. Много ли следует по поводу такой несуразности «плясать» или мало – тоже неизвестно и даже самый полк с медными трубами, маршируя по набережной, замер в своем движении, шагая. Все в ожидании.
– А хорошая у мичмана дача в Кисловодске? Все хотел спросить. Не знаете?
– Не до Растопона Мникина ему было тогда – он и пришел тогда к нему случайно.
Лист 7
Конечная станция
Circulus vitiosus
– Не знаю чего тут говорить, когда такие происходят обстоятельства, что не знаешь уже чего сказать, и все время начинаешь задумываться над этими обстоятельствами еще больше, а они, в свою очередь, как ни хотелось бы им самим остановится и остепенится по своему практическому существу – по своему практическому существу ни коим образом не остепеняются и не останавливаются, и происходят по той же выбранной, будто раз навсегда, траектории движения, по которой решили происходить с самого начала. Можно спросить – какие такие обстоятельства происходят, что нельзя их, в сущности, определить по всем направлениям и со всеми выходящими оттуда парадоксами и закономерностями, когда у нас, казалось бы, есть все чрезвычайно важные и выведенные непосильным трудом правила, следуя которым должна существовать в их рассмотрении четкая и разносторонняя объективность, которую, ведь, не возьмешь за хобот и просто так не выкинешь в глубокую яму, и которая для того и «объективность», что уже своим объемом активности в вопросах мудреных и до конца еще не отвеченных, позволяет надеяться на то, что ничего уже вокруг нее никогда не станет субъективным и однополярным. Лемон Варанюк так и сказал об этом: «Не может такого быть!»
– Это не тот Лемон Варанюк, который обескуражил недавно городскую администрацию шокирующим заявлением, что намерен первым, в отличии от все остальных (и, наверное, именно для того, чтобы все остальные уже никогда не стали «первыми»), подписаться на газету Перпетимуса?
– Да, тот самый. Левый ботинок Шестикоса Валундра так же совершенно согласен с ним на счет объективности и всегда был ярым противником подобной узости во взглядах. Но, не смотря на это, те обстоятельства, которые раньше всегда встречались на ряду со многими повторениями и отождествлениями и на ряду с тем градусом ответственности перед самими случайностями, ни на минуту не перестают случаться по той же траектории движения, по которой случались раньше. А ведь раньше они, можно сказать, встречались еще и с большей, а далеко не с меньшей, периодичностью повторений и имели место быть после такой периодичности другие всевозможные и разные разности и откровенности, каких не только нигде не встретишь по существу их влияния на окружающую обстановку, но которых объективность так же не всегда возможно усмотреть и с какой-либо вероятностью утверждать, что их не было. Обстоятельства, ведь, они всегда какими-нибудь бывают.
– Но...
– Бывают, бывают – не спорьте. «И в спорте тоже; и в Спарте были; и в торте даже» – вспомните каламбур. Ленточные конвейеры там всякие, дрянь всякая на заборах висит, хулемные и не достаточно криптированные птицы восторженно летают над чистой и глубокой равниной пролегающей как раз позади Обхоженной улицы, когда та огибает недостроенные везде окраины – везде, если присмотреться внимательно, объективность есть. А здесь, вдруг (опять, как видите – неожиданно), по всем существующим еще вчера направлениям и откровениям и с не меньшим, чем в прошлый раз апломбом ко всяческим неожиданным происшествиям, объективности, как видим, не стало, и совершенно не известно стало, где ее, ненаглядную, теперь искать. И все из-за чего?
– Чего?
– Да все из того же!..
– И все-таки...
– ... Пепитрика-летописца. Чего-то намудрил опять преждевременно; преждевременно опять не в тот котел происшествий залез; перепутал там чего-то важное, за чем-то внимательно там не досмотрел, и все гласные из слов за борт выбросил – остались одни согласные. И, поскольку, согласовывать эти согласные стало совершенно не с чем, получилась у него та самая, известная уже нам неоднократно, чушь несусветная, но которая, как знаем, являлась всегда тем базисом для тех самых нововведений в простую речь сложных и диких конструкций, благодаря которым никогда нельзя было точно выяснить – «да» или «нет», «может» или «не может», «вертится» или «на месте стоит». И потому он, Пепитрик-летописец, чтобы чушь эту скрыть, подвел, таки, стервец, под нее некую мудреную теорию, но когда его спросили «в чем эта теория состоит», посмотрел удивленно, как будто все это «такая очевидная и цельнометаллическая теория», что и сомнений не вызывает ее практическая производная. А когда начал объяснять всем собравшимся ее суть, тут даже поезд приехал послушать и дал два гудка в удивлении.
– Ну и какая у него теория то получилась? Ни масло ли маслено опять?
– Не-а. Или смотря как посмотреть. Если «масло» машинное, а «маслено» сливочное, то – в самый раз, а то и в два будет! А ведь он мог, вполне возможно, сюда еще и темперу пришить всеми нитками, а если находилось бы у него под рукой какое-нибудь уже совсем из ряда вон выходящее оборудование и нашлись бы тому противники, то мог пришить ведь и акварель! Ганс Фрюгер так и охарактеризовал его поступок: «Шельма». Это – правильная характеристика.
– И в чем состоит состав теории? В чем ее удивительная теоретическая составляющая?
– А вот в чем. Но прежде хочу сказать, что у теоретиков, как они утверждают, и в чем они сами навсегда уверены, есть всегда и обязательно и безусловно для каждой, мол, великолепной теории необыкновенно крепкая и прочная практическая целеустремленность, есть у них такая привычка под каждую мерзость аксиому за руку подводить. И даже не зависимо от того, что даже теоретически это выходит неисполнимо, выглядит смешно, а практически ломается сразу – все равно, и неукоснительно «все равно», присутствует в воздухе некое марево от жертвенного костра, некая животная спертость рефлекса, некий «мусс» в каноническом кубе, ну и конечно увенчено все это ореолом таинственности. И именно, потому, если глубоко не копая и далеко не идя и ничего не требуя, не особенно пытаться вдумываться «что» спереди, «что» сзади, и не особенно пытаться различать Чумкину гору от Границкой. пропасти, и вдобавок, не топорщась вспять, урозонить свои собственные претензии в поисках целосообразного решения поставленных задач, тогда и совершенно не важно становится – вялая ли это целеустремленность или резвая, лживая ли она или истинная – не в этом суть. Причем за вопросами «что» и «как», «возможно» или «не возможно», «слома» или «корова» мало кто из них задается простым, очевидным вопросом: «зачем?» и необходимо-нужно ли все это, в принципе? Потому, как суть подобных изысканий, глубинный состав их, кроется пиковым тузом совершенно из другой, посторонней колоды. И потому, не даром Шестикос Валундр всегда скептически и с паской относится к такому партнеру, который, сидя напротив, и во имя всеобщего и общевопиющего блага, и будучи с революционными, новаторскими мыслями под каблуком, могущими и впрямь поднять уровень пресловутой эксперементальной мнительности до состояния обещанной интуиции, – нет, нет, да и передернет. А сама программа действий теоретически проста, как звезда Сириус.
– Я, примерно, где-то уже, примерно, слышал о том, что теоретически очень гладко все выглядит и воочую и в розницу и наощупь. У Мерлуньи в магасине, как поглядишь – а
