СОЛО НА ДВА ГОЛОСА

Илюша. Что происходит? Я уже меньше его люблю. Вот он сидит за компьютером, а я осторожно поглядываю на его профиль со стороны, делая вид, что смотрю телевизор. Милый, красивый профиль с крупноватым подбородком. Чуть прищуренные умные глаза. Такая родная привычка в задумчивости покусывать левый край нижний губы. Смотрю и затопляет меня нежность. И страсть. И желание… Любовь? Ну, любовь же! Ведь он – прекрасен и даже совершенен! А уж как умён…
Но стоит мне вспомнить его вчерашний крик на меня из-за того, что сорвалась встреча с каким-то важным инвестором, вспомнить, как я пряталась от матерных воплей, посвящённых почему-то мне, за плотно закрытой дверью спальни, моё восхищение возлюбленным резко падало по шкале, настойчиво стремясь к нулю. И тут же гасло желание, начисто исчезала нежность. Да я просто не хотела больше видеть этого человека ни-ко-гда. Какая уж любовь…
А он сам? А Илья, Илюша, возлюбленный мой – он-то любит ещё, способен ли, умеет ли? Вопрос на засыпку, на мудрость, на абсолютное знание жизни: может ли любящий человек не замечать того, что любимый плачет? Не громко, не рыдает, не воет, не кричит. А тихо, про себя. Лишь красные глаза выдают и неловко подрагивающие губы. При том, что известно: любимый человек – не артист МХАТа и даже в школьном театральном кружке не играл, а по темпераменту довольно сдержанный товарищ. То есть, слёзы – от боли, от настоящей боли. Итак, может ли любящий игнорировать это? Спокойно и равнодушно.
Допустим, он раздражён и не реагирует специально, намеренно. Насколько это возможно в ситуации любви к человеку, которому больно, плохо и явно очень одиноко? Зависит от силы любви? От её количества в процентах? То есть, реакция жалости и желание помочь, защитить любимое существо от боли – вовсе не естественна, не обязательна, она зависит от «процентажа» любви?  Я не упрекаю, не возмущаюсь, я всего лишь спрашиваю, потому что не знаю, ничего про это не понимаю! И, кажется, чем дальше, тем меньше ясности.
Помню, в один из таких плохих дней, когда я была во всём виновата, а моей боли никто не замечал, случилось у меня замыкание. Вот прямо на скандале. Илюша кричал, какая я дура, я закрылась в спальне и, дрожа, сидела перед трельяжем, с отвращением глядя на свою бледную физиономию, испуганные глаза, полные слёз, прижатые к щекам кулаки…
Я слышала его голос, но, к счастью, не могла разобрать слов. Хорошая дверь, плотно прилегает. Я уже услышала в свой адрес: «Слабоумная, ну, идиотка же; как скажет, так хоть вой от тупости!». Это за то, что я робко посоветовала передохнуть, раз сейчас вопрос не решается, дать себе полчаса на кофе и сигарету, чтобы просто улёгся адреналин. В этом месте меня перебили и начали громко рассказывать про мои умственные способности.
Не могу это выносить, не могу! Пусть без матерных грязных оскорблений, но всё равно невыносимо, невозможно терпеть! Дрожа всем телом и глядя в зеркало прямо себе в глаза, я водила плотно сжатыми кулаками от щёк к ушам – и обратно, иногда закрывая уши, чтобы даже фоном не слышать голоса любимого человека.
И в одно мгновение, когда убрала кулаки от ушей, я вдруг поняла, что опять слышу слова. Те же самые – «идиотка, слабоумная», только голос уже не Илюшин. Я зажмурилась так сильно, что у меня закружилась голова, а когда открыла глаза, увидела себя со стороны. Себя, девочку лет двенадцати. Да-да, мне точно двенадцать! Мы… со мной находились всё в той же её… моей детской комнате, и она… я в точности так же сидела перед маленьким зеркалом, стоявшем на письменном столе, дрожала и водила кулаками по лицу. Так это у меня ещё с детства такая привычка! Не замечала прежде.
Дрожащая девочка сидит и сдерживает рыдания, а из коридора доносится гадкий, ненавистный голос Сержа:
- Эта идиотка, эта слабоумная дура решила мне испортить день рождения, да? И ей это сойдёт с рук? Ты ничего не сделаешь?
Ах, вот, что за случай! Вспомнила. У Сержа был день рождения, они с матерью позвали своих приятелей, и в самом разгаре веселья подвыпивший отчим вдруг начал громко и глумливо обсуждать меня как девочку. В смысле – мои достоинства (большие глаза, роскошные волосы) и совершенно жуткие недостатки (слишком большая задница – он так и сказал: «задница», прыщи не лбу). Как бы по-доброму, как бы по-отечески – мол, вот, что дано, чему можно радоваться, а что ещё предстоит преодолевать, ибо нельзя ж с таким смириться, никто замуж не возьмёт, но мы, всей семьёй, дружно и с песнями, справимся с непосильной задачей превращения наигадчайшего утёнка хотя бы в некое подобие птицы.
И тогда что-то со мной случилось. Помню, я вскочила и крикнула: «Ты просто больной дурак, озабоченный и неполноценный!» И, выскочив из-за стола, убежала в свою комнату.
          А сейчас я присутствую при продолжении той жуткой сцены. Отчим рвётся в мою комнату. Возможно, чтобы даже врезать, он ведь уже сильно нетрезв. Мать его не пускает:
- Серж, ты тоже хорош! Что ты себе позволил? У девчонки самый гадкий возраст – и внутри, и на физиономии, а ты чего учудил? Да при людях! Слишком много на грудь принял, да?
- Она меня оскорбила! – орал придурок. – К тому же в мой день рождения! Она не будет наказана?
- Я с ней поговорю, - голос матери звучал твёрдо, решительно, но спокойно. – Ты сейчас пойдёшь к гостям, извинишься перед ними и скажешь, что всё в порядке. Ты меня понял?
Дальше звук короткой возни, возможно, мать, отодвигая мужа от моей двери, приобняла его и даже поцеловала – звук чмока был вполне очевиден.
- Ладно, - ворчливо согласился Серж и, видимо, ушёл. А потом открылась дверь в мою комнату. И я увидела мать…
Она была нарядной и надушенной, но красной от гнева и волнения. Её глаза сверкали нехорошим огнём – огнём ненависти. Теперь я это оценивала именно так, а в детстве просто до смерти боялась этого огня и тут же убирала свой взгляд – опускала глаза и вообще мечтала ослепнуть.
- Ты что же это? – тихим и низким голосом начала мать, медленно наступая на меня, девочку, от двери. Взрослая я смотрела на неё сбоку и отметила, что я теперь выше и шире в плечах, чем была мать. И мне не страшно. Мне лишь безумно жалко ту девочку, что пригнулась к столу и прикрыла глаза, будто ожидая удара. Теоретически удар мог случиться: изредка на мать находило, и она могла врезать пощёчину или увесистый подзатыльник. – Ты что же это себе позволяешь, а?
- А он? А он? – тихонько забормотала девочка, на всякий случай прикрывая голову кулачками, которые никак не могли разжаться. – Зачем он так?
- Он с тобой как отец! И говорил про тебя как отец! Это забота! Это нормальная отцовская забота!
- Мамочка, он не отец мне! Он не должен так говорить! – заплакала я. – Мне неприятно, мне было очень неприятно, мамочка!
- Да плевать на твоё «приятно-неприятно»! – возмутилась мать и подбоченилась. – Ты кто такая тут, кто тебе дал право портить взрослым людям праздник? Тем людям, которые заботятся о тебе, кормят, одевают, переживают за твоё грёбаное будущее и, между прочим, теми самыми словами, на которые ты изволила оскорбиться, лишь доказывают именно это!
И тут опять что-то случилось. Только уже со мной нынешней, взрослой. Я находилась в двух шагах от матери, сбоку. После этих её слов неожиданно для себя самой я размахнулась и изо всех сил врезала ей по физиономии. Кажется, кулаком… Это было такое потрясающее чувство освобождения и отмщения, что у меня разорвалось сердце. По крайней мере, мне так показалось из-за боли. Я охнула и согнулась пополам, но с наслаждением слушала адский материн визг: «Что это было, а-а-а! Как больно, боже мой, что это было?»
…В ту же секунду я вернулась к своему трельяжу. Я по-прежнему сидела перед ним, слыша невнятный гул Илюшиной ругани – то есть опять время никуда не выпало, это я из него снова вываливалась неизвестно каким образом. Хотя бы знаю, куда… Мои кулаки всё ещё прижаты к щекам, только вот правый кулак болит. Ноет от боли, как от удара обо что-то твёрдое. Как от удара? Так ведь удар был! Матери в скулу. Со всей моей силы.
Всё же я сумасшедшая. Моё заболевание науке неизвестно. Поэтому никакие таблетки не помогают. И всё же любопытно, мне стало намного легче, я испытла такое необыкновенное моральное удовлетворение, будто на самом деле съездила ей по морде в тот момент, когда она особенно изощрённо надо мной издевалась. Мне стало хорошо! Легче! Даже веселее!
Вот и всё, что нужно было сделать тогда – дать по морде. Но разве могла такое сотворить девочка двенадцати лет? Конечно, нет. А это было единственным и таким простым спасением от всего. Кто ж знал…
Пойти дать Илюше по морде? Я даже засмеялась от такой нелепой мысли.

Из спальни я вышла почти совсем спокойная и улыбаясь.
- Илюш, всё. Это – всё. Хватит. Давай разъезжаться. Я тебя люблю… наверное… не знаю… скорее, всё же люблю… Но жить так больше не могу и не хочу.
Надо было видеть его глаза: распахнувшиеся, изумлённые, будто его взору предстали сразу все инопланетяне, какие есть во вселенной.
- Почему, Анюта? Из-за чего? Из-за этого? Да я просто психанул, ну, ты знаешь, я психопат, да. Но это ж такая ерунда, любимая моя! Ведь главное, что есть ГЛАВНОЕ! – второй раз слово «главное» он произнёс очень и очень пафосно, с пребольшим нажимом.
А что главное-то? Что? Где оно? Какое? Может, главное – это когда человеку хорошо и спокойно? И тогда вообще не надо никакой любви? А если есть пара, то хорошо и спокойно должно быть только одному или всё же этот танец танцуют двое?
Главное – это когда отличный секс и есть о чём поговорить? Но почему же тогда это не делает меня счастливой? Может, в таком случае, мне нужно что-то вовсе не главное, а нечто весьма второстепенное, чего вот как не было в моей жизни, так и нет?
Может, это второстепенное – и есть любовь, а для большинства людей ГЛАВНОЕ – вовсе не она?
Я запуталась тогда, совсем запуталась. И в своих чувствах, и в своих мыслях. И тогда решила положиться на инстинкт. А он буквально орал: мне нужно остаться одной, чтобы разобраться. Потому что очень утомительно жить вот так, не понимая, что главное, а что нет, что такое любовь и как она связана с восхищением. Вырастить дочь и так и не научиться разбираться в подобных азбучных вопросах – надо было умудриться. Я смогла, у меня получилось, э-ге-гей! Значит, получится и разобраться. Я всё же упрямая.
Ну, вот собственно, и всё. Так и случились в моей жизни Израиль, Нетания, вечное лето и загадка про то, как всё же связаться с Моисеем?
Как всякий неофит, на пляж я хожу каждый день, по два раза в день, фанатично, ведь для меня море в пяти минутах ходьбы – это почти такое же чудо, как выигрыш джек-пота. Мне всегда мало моря! Меня, рождённую в глубоко сухопутном месте – в городе Москве, возможность каждый день плескаться в тёплой морской воде, жариться под убийственным, почти африканским солнцем, собирать ракушки и постоянно ощущать на губах соль, можно оттащить от моря лишь за силком, а сама я уйду, лишь когда совсем утомлюсь от жары, или когда беспощадное солнце, наконец, бессильно упадёт в море, знаменуя стремительное начало чёрной южной ночи.



ЛИЧНО Я…

Она делает, что хочет, распоясалась. Моя героиня по имени Анна. Она решила не подчиняться задуманному мною сюжету, зато ей очень нравится то же, что люблю я: поговорить,