СОЛО НА ДВА ГОЛОСА

яркие цветущие клумбы, зелёные деревья – неужели мы в пустыне?
Не торопясь бреду к пляжу: уже не нужно непременно прятать голову под панаму, можно не мазаться солнцезащитным кремом – светило совсем ленивое и, по сравнению с летом, работает в четверть силы.
Водичка в море уже освежает, она вовсе не парное молоко, не суп, какой была месяца полтора назад. Но всё ещё приятная, нежная, прозрачная. Сезон закрыт, спасателей на пляже нет, я спокойно заплываю чёрт знает куда, не рискуя получить в спину через мегафон: «Гверет, маспик, ляхзор лемигдаль, бевакаша!» Я ж послушная, приходилось всегда возвращаться. А теперь – свобода! «Пацаны, училка заболела!»
Потом с приятной усталостью, даже негой во всём теле, расслабленная, я прихожу домой. Принимаю душ и сажусь пить кофе. Затем – компьютер, кино и дневная дрёма, самая сладкая дрёма на свете.
И всё это время, каждую его секундочку, я жду, жду, жду… Всё же я поговорю с папой, о чём хочу! Не могу никак от этого отказаться, мне нужно понять.
Мне нужно ему рассказать про всё и спросить, как он считает, умею ли я сама любить? И любили ли меня те люди, которые были в моей жизни? Ну, кроме него, разумеется, в нём я не сомневаюсь. А вот Лёшка – ну, хоть капельку? А Лариска? А… Илюша?
Спросить ли про маму? Ну, он же начнёт, как всякий родитель, кудахтать, что «мама тебя так любила, так любила, просто, понимаешь…» - и дальше миллионы удивительно странных и неубедительных причин, почему я этого не замечала и почему мама её не проявляла. Или сейчас со мной, взрослой, папа будет другим? Как с взрослой, то есть, честным? Я очень постараюсь вывести его на настоящий, очень откровенный разговор, я приложу все силы!
Да-да, я помню и знаю – шизофрения.
Я дремлю на кровати после полудня, я расслаблена и мне хорошо. У окна поют свои заливистые песни горлицы, солнечные зайцы скачут, как безумные по комнате, играя, очевидно, в догонялки. Где-то слышна противная газонокосилка, хорошо, что далеко, ведь они совершенно невыносимые заразы, когда рядом. Мои глаза закрыты, ветерок из приоткрытого окна нежно щекочет шею – боже, как приятно!
- Аня! Анюточка! – вдруг явственно я услышала чей-то шёпот. Резко подняла голову и озираюсь вокруг себя, очень хорошо соображая, что признак-то совсем дурной: слышу голос?
- Анечка! Ты ведь опять где-то здесь, да? Я тебя чувствую! – боже, это же папин голос. Я вскочила и заметалась по комнате.
- Папа? Ты где? Я сейчас не… не у тебя! Что происходит?
- Аня… господи, зато  я, кажется, у тебя.
Я резко обернулась и вскрикнула: в кресле под окном сидел мой папа. В тёплом лыжном костюме, в шерстяных носках и с газетой в руках. Мне сразу бросилась в глаза дата: 25 ноября 1978 года.
- Вот это уже галлюцинации зрительные, да? С полным погружением? – с улыбкой спросил мой самый лучший, самый любимый папочка. – Впрочем, я не возражаю, мне нравится. Знаешь, сидел, читал газету, а всё время думал про тебя, про тот твой… приход ко мне. И вдруг вспомнил! Знаешь, меня аж подбросило! Ты ж сказала, что тебе очень-очень нужно со мной поговорить! А я, болван, не отреагировал. Ты, прости меня, а? Что-то я так разволновался, пришлось лишнюю таблетку принять… Анюта, что случилось? Тебе нужна моя помощь? Давай немедленно рассказывай, что стряслось? Это из-за Израиля? Как ты вообще сюда попала, мы же враги! Надо как-то связаться с нашими структурами… Но как? Тебе угрожают? Давай быстро говори, будем думать, как нам…
- Па-а-апочка! – я рухнула на пол прямо перед его ногами, уткнулась в родные колени и зарыдала так, как не рыдала, наверное, никогда в жизни. Мои рыдания заглушали даже голос папы, который судорожно обнимал меня за плечи и что-то говорил, говорил бесконечно, что-то утешительное, ласковое, ободряющее. И мне уже неважны были сами слова. Мне и так было хорошо и спокойно, как никогда. Почему-то подумалось о птенце, греющемся под крылом у своей матери: ему там надёжно, комфортно и совершенно наплевать на весь прочий страшный мир, который где-то там, потому что у него есть самая надёжная в мире защита, самоё тёплое и родное местечко…

Произошло что-то странное. Мы с папой уже часа два сидели за столом и разговаривали, но никто никуда не исчезал. Мы пили чай и ели израильский шоколад. Я успокоила папу насчёт опасности этой страны для моей жизни, он с трудом, но принял новые для него реалии будущего. Бедному отцу пришлось «переварить» рассказ о распаде СССР и обо всём том, «что творилось и творится на твоей земле». Хотя, с другой стороны, папе было безумно интересно. Так два часа и пролетели.
Но мы ещё не подобрались к тому, с чего, собственно, всё началось. То есть, к моим вопросам, которые мне до зарезу надо ему задать.
Я уже было открыла рот, как вдруг папа просительно произнёс:
- Анька, мы с тобой будем говорить долго и обо всём. Но сначала, знаешь, мне ужасно интересно и прям не могу, как хочется… Покажи мне этот твой Израиль, а? Прям не верится, что я сейчас могу увидеть сию «обитель зла».
- Да уж, обитель зла, именно она! – расхохоталась я. – Пошли на экскурсию. Кстати! У меня тут под боком Средиземное море! Пять минут пешком. Ты же не видел никогда, правда? Хочешь посмотреть?
- Ого! Море… Средиземное… - папин взгляд сделался каким-то совсем детским – по выражению. Глаза человека, ожидающего настоящего чуда из сказки, из телевизора, с МХАТовской сцены, где дают «Синюю птицу». Эх, папа, папа! Ты же младше меня сейчас. А я с тобой, как с мудрецом, хочу разговаривать. Какая забавная творится штука!
– Идём прямо сейчас, а? Я должен видеть Средиземное море.
- Ой, пап, ты много чего должен видеть! Знаешь, тут есть такое место, название которого в переводе звучит «Как связаться с Моисеем», представляешь?
- Ну-у-у? – засмеялся папа. – Туда тоже непременно зайдём. Они ведь там точно должны знать, как! – мы смеялись уже вместе.
Я лишь успела подумать, что в лыжном костюме и шерстяных носках ему, наверное, будет очень жарко на улице, но… Но потом эта мысль куда-то потерялась, растворилась, исчезла. Помню только, как взяла папу за руку и мы двинулись к выходу.

В квартире удивительно тихо и не скажешь, что здесь одновременно находится сразу трое вовсе не глухонемых человека. Но тишина такая, будто нет вообще никого. Впрочем, один звук раздаётся периодически и на одной ноте: тоненький всхлип. Всхлип с перерывами в секунд двадцать. Так бывает, когда человек уже нарыдался, у него больше нет сил, и он может лишь изредка икать рыданием.
Это Сашка. Она сидит за обеденным столом, положив голову на сложенные вместе руки. Иногда её спина конвульсивно дёргается, тогда и раздаётся этот единственный в доме звук.
На диване, сгорбившись, сидит и курит одну за одной сигареты Илья. Воздух в гостиной уже ни к чёрту, потому что пепельница, довольно массивная и глубокая, полна до краёв. Даже открытый балкон и дующий с воли морской воздух не спасают положения.
Лариска медленно, будто в полусне, передвигается по квартире. Ходит, вернее будет сказать, таскается туда-сюда, но так тихо, что не слышно ни единого шага, ни единого шороха. На ней балетки, вот оно в чём дело. Впрочем, она очень старается быть тихой и незаметной.
Все трое погружены куда-то глубоко в себя. Каждый думает об Ане, но и о себе – в связи с Аней. А всё творящееся здесь настолько невероятно, для полиции – криминально, а для этих троих – фатально.
Сашка готова убить себя вот прямо сейчас за то, что так и не нашла времени приехать к матери. И тут же мысленно орёт на себя же, что ничего бы это не изменило и вообще – можно ли знать какой кирпич и в какой момент на кого-то рухнет! «Но ты ж её больше года не видела», - не унимается укоризненный голос совести Сашки, ненавидящей сейчас себя до ужаса. «А теперь больше вообще не увидишь!» - злорадно добивает её эта чёртова совесть.
Впрочем… кто может знать? Разве кто-то в курсе, где сейчас мама? Кто сказал, что её больше нет? Никто не сказал. Вот пусть и не говорят, пока нет… пока нет… тела.
Если бы не Сашка, то вообще неизвестно, когда хватились бы пропажи. Ну для кого она здесь пропажа? Ни для кого.
После недели маминого молчания в интернете, дочка забеспокоилась всерьёз. Такого ещё никогда не было, никогда! Чтобы мама пропустила хотя бы пару дней и не узнавала, всё ли у дочери в порядке? Ну, это ещё ладно: бывали у мамы чёрные дни депрессии, когда сама Саша должна была дёргать мать, чтобы та не закукливалась полностью в себе, выпадая из времени и пространства. Но тут ведь ничто не предвещало! Всё было очень хорошо. Буквально накануне они поболтали по скайпу, мама была весёлая, красивая, смеялась. А потом – тишина. И ни одного ответа ни на один Сашкин запрос: ни в скайпе, ни в фейсбуке, ни по электронной почте! А вот такого быть не могло. Тогда Сашка и поняла, что случилось нечто ужасное.
Она позвонила в Москву тёте Ларисе, а также квартирным маминым хозяевам. Как хорошо, что мама, как обычно, на «всякий случай, мало ли что?» заставила Сашку записать их телефон. У тех был запасной ключ, но они не помчались сразу проверять и вскрывать квартиру, они сначала обратились в полицию и пришли в дом только вместе с полицейскими. Тут-то всё и выяснилось. То есть окончательно запуталось. А ведь с момента, как Сашка запсиховала, уже прошла неделя.
Конечно, пришедшие к двери квартиры люди были почти уверены, что там, за дверью увидят нечто ужасное. Поэтому заранее приготовили влажные салфетки – затыкать носы. Всё это Сашке потом в подробностях рассказала хозяйка.
Разумеется, на звонки никто не открывал. Разумеется, дверь была заперта изнутри на щеколду. Градус ожидания жуткой трагедии повышался с каждой минутой.
Квартиру вскрыли, щеколду взломали…
В квартире царил идеальный порядок, всё было чисто, аккуратно, даже идеально (как всегда у мамы, думала Саша, слушая рассказ соседки). Правда, на столе две чашки со следами чая и несколько обёрток от шоколадок. «Две чашки?» - мысленно удивилась Саша. Никаких следов ничего криминального – ни драки, ни поиска чего-нибудь, ни крови (Сашка вздрогнула и побелела), ни разбросанных вещей. Да, вот вещи. Вроде всё на месте – сумки, чемоданы, ни малейших признаков того, что кто-то куда-то уезжал, паковался. Мыло, мочалка, зубная щётка, паста. Халатик. Тапочки – две пары, одна – специальная для ванной комнаты.
Да, холодильник! Там еда, свидетельствующая опять же о том, что никто никуда не собирался. Начатый кусок сыра, куриный бульон, половина пакета яблочного сока, творог.
Мобильный телефон, небрежно брошенный на подзеркальник. Планшет на тумбочке возле кровати.
Впечатление было такое, что хозяйка просто вышла на полчасика, сейчас вернётся. Только вот щеколда изнутри была заперта и нижний замок закрыт. И окна – закрыты. Тоже изнутри. А этаж далеко не первый.
О, боже, зовите мисс Марпл, Эркюля Пуаро и месье Мегрэ! Бедным израильским полицейским с этим, похоже, не сладить. По крайней мере, судя по их лицам. Это всё рассказывала квартирная хозяйка. Потом её «повело» на долгое повествование о никудышней работе местной полиции, о том, как не стоит на них рассчитывать, потому что «ничего они не могут, ну вот совсем ничего!». «Интересно, а что в принципе можно сделать в такой ситуации? – размышляла потрясённая Саша, разглядывая мамино жилище, из которого мама, похоже,