долгие годы проживете втроем! Будете делить одного мужчину на двоих! Какая-то гордость должна быть у женщины?! А вы снова разделись бы и отдались?!
- Хватит, я больше не могу... Я уже запуталась в этой проклятой веревке…, - прошептала она. И действительно, ноги ее были опутаны тонкой нитью, словно паутиной.
- Мне уйти? – строго произнес незнакомец.
- Уходи, - прошептала она, в бессилии опустив руки, а клубок соскользнул на пол. Мужчина прошелся по комнате, подошел к окну, перегнулся через перила, бросив взгляд на темный парк, и снова повернулся к Софи. Затем приблизился к ней, поднял клубок бечевки, положил его на стул и медленно заговорил:
- Думаю, мужчина, который занимается творчеством, вообще не способен любить. Женщина умеет делать это всегда, мужчина лишь эпизодами. А у вашего избранника даже это не получилось. Доказательством тому служит его жизнь на два дома, на две семьи. (Не поймешь, как это называть.) Он был на ней женат?
- Нет.
- Она отказывала ему в супружестве?
- Она мечтала выйти за него замуж.
- Понятно.
- Что тебе понятно?
- Что у него в жизни было лишь одно – скульптуры. Та женщина была лишь тихим болотцем, гаванью, куда всегда можно было приползти, устав от вас. Вы были музой, любовницей, которая со всей страстью подбрасывала поленья в огонь, моделью, если хотите – материалом. Кем вы только не были - скребком в руках бога, глиной, забавой для Гобера, из которой он лепил все, что хотел. А женщиной? Просто женщиной вам стать удалось? Ответьте? Только не врите себе? Просто ответьте.
- Не знаю, - прошептала Софи. - Я уже ничего не знаю! – вдруг закричала она. – Я больше не могу!
- Странные вы какие-то… скульпторы, творцы, лицедеи! Обыкновенное человеческое чувство, которое простые люди отдают друг другу, вы превращаете в бронзу и глину.
- Необыкновенное.
- Хорошо, пусть так… Но, в глину. Вместо того чтобы просто любить! Но, зачем?
- Мы отдавали это другим.
- Кому?! Они этого все равно не поймут! Вы стирали себя, выворачивая наизнанку.
- Не было бы…
- Чего?
- Ничего этого не было бы…
- Вашей красоты? Дура! Какая же ты дура! Это то же, что вскрыть себе вены и рисовать кровью! А ты могла стать бабой,… просто бабой, это ты понимаешь?! И виноват в этом он! Только он. Человек, который отобрал у вас целую жизнь и по вине которого вы оказались здесь с петлей на шее.
- Я ненавижу его! – вдруг простонала она.
- Вот! Наконец я услышал от вас истину! Повторите еще раз, мадмуазель Софи. Давайте же! Смелее!
- Ненавижу!
- Это то, что я хотел от вас услышать. Вы учитесь не врать себе. Дальше все будет проще – дело за малым. А теперь скажите это ему. Сумеете?
Гобер появился неожиданно. Он стоял, грозно на нее смотрел и молчал. Софи в ужасе замерла. А незнакомец тактично отошел в дальний угол комнаты. Наконец, Гобер произнес:
- Сумеешь?
Но в ответ только тишина. Софи не могла вымолвить ни слова.
- По-моему, вы зашли слишком далеко, - произнес Гобер. – Это несправедливо… Что это такое? – и посмотрел на спутанный пучок бечевки.
- Бечевка, - прошептала она.
- Зачем?
Но она не ответила, тогда подсказал незнакомец:
- Возникла необходимость сделать из нее веревку. Вот мы и стараемся.
- Не получается? – усмехнулся Гобер.
- Нет, - прошептала Софи.
- Криворукие, ничего без меня не могут, - проворчал он.
Гобер взял в руки пучок, сел на стул и руки его быстро и ловко заработали. Они действовали как механизмы, которые бесстрастно выполняли точную работу.
- Ты что-то хотела мне сказать? – произнес Гобер.
По нему было видно, что человек этот немногословен, не любит впустую болтать языком, как не любит делать лишние движения. Он был властным, немного грубым, что придавало ему обаяния, несмотря на возраст. И Софи под взглядом, которым он иногда ее одаривал, растерялась.
- Смелее, мадмуазель, не люблю, когда делают это за моей спиной. Критиков хватает, - пробубнил Гобер.
Но она снова промолчала, глядя на его ловкие руки.
- Значит, ненавидишь?! – усмехнулся он. Наконец, она робко произнесла:
- Разве ты хоть раз сказал мне, что любишь?
- Я лепил тебя, - невозмутимо бросил он, продолжая работать. К этому времени он уже вытянул достаточное количество тонкой нити, и начал ее сплетать.
- Лепил? – ужаснулась она.
- Да, лепил. Как самую совершенную женщину.
- Или модель?
- Ты меня плохо слышишь? Я сказал - женщину.
- Но, с женщиной так не поступают. Кроме меня у тебя была…
- Ты - все, что у меня было.
- Ты никогда не покинул бы Розу.
- Тебе этого не понять.
- Жалость подчас сильнее любви?
- Она родила мне ребенка.
- Ребенка?! – с отчаянием воскликнула она, - говоришь, ребенка? А как же я?
- А ты меня бросила.
- Разве не я хотела родить тебе малышку? Ты не знал об этом?
Но он промолчал.
- Мне было уже тридцать, и бог, наконец, послал мне такой подарок. У нас должен был родиться ребенок. Что сделал ты?
- Ничего.
- Уехал к своей. Не помнишь?
- Так было нужно.
- А я осталась одна. Тебя все не было. Потом я одна отметила свой день рождения. Тебя и тогда не было. А потом приехал брат, узнал, что я ношу твоего ребенка. Все они узнали! Ты понимаешь, что потом началось?!
- Меня не было.
- Конечно. Тебя не было… Это твоя вина, что он не родился! Ты не должен был бросать меня в такую минуту.
- Это ты бросила меня.
- Конечно! После всего, что произошло…
- А потом! Что ты вытворяла?
- Ничего!
- Сняла мансарду в богемном районе.
- Я не могла вернуться домой – они меня изгнали. Из-за тебя!
- Водила мужиков.
- Это не твое дело!
- Назло мне делала это?
- Да! Назло! А ты вернулся к своей мадам!
- Я тебе делал выставки, присылал приглашения. Все было для тебя. Почему ты не выставлялась?
- Потому что там выставлялся ты!
- И что?
- А в газетах обо мне писали, ставя мое имя рядом с твоим!
- Я скульптор. Наш мир тесен.
- От тебя не было спасения.
- Детка, из-за тебя мне нужно было бросить свое дело?
- Я тебе не детка. Это какое-то проклятье!
- Я хотел помочь! Я твой учитель. Ты должна была держаться меня.
- Я видеть тебя не могла!
- Присылал к тебе покупателей! Ты их прогоняла.
- Хотела вырваться из-под твоей власти! Для них я была лишь твоей любовницей!
- Появлялась в салонах в дырявых ботинках, в рваном платье.
- А в это время на великого скульптора Гобера сыпаться золотой дождь. Когда-то я помогла тебе сделать целое состояние.
- Ну, знаешь ли…
- Знаю. А ты подписывал своим именем мои работы и потом их продавал. Не было такого?
- Нет.
- Врешь! А сколько я работала на тебя. Ты ничего мне не платил. Ты меня лишил всего. Преследовал, следил за мной! Однажды ночью меня пытались ограбить и убить. Я знаю, это все ты. Я узнала в одном из нападавших твоего натурщика, а утром они подсыпали наркотик в мой кофе!
- Так, все, хватит. Тебе действительно место в сумасшедшем доме - твой брат не ошибся.
- Ненавижу! Я тебя ненавижу! Видеть тебя не могу!
- Пожалуй, ты права. Пойду. Середина ночи – не даете спать!
Он растянул прочную толстую веревку, с любовью на нее посмотрев, подергал ее, попытался разорвать, но она выдержала. Было видно - Гобер остался доволен своей работой.
- Этого достаточно? – спросил он, повесив ее на спинке стула.
- Вполне, - ответил из дальнего угла незнакомец. Все это время он молчал, оставаясь в тени.
- А тебе, дорогая моя, - произнес Гобер, - я на прощанье хочу сказать одну вещь, – он немного помолчал. Потом произнес: - Я уверен: ты будешь несчастна, узнав жизнь, сожалея и плача, осознав, что стала жертвой собственной творческой гордыни. Всегда нужно быть справедливой. И еще… Надеюсь, ты понимаешь, что без меня не создашь больше ничего.
- Ты без меня тоже.
- Прощай, - откланялся Гобер.
- Спасибо тебе за все, - в исступлении прошептала она, и он ушел.
- Ненавижу! – повторила Софи.
Они снова остались вдвоем. В комнате стало свежо, Софи съежилась от холода. Ее уже лихорадило, ее трясло. Ветер свободно врывался через открытый проем балкона в темную комнату. А вдалеке, если присмотреться, над верхушками деревьев можно было увидеть легкое зарево. Солнце взойдет нескоро, но его лучи уже добрались до далекого горизонта и освящали край небосвода. А значит, скоро наступит утро…
Мужчина подошел к стулу, взял веревку, потом достал нож и отрезал лишнюю бечевку.
- У вашего Гобера действительно золотые руки, - произнес он, разглядывая последний шедевр мастера. – Сделано на совесть. Руки бога, говорите?
- Да, на совесть, - прошептала она.
- Вот только не хватило чуткости понять, зачем она вам нужна. Что же, на прощанье он вам помог. Сделал доброе дело.
- А теперь поможешь мне ты.
- Конечно, помогу, мадмуазель Софи, - весело воскликнул он, - для этого я здесь и нахожусь. Кстати о Гобере. Напоследок хотел сказать о нем кое-что еще. Когда он узнал, что вас поместили сюда, ваш учитель и любимый мужчина прислал в клинику на ваше содержание некоторую сумму. Хотите знать – сколько?
- Мне все равно.
- 500 франков! – и он засмеялся.
- Он всегда был скуп, - пробормотала она.
- М-да. А если учесть, сколько он на вас заработал…
- Я не хочу об этом говорить.
- Простите, мадмуазель Софи. Тогда покончим с этим.
Она медленно шагнула к стулу, взяла веревку, потом подошла к балконной двери, посмотрела вдаль. Долго стояла и смотрела. А соловьи уже были почти не слышны. Лишь изредка доносились их трели. Устали. За эту ночь они успели понравиться друг другу и теперь готовились к главному – продолжению соловьиного рода. Ведь должен кто-то в этом мире красиво петь. Наконец, Софи резко обернулась, словно вдохнув последний глоток свежего воздуха, и вопросительно посмотрела на ночного гостя. Больше ее здесь не удерживало ничего.
И тут произошло непонятное. Мужчина вдруг захохотал. Смеялся он долго. Иногда выкрикивал какие-то реплики, а она в изумлении на него смотрела.
- Хорошо смотритесь, мадмуазель!…
- Вы просто чудо!…
- Видели бы вы сейчас себя со стороны!…
- Вам эта веревка очень к лицу!…
- Вернее, к шее!…
Он смеялся, и остановиться не мог, а она ничего не понимала. Вдруг он замер и громко воскликнул:
- Не надоело заниматься ерундой?
- Я тебя не понимаю! – произнесла Софи.
- Что тут непонятного? Я не буду вашим убийцей. Это было бы слишком просто! Не буду! Понятно?
- Ты обещал помочь.
- Я не буду делать этого! А вы никогда на такое не пойдете. У вас рука не поднимется. Ну, давайте, попробуйте. Свяжите петлю – это же так просто. А потом прицепите ее вон к тому крюку. Эта палата просто создана для такого ритуала. Не палата, а эшафот. Вот только вы не сделаете этого. Не сможете! – и он снова захохотал.
- Ты обещал помочь, - бессильно прошептала она.
- Да, обещал! И я помогу. Только не так. Выбросьте это, - и показал на веревку.
- Почему?
- Потому что смешно смотреть… Да, оставьте вы ее в покое.
Он подбежал, вырвал ее из рук Софи, и выбросил в проем балкона.
- Что ты сделал? – с ужасом закричала она.
- А теперь к делу, - не обратил он внимания на ее последнюю реплику. – Сосредоточьтесь. Сначала успокойтесь. Черт возьми, вас всю колотит, трясет. От холода? Сейчас будет тепло. Я сказал – успокойтесь, расслабьтесь. Что вы на меня так смотрите? Хватит строить из себя самоубийцу – это не про вас! Забыли все, больше не думаем о ерунде!
- Но…
- С вами невозможно.
Он схватил графин, налил воды в стакан доверху и плеснул ей в лицо.
- Что ты делаешь?
- Так лучше?
Потом взял полотенце, которое висело неподалеку, и бросил ей.
- Вытирайтесь!
Она послушно выполнила эту
