На реках Вавилонских

спросил: «Кто достоин такой чести?» – «Один лишь Бармак из Балха, чьи предки были в чести у шахов Персии. Вот и древнее святилище Ноубехар у него во владении». – «Ноубехар? – воскликнул халиф. – Разве Бармак по сию пору – гябр и огнепоклонник?» – «О нет, халиф! Бармак когда-то был гябром, но сделался мусульманином», – был ответ…»[/i]
(Чудотворный огонь Вахрама. Предание VIII века из книги Низами аль-Мулька «Сиасет-наме»).
«В 723 году по указу халифа Иазида II в храмах православных подданных Халифата были запрещены иконы. В 726 году по эдикту императора Леона III иконы запретили и в храмах Византии. Запрещалось любое изображение Христа, чем, по сути, отрицалось Его вочеловечение, а значит и любовь Создателя к людям…»
(Чудотворный огонь Вахрама. Из истории иконоборчества).

На короткий миг рука зависла над шахматной фигурой. По строгим канонам веры, фигура была лишена телесного человекоподобия. Сухие правила игры предписывали считать её всадником-аспом.
Муса с мгновение поразмыслил над фигурой и двинул всадника вперёд – на левое крыло. Откинулся с удовлетворением назад, на подушку, и с вызовом уставился на Евтихия. Игра развивалась медленно. Бармак и Евтихий поначалу лишь поочерёдно двигали ряды пешек-пияд, пока две лакированные армии не соприкоснулись.
– Знаю, Евтихий Медиоланский, ты мной недоволен, – разомкнул губы аль-Бармаки. – Недоволен моими братьями и отцом. Прежние наниматели всегда вводили тебя в обстоятельства дела. Я же поостерёгся. Разве хорошо было бы играть по твоим правилам? – он усмехнулся. – Здесь Персия, румиец! Персия, а не Аравийская пустыня с бедуинами на верблюдах.
Румиец промолчал, сосредоточенно глядя не на Мусу, а на шахматы. Это была идея Бармака – начать за разговором игру. Когда их войска соприкоснулись, последовал стремительный обмен ударами, и сразу шесть пешек-пияд – три чёрных и три белых – оказались на ковре сбоку от  шахматного стола.
Настал черёд старших фигур. Евтихий ещё стремился овладеть центром боя. А Муса аль-Бармаки ощутимо теснил с флангов.
– Здесь Персия, и я – перс! Слышишь, румиец? – отчеканил Муса. – О нет, я, разумеется, люблю арабов, поскольку из арабов, – он пламенно воскликнул, – вышел пророк Мухаммед – да благословит его Аллах и да приветствует! Арабы подарили ислам, спасибо. Пусть теперь убираются в пески и барханы. Здесь Персия, где веками царили Ахемениды и Сасаниды! Даже эллинское ваше нашествие мы, персы, так легко переварили, что Искандер аль-Македони превратился у нас в Зу-ль-Карнайна из сказок…
Евтихий показывал, будто захвачен игрой в шахматы. Он уже нашёл, какой фигурой ответить. Вот, следующим ходом он слоном-пилом поставит под удар чужого всадника и одновременно пешку. Всадник отступит.
Муса силился рассмотреть, что спрятано в глазах Евтихия и чем подкреплена та деловитая собранность, что заставляет румийца в ниточку сжимать губы.
– Мои тёмные предки, – сдержанно заговорил Муса, – не были мусульманами. Они верили в shirk, многобожие. Они не знали Единого Господа, зато чтили много разных господ-ахуров, воевавших в их баснях со злодеями-дэвами.
Муса поосторожничал, но не отступил, а подкрепил всадника ещё одной пиядой.
– Они были гябры, – Муса словно сожалел о предках. – Они звали главного ахура Ахура-Маздой, то есть «господином мудрости», а задолго до Искандера аль-Македони с ними жил мудрец и пророк Зоротуштра, так вот этот мудрец…
– Я тебя перебью, Муса!
Евтихий со стуком двинул слона на намеченное место. Через ход Евтихий выпустит в бой ладью, рухх-колесницу, и центр игрового стола окажется в его управлении. Бармак уже не сможет этому помешать.
– Бармак, я вижу, ты собрался ввести меня в суть расследования. Не поздно ли? – Евтихий поднял глаза и испытующе посмотрел на Мусу. – Мои прежние наниматели часто требовали отчёта о ходе расследования. Поэтому раньше, чем ты продолжишь про Зоротуштру, я доложу тебе, что мальчишка из аль-Карха три месяца назад подвергся изуверскому обряду. Мне продолжать или тебе всё известно?
Муса отпустил только что взятую фигуру. Насторожился. Набычась, наклонил голову, внимательно слушая.
– Цель обряда? – выдохнул он несколько хрипло.
– Взросление.
Евтихий сцепил руки и несколько мгновений наблюдал, как на лице у Мусы настороженность сменяется испугом, а испуг – внезапным пониманием.
–  Правда, Бармак, ты ожидал этого? С подростками и юношами так поступали все варвары: этруски, кельты, фракийцы. Я видывал этот обряд у германских саксов.
– Что, что за обряд? – Муса беспокоился, что-то из услышанного было для него неожиданностью.
– Обряд проводят посреди ночи в лесу либо на лысой горе. Увы, магрибинец не нашёл под Багдадом леса, – Евтихий сузил глаза, – он воспользовался чьим-то заброшенным садом или масличной рощей. Гору или холм он выбрал заранее. Это symphonia… то есть созвучие ритуальных намёков и образов, они требуются для волшбы. На горе или холме мальчик должен был умереть и родиться заново, но уже взрослым. Некоторые колдуны так умело внушают жертве illusionem… видимость смерти, что юноши клянутся, будто и вправду были мертвы.
Муса аль-Бармаки заметно помрачнел, вытянул чётки из рукава джуббы и что-то прошептал:
– Astagfirulla… да спасёт Аллах от кощунства… – расслышал Евтихий. – Какая ещё гора… – бросил Муса с деланным пренебрежением. – Какой холм?
– На той горе живёт некая отшельница Фатима. А дервиши и монахи считаются умершими для мира, так что пещеры рядом с её жилищем сгодились магрибинцу как ритуальный намёк на страну мёртвых. Нередко эти обряды проводят в склепе или на кладбище. Кроме того, магрибинец дожидался ночи, – напомнил Евтихий. – Ночь – ещё один образ смерти, она придавала обряду убедительность. Ещё он стремился успеть до наступления пятницы, то есть в четверг, в день, который астрологи связывают с Моштари, или с Юпитером. Эту блуждающую в небе звезду посвящают Тору, Зевсу или Индре, а это жестокие боги, Муса, они ждут человеческих жертв.
– Для чего ты мне это рассказываешь? – Муса поглядел с настороженностью.
– Для чего… Колдун позволил мальчишке поесть. Колдуну это важно, это ритуальная пища, трапеза мёртвых. Мне передавали языческие мифы, э-э… mython, басни, в которых покойник не мог войти в царство теней, пока не вкушал поминальной тризны. За этой тризной магрибинец дал мальчишке вина и дурманящих трав, чтобы сделать его покорным и внушаемым. А затем избил до полусмерти.
– Избил? – Бармакид подавил в себе брезгливое пренебрежение.
Евтихий посверлил его сузившимися глазами и хладнокровно перечислил, загибая пальцы:
– Побои, страдания, унижения, глумления – ритуальные звенья этого обряда. Посвящаемый должен ощутить себя мёртвым. Я сталкивался с тем, что в Нумидийской пустыне юношам протыкают носы, надрывают уши, отрезают фаланги мизинцев и выжигают либо накалывают особые знаки. Магрибинец ограничился тем, что выбил мальчишке зуб. Проявил человечность, – Евтихий был предельно серьёзен. – Случалось, я находил детей, которых германцы и кельты бросали на несколько суток в лесу в пустых избах. Колдуны убеждали родителей, а те верили, что детей больше нет, что их съели волки, людоеды или злые ведьмы. Слабые умирали на самом деле, а выжившим потом говорили, будто о них позаботились лесные духи. Джинны, если, по-вашему. Магрибинец на двое с лишним суток бросил парня в пещере как в склепе, мальчишка едва не свихнулся от страха.
– Всё равно – зачем… Зачем это нужно? – морщась, повторил Муса. Механически он двинул по столу выбранную заранее шахматную фигуру.
– Ты ещё спрашиваешь? – Евтихий с особенной злостью вывел рухх-колесницу в центр шахматной битвы. – Ты же видел этого мальчишку, Муса! Ему скоро пятнадцать, но выглядит он моложе и держится как десятилетний. Он ребячлив, крайне ленив и нелюбопытен, помимо игры в бабки его ничто не заботило. Откуда что взялось, Муса! Этот магрибинский колдун опаснейше талантлив в своём ремесле. Он доподлинно внушил мальчишке, что тот внезапно сделается взрослым. Не желаю знать, какие духи или джинны так его одарили. Мальчишка за неделю созрел и заявил, что влюбился в Бедр аль-Будур, которую и в глаза-то не видел… Правда ли, что её имя значит «Луна в Полнолуние»? – он вдруг спросил между делом, но не дослушал: – Я убеждён, что самого магрибинца посвящали в волхвы ещё более суровой методой. Не зря жена брата убеждённо звала его умершим, но… как бы и не совсем. Так что же? – он тяжело уставился на Бармака.
– Д-да, Бедр аль-Будур так и переводится, – невпопад ответил Муса, разглядывая шахматные фигуры.
– Ты что-то красивое принялся рассказывать про Зоротуштру и язычников, а я так некрасиво перебил тебя, – желчно напомнил Евтихий и кивнул на шахматы. – Твой ход, Муса! Ты вот-вот лишишься и коня, и пешки.
Фигуры Евтихия доминировали в центре. В любой час румиец мог перейти в наступление, но сдерживал себя. Фигуры Бармака ощутимо давили его с флангов и пока не давали развернуться. Муса Бармак рассеянно водил над шахматами рукой.
Наконец, рука замерла и опустилась на фигуру слона-пила… Муса резко двинул слона в сторону, атакуя белую ладью-колесницу Евтихия. Муса поднял глаза и с торжеством посмотрел перед собой.
– Хорошо, румиец. Изволь, я продолжу. Там на востоке, – он неопределённо показал куда-то в сторону, возможно, что на восток, – за двести пятьдесят лет до Зу-ль-Карнайна правил в Бактрии царь Виштаспа. К царю пришёл мудрец Зоротуштра, вдохновенный пророк, но только не ведаю чей, может, и Самого Всевышнего… да только всех пророков ученики извращают!
– Не думаю. Вряд ли кого приукрасили или очернили сверх заслуженного. Впрочем, продолжай!
– Зоротуштра учил, что нравственным очищением можно одолеть дэвов, врагов Ахура-Мазды, а помочь в очищении может обожествлённый огонь, который для Зоротуштры был воплощением мировой справедливости. Царевич Спандийат, сын Виштаспы, выстроил в память о пророке сверкающую столицу Навазак и поместил в ней святыню Зоротуштры – великий чудотворный огонь Вахрама.
Евтихий не дрогнул ни одним мускулом. Он на одно поле отодвинул рухх-ладью в сторону и вывел её из-под удара. Его положение только упрочилось: рухх был теперь защищён шахом, королём белых.
– Ну-ну, продолжай, – Евтихий испытующе поднял глаза на Бармака.
Муса показал глазами на шахматы:
– Хороший ход, Евтихий, – похвалил он, – хороший ход, сдержанный… Так вот за двести с лишним лет до нашей игры в шахматы персидский шахиншах велел герою Бахраму Чубину завоевать Бактрию. Мы зовём её «ma wara an-Nahr» – «то, что за рекой». За рекой, что вы, румийцы, называете Яксарт . По воле шаха, Бахрам Чубин стал правителем Маверранахра, Балха и Хорасана. Этот герой вскоре восстал, сам сделался шахиншахом и был кем-то убит, – вздохнул Мусса. – Но прежде, ещё в Балхе, в сердце древней Бактрии, успел жениться на дочери одного из ферганских ханов…
– Давай, я продолжу, Муса, а ты подумай над шахматами, – перебил Евтихий. – Ещё два хода, и ты докажешь мне, что вам, Бармакидам, даровано Аллахом владеть этой землёй. Вы – потомки того древнего брака. Верно? В ваших жилах течёт кровь героя-шахиншаха и кровь ханов. Ноубехар, святилище гябров – поклонников огня Зоротуштры, стоит на