признался мой друг. – Словно кто-то простонал из последних сил и провёз по полу рукой или ногой… или лапой, крупной лапой.
- То есть, по-твоему, это могло быть умирающее животное?
- Не знаю, Джон. Ничего не могу понять. Но я не могу заставить себя вернуться и посмотреть, животное это или человек. И тебя не пущу. Дождёмся утра. Да мы сейчас ничего и не разглядим. Мы ведь даже не знаем, откуда шёл звук.
Мы просидели до рассвета, теряясь в догадках. И только когда серый свет раннего утра прогнал тьму, мы решились вернуться в заброшенную часть замка. Выйдя из комнаты, мы обнаружили, что оставили на полу грязные следы.
- Почистим, когда вернёмся, - сказал Генрих. – Не подумай, что нас упрекнут, если мы оставим всё как есть, но я не хочу, чтобы кто-нибудь понял, что мы спасались бегством. Тогда начнутся расспросы, и мы можем попасть в глупейшее положение. Сейчас, утром, когда всё видно, мне начинает казаться, что те звуки мы выдумали.
- Оба одновременно?
- А если не выдумали, то неправильно истолковали. Сверху упал кусок штукатурки, а она время от времени падает, потому что замок давно нуждается в ремонте, мы же вообразили, что или кого-то передвинули по полу, или кто-то сам передвинулся в предсмертной агонии.
- А вздох или стон? – напомнил я.
- Ты услышал, как вздохнул я, а я – как вздохнул ты. Мы так перетрусили, что биение собственного сердца приняли бы за шаги… отца вашего знаменитого Гамлета.
- Но всё-таки надо внимательно осмотреть то место.
- Осмотрим. Его бы только найти. Я плохо представляю, сколько мы успели пройти ночью и где повернули назад. По-моему, мы всё время шли прямо, никуда не сворачивая… Хотя нет, могли свернуть в боковую дверь, ведь нас занесло к стене… Не замок, а лабиринт Минотавра. Мне всегда нравились в нём эти боковые проходы, но из-за них невозможно сообразить, где мы шли ночью.
Мы долго бродили по большим залам, решив, что не могли зайти в меньшие комнаты, но ничего подозрительного не обнаружили.
- Никаких мертвецов, - сделал вывод Генрих. – Ни людей, ни животных. И никто никуда не полз, иначе остался бы след. Значит, я прав: всё это игра воображения. А что касается кошки, то она или случайно сюда забрела, или незаконно здесь поселилась. Ясно, что это дикая кошка, иначе не вела бы себя так невоспитанно.
Он совершенно успокоился и готов был шутить и смеяться, но меня всё ещё одолевали сомнения.
- Кис-кис-кис, - позвал я.
Генрих фыркнул.
- Пойдём лучше подтирать наши следы, - предложил он. – То-то будет срамотища, если придётся сознаться, как два взрослых парня дали дёру из-за несчастной перепуганной кошки!
Мы успели ликвидировать всё, что напоминало о ночном приключении, и разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть хотя бы полтора-два часа. Я был так измучен и возбуждён, что заснуть мне не удалось, однако и размышлять у меня не было сил. Я просто бездумно лежал на кровати, но краем сознания понимал, что не разделяю столь невинного объяснения услышанного ночью, какое дал мой друг.
Когда пришло время завтракать, за мной зашёл не Фриц, как я ожидал, а Генрих. Очевидно, слуга хорошо понимал своё безобразие и по возможности старался не попадаться на глаза.
Барон приветствовал меня и племянника традиционным «Guten Morgen», и Генрих по-привычке это перевёл, а когда я ответил хозяину и Марте этими же словами, то мой друг повторил за мной «Guten Morgen», слишком поздно сообразив, что переводить нечего. На это барон улыбнулся, не разжимая губ, а девушка… Я не знаю, что такое творилось с Мартой. Я сразу подметил, что она дурно провела ночь, потому что выглядела бледной и усталой. Но не это было страшно, а её покрасневшие, чуть припухшие глаза, словно она плакала. У меня сердце защемило, едва я на неё взглянул.
Барон задал обязательные вопросы, хорошо ли я выспался, удобна ли моя комната. Я на всё отвечал утвердительно. Этот человек показался мне не то взволнованным, не то возбуждённым, и я, не отошедший ещё от ночной прогулки, решил, что его состояние как-то с ней связано.
Ближе к концу завтрака барон напомнил мне о своём обещании (будто не сам он это предложил) показать музей.
- Я жду с нетерпением, - ответил я.
- Тогда сразу и пойдём, - решил хозяин. – Генрих, ты, конечно, с нами. А ты, Марта, пойдёшь?
Но девушка в испуге отступила назад и покачала головой.
- Возможно, кое-какие предметы могут испугать не только женщину, но и мужчину, - согласился барон. – Но нельзя быть настолько боязливой…
Дальше он произнёс вопрос, который мой друг не перевёл, благодаря чему я сумел вслушаться в немецкую речь и, к своему удовольствию, разобрал знакомые мне слова «слишком рано», а уж имя «мадемуазель Полин» не оставляло сомнений, что разговор шёл о гувернантке. Как связать «слишком рано» с гувернанткой? Что от её услуг слишком рано отказались?
- Твой дядя жалеет, что рассчитали гувернантку? – спросил я Генриха.
Тот поражённо на меня уставился, по-видимому, удивляясь моим успехам в познании чужого языка.
- Не то, что жалеет, а раздумывает, не рано ли от неё отказались, - ответил он. – Прости, что я не перевёл сразу, просто я задумался. Дядя тоже, наверное, обеспокоен, что моя сестра так печальна, и, конечно, должен подумать, что слишком поторопился отослать её гувернантку. Я тоже убеждён, что хоть Марта уже не девочка, но всё-таки она нуждается в обществе хотя бы гувернантки, раз никто другой сюда не вхож.
Я с ним согласился. Но как же холодно прозвучали слова по сравнению с всколыхнувшимися чувствами!
- Почему же он её уволил? – спросил я.
- Не знаю. Наверное, решил, что больше не стоит тратить на неё деньги. Ты же заметил, что он скуповат. Сегодняшний завтрак кажется нам роскошью, а ведь он ни в какое сравнение не идёт с тем, чем меня угощали в вашем доме. Обычно же мы встаём из-за стола полуголодные. Я-то в счёт не иду, потому что бываю здесь редко и на воле ем вволю… На воле вволю! Хорошо получилось!.. А Марте трудновато.
Я невольно подумал, что такая диета идёт девушке только на пользу, потому что не делает её тощей, но оставляет ей стройность. Генриху тоже не мешало бы сбросить лишний жирок. А может, и барон такого же мнения, поэтому в приезды племянника резко уменьшает подаваемое количество еды? И Марта, чтобы не обижать брата, говорит, что здесь всегда так мало едят. Не ворует же она куски на кухне, чтобы восполнить недостаток пищи. Однако пусть её и не морят голодом, а что-то с ней происходит нехорошее, иначе бы она не плакала и не вздрагивала от каждого шороха. Моя мысль тотчас же перекинулась на перепугавшие нас ночные звуки. Не были ли слёзы Марты связаны с ними? Но как она могла оказаться в той части замка ночью, если боится темноты? Может, страшный Фриц вынудил её туда пойти? Однако это нельзя проделать бесшумно. Мы с Генрихом обязательно обратили бы внимание, что кто-то идёт мимо моей комнаты, ведь она ближе всего к нежилой части, а уж протащить сопротивляющуюся девушку и вовсе немыслимо.
- Извините, Ганс, что заставил вас ждать, - обратился ко мне барон. – Ох, ещё раз извините, я принял вас за другого гостя.
Мой друг переводил речь барона, не дожидаясь окончания предложений. На последнем слове он незаметно для дяди удивлённо поднял брови. Пока хозяин шёл впереди, ведя нас к своим сокровищам, Генрих сказал:
- Не обижайся, что он назвал тебя Гансом, Джон. Путать имена – его постоянная манера. Он даже меня иногда называет то Максом, то Рихтером, то Фридрихом. Я давно не обращаю на это внимания. Чего я понять не могу, так это о каком госте он говорил. Здесь не бывает гостей. К двери приближаются только молочник, зеленщик и мясник с бакалейщиком. Вряд ли их можно назвать гостями, разве в переносном смысле. Или к нему кто-то всё-таки тайно приходит?.. Например, перекупщик, чтобы оценить уцелевшую обстановку. Не сам же дядя бегает в поисках покупателей.
Я подтвердил, что это возможно, однако вновь подумал о ночной прогулке.
Барон привёл нас к трём дверям, на которых красовались, как сказали бы одни, или которые позорили дом, как выразились бы другие, словом, на которых висели таблички с крупной надписью почти ровными готическими буквами «Не входить!». За дощечками был такой тщательный уход, что они казались новыми на фоне потемневших дверей.
- Та дверь ведёт в мой кабинет, а оттуда есть проход в лабораторию, - начал объяснять хозяин. – Там моя спальня. Ничего интересного в ней нет. Зато за этой дверью находится музей
Он приосанился, его глаза загорелись, и казалось, что он еле сдерживается от нетерпения увидеть собственные коллекции.
Я ожидал или переместиться в мир сказок, если первыми увижу украшения или какие-то необычные предметы, созданные фантазией древних художников, или очутиться в загробном мире, если меня окружат мумии и саркофаги, или попасть в мир средневековой жестокости, если ближе к входу расположены орудия пыток. Ни то, ни другое, ни третье. Я попросту погрузился в темноту, которая не была кромешной только благодаря тусклому свету из коридора. Потом глаза приноровились бы и к этим условиям, пробудь они так хоть несколько минут, но у барона не было замысла испытывать их способность к адаптации. Он почти сразу зажёг свечи.
Хозяин замка не преувеличивал, называя свои коллекции музеем. Это, действительно, был самый настоящий музей. Я не специалист и не могу судить, насколько ценны были экспонаты, но они произвели на меня сильное впечатление. Владелец разместил их в хронологическом порядке, поэтому первыми представил стеллажи и стеклянные витрины с древнейшим оружием, орудиями труда и предметами быта. Сюда же, только в специально отведённых для этого местах, он присоединил и вещи, которыми пользуются наши дикие современники, не перешагнувшие из каменного века хотя бы в век бронзовый.
Мы с Генрихом осмотрели вначале примитивные, а потом тщательно отделанные наконечники для стрел и копий, оригинальные, а порой красивые бусы, браслеты кольца для носа и ушей. Барон с удовольствием рассказывал о каждой вещи.
Потом мы перешли в большой зал, в основном посвящённый Древнему Египту. Лишь в самом начале там была представлена Ассирия, Урарту, Месопотамия и прочие государства. Я сразу почувствовал, что это одна из любимейших коллекций барона, если не самая любимая, настолько обдуманно был выставлен каждый предмет. Здесь даже потолок и стены были расписаны под богатую египетскую гробницу, и, наверное, поэтому я с первого взгляда на все эти чудеса почувствовал к ним глубокое отвращение. Мне так и казалось, что всё здесь окутано атмосферой тлена и разложения, хотя воздух не был затхлым. Пахло неприятно, но вони не было. А хозяин, как назло, принялся с упоением описывать жизнь в Древнем Египте и обычаи, потом детально поведал нам о сложнейшем похоронном обряде знати и менее утомительном – простолюдинов, а также о принципах бальзамирования. В моём воображении странный запах, исходящий от экспонатов, сразу сгустился, и я уже с омерзением взирал даже на красивые статуэтки, которые когда-то были захоронены вместе с выпотрошенным телом какого-то несчастного.
- Внимательно приглядитесь вот к этой мумии… - Барон запнулся, не в силах припомнить моё имя, но решил обойтись вовсе без обращения. – Здесь есть некая особенность…
Мне удавалось сохранять заинтересованный вид, но я
