хорошо, - одобрил барон. – Пока ноги молодые, их надо использовать. Жаль, что я не могу сказать того же про свои. Я постоянно дома и лишь изредка выхожу на короткую прогулку перед сном.
Барон разговаривал с нами на расстоянии, держась ближе к двери. Я заподозрил, что ему не терпится уйти, и оказался прав, так как он вновь улыбнулся, не показывая зубов, и дружески мне кивнул.
- Генрих покажет вам вашу комнату, Джон, поможет устроиться и проведёт по замку. Марта тоже скоро выйдет. А я покину вас до обеда. Скоро увидимся. Чувствуйте себя как дома.
- Спасибо, барон, - поблагодарил я.
Он уже почти вышел, но остановился.
- Генрих, только ради всего святого не показывай музей сам, предоставь это мне. И вы, Джон, запомните, что здесь можно ходить где угодно и когда угодно, но запрещено в моё отсутствие входить в комнаты, где размещены коллекции, лаборатория и кабинет. Узнать их несложно, потому что на дверях висят таблички с надписью «Не входить». – И, глядя в упор на племянника, он ещё раз особо отчётливо повторил. – Не входить!
Решив, что своей речью произвёл на гостя нежелательное впечатление (а так и было), барон вновь любезно мне кивнул и удалился.
Я бы мало чего понял из сказанного, а может, вообще ничего бы не понял, потому что дядя моего друга говорил только на немецком языке и в своеобразной манере, почти не разжимая губ, а потому неотчётливо, но Генрих служил переводчиком, и очень хорошим переводчиком, несмотря на акцент, потому что не ждал, пока барон закончит предложение, а говорил одновременно с ним, пользуясь естественными паузами.
Мой друг мимикой дал понять, что считает последнее требование дяди несуразным, но подождал озвучивать своё мнение, пока не убедился, что тот точно ушёл.
- Ну скажи, что такого особенного произойдёт, если мы с тобой осмотрим музей без него? Мы что, дикари? Не умеем себя вести? Непременно что-нибудь испортим, разобьём, разломаем? Мы же проходили мимо саркофага и не стали его крушить. Два других находятся в его музее и, на мой взгляд, не очень отличаются от первого, поэтому не смогут вызвать нашей ярости. По моему разумению, они, мумии и всякие загробные фигурки – это самые древние экспонаты. Что ещё такого ценного может быть в музее, чтобы бояться пускать нас туда одних? – Он засмеялся, удивившись своей вспышке, и великодушно закончил. – Простим ему его чудачества. Если уж ему так хочется, то пусть сам показывает свои коллекции. А теперь пойдём устраиваться на жительство. Я здесь почти не бываю, но всё-таки для меня выделили постоянную комнату, а тебя поселят в так называемой комнате для гостей. Она существует, но всегда пустует, потому что гостей здесь не бывает. Мне удивительно, что дядя сравнительно легко согласился на твой приезд. Должно быть, он решил сделать мне подарок к окончанию одного учебного заведения и поступлению в следующее.
Мысленно я приготовился жить в затхлой атмосфере помещения, запертого несколько десятилетий, но был приятно удивлён, когда меня ввели в небольшую хорошо проветренную чистую комнату, достаточно уютную и милую.
- Марта сама приготовила её для тебя, - обронил Генрих, озираясь с большим удивлением. – Хорошо получилось, даже не ожидал. По-моему, здесь ты ни в чём не будешь нуждаться, Джон. Теперь я оставлю тебя минут на двадцать и пойду к себе. Нам обоим требуется привести себя в порядок.
Когда он постучал в дверь, я был уже готов.
- До обеда ещё есть время… - начал Генрих.
Не могу сказать, что мне было приятно это услышать.
- … но я голоден, как волк, - закончил он. – Ты не против, если мы испортим себе аппетит лёгкой закуской?
Я мог это только приветствовать.
Генрих привёл меня в свою комнату, и я по достоинству оценил заботу обо мне Марты, потому что к брату она не отнеслась так же внимательно. Здесь тоже было чисто и опрятно, но чувствовалось, что окно давно не открывали, а сделал это сам Генрих. Не то что ощущался какой-то особенный запах, наоборот, аромат лёгкой закуски, стоящей на столе, приятно щекотал ноздри, но чувствовалась сырость, словно сюда довольно давно не проникал солнечный свет и тепло ясного летнего дня.
- Это всё, что я смог потихоньку стянуть, - весело, как нашаливший мальчик, сообщил мой друг. – Но теперь мы как-нибудь дотянем до обеда.
Мне не понравилось, что Генриху пришлось воровать еду. На мой взгляд, три куска вчерашнего или даже позавчерашнего хлеба и два ломтика ветчины не должны считаться дорогим излишеством для владельца большого замка и коллекций ценных экспонатов.
Однако Генрих радостно и непринуждённо разделил добычу на две равные части, и мы с аппетитом на неё набросились. Запили мы её водой из кувшина.
- Хорошо! – с чувством произнёс мой друг. – Люблю поесть!
С этим согласился бы каждый, достаточно лишь взглянуть на его фигуру. Я подумал, что для него было большой удачей не жить здесь постоянно, а лишь изредка приезжать в гости. Если в этом доме голодным людям приходится воровством добывать себе пищу, то Генрих быстро бы сбросил вес.
- Пойдём, прогуляемся по замку, - пригласил он. – Только не рассчитывай ни на что особенное. Дядя распродал почти всю мебель и всякие другие вещи, потому что не предполагает пользоваться основными залами. Жалко, конечно, что из дома уходят предметы, издавна принадлежавшие нашему роду, но, наверное, без должного ухода они бы всё равно обветшали и пришли в негодность.
Я бывал в двух старинных английских замках, открытых для осмотра, видел прекрасные особняки, даже посетил один в качестве гостя, поэтому сегодняшняя экскурсия не произвела на меня особого впечатления. Привлекала внимание лишь запущенность залов и прочих помещений, особенно извёстка и обломки мебели и штукатурки, о которые можно было споткнуться. Здесь слишком давно не жили, вывезли большую часть обстановки, а оставшаяся малыми полуобломанными островками сиротливо жалась у стен.
- Я вижу, ты разочарован, - несколько натянуто рассмеялся Генрих. – Мне тоже грустно глядеть на всё это. Ребёнком я ещё застал эти залы красивыми и нарядными, а отец рассказывал, как весело они играли здесь детьми, все три брата.
- Но почему же твой дядя не захотел пользоваться замком? – удивился я. – Зачем оставил под жильё лишь малую часть, а всё это привёл в такой вид?
- Право, не знаю. Он всегда несколько отличался от братьев, а со временем у него стали появляться странности. Ты ведь обратил внимание на его поведение? Ему не терпелось нас покинуть и вернуться в свой тёмный музей.
- Тёмный?
- Ну да. Он не раздвигает плотные шторы даже во время показа своих сокровищ, а зажигает свечи. Как он выдерживает такую жизнь? Но ведь у каждого человека свои странности. У нас нет его привычек, поэтому нам кажется, что дядя – большой оригинал, а, возможно, кому-то кажемся чудаками мы с тобой. Домосед назовёт сумасшедшими двух молодых людей, проделавших пешком такой большой путь, вместо того чтобы нанять экипаж.
Мы оба засмеялись. Не знаю, что развеселило его, а я от большого пешего перехода перенёсся мыслями к скудной трапезе, которую мой друг стащил у зазевавшегося Фрица, и почему-то сейчас это показалось мне смешным, правда, ненадолго.
- Но какими бы недостатками, истинными или вымышленными, мой дядя ни обладал, я всё равно его люблю и ценю за всё, что он сделал для нас с Мартой и для своих братьев. Подумай, каково ему пришлось! Сначала по неизвестной причине умирает родной брат, и он принимает на себя заботу о его жене и приёмной дочери, потом начинает чахнуть вдова и угасает в этом самом замке. А ведь он не отдаёт маленькую девочку, ему совершенно чужую, с глаз долой в какой-нибудь захудалый пансион, как сделали бы на его месте другие, а оставляет у себя, нанимает ей гувернантку. Разве такой поступок не вызывает уважения? А мой отец? Ведь дядя постоянно его навещал, потому что тому было одиноко… и здесь принимал. Часто принимал. Моя мать рано умерла, я жил в Англии. Наверное, дядя был для моего отца поддержкой и утешением. Не дядя виноват в том, что мой отец внезапно разорился, не был готов к такому удару и умер. И опять-таки всё это случилось на глазах у несчастного дяди. Сколько бед свалилось ему на голову! Когда смотришь на всё это, - Генрих кивнул на почти пустой замусоренный зал, - невольно принимаешься осуждать его безразличие к родовому замку, но стоит вспомнить, как много горя он перенёс, остаётся только сочувствие. Да я был бы ему благодарен до самой смерти хотя бы за то, что он отнёсся ко мне, сироте, как к родному сыну, и оплачивал моё образование и содержание. При его излишней бережливости это заслуживает большого уважения.
Я проникся его пылкой речью и простил барону нашу скудную ворованную трапезу.
- А всё-таки Марте здесь не место, - решил Генрих, обводя рукой открывающееся перед нами запустение. – Я считаю, что не надо было отсылать мадемуазель Полин так рано. С ней моей сестре было спокойно и уютно. А после её отъезда Марта утратила весёлость, стала печальной и какой-то пугливой. Да и как молодой девушке быть жизнерадостной среди всего этого, да ещё постоянно видя такого жуткого слугу. Что бы ни случилось с Фрицем и как бы я ему ни сочувствовал, но из-за его внешности я бы не смог спать спокойно, зная, что он рядом. Скажу тебе по секрету, что в те редкие ночи, когда я здесь бывал, я запирал дверь своей комнаты на задвижку. Нет, я твёрдо решил изменить жизнь Марты, а твоё пребывание здесь будет для этого первым шагом. Если ей понравится твоё общество, то её саму будет тянуть отсюда уйти.
Я загорелся новым рвением помочь ему, вновь видел внутренним взором прекрасный образ страдающей девушки, ревновал к будущим соперникам и мечтал о возвышенной любви. А барон, как Генрих ни пытался выделить его прекрасные человеческие качества, представлялся мне скупым деспотом, державшем в заточении юное, беззащитное, страдающее существо.
Когда мы вволю нагулялись по замку, как раз наступила пора обеда, по-моему, сильно запоздавшего. Мы не следили за временем и не догадались бы об этом, несмотря на то что желудки давно требовали пищи, но внезапно в помещении, где мы находись, возник Фриц и сделал какой-то знак моему другу. Я не случайно употребил слово «возник», потому что он появился буквально ниоткуда. Только Генрих указал на небольшой столик и принялся оживлённо рассказывать его историю, как вдруг замолк на полуслове, вроде бы даже вздрогнул и порывисто обернулся. Я тоже посмотрел в ту сторону и, боюсь, вздрогнул явно, так как в некотором удалении от нас стоял страшный слуга. Как он сумел появиться незамеченным? Я с первой же встречи с ним отметил его бесшумную походку, однако то было в прихожей и на лестнице, то есть на ровном гладком полу, а здесь повсюду валялись куски штукатурки и извёстки, так что сами мы при каждом шаге производили изрядный шум. Неужели Фриц умел наступать на мусор, не раздавливая его? или он овладел способностью передвигаться, не касаясь ногами опоры?
- Нас зовут обедать, Джон, - объявил Генрих. – Наконец-то! И наконец-то мы поедим, и наконец-то я увижу сестру, и наконец-то я познакомлю тебя с ней. Честно говоря, мне странно, что она до сих пор не вышла, обычно она сразу же выбегает ко мне. Хотя в последний раз… или два раза… она тоже почему-то задерживалась. Но это
