вас, останьтесь ещё хоть ненадолго. Мне здесь очень одиноко, а с вами я чувствую себя легко, свободно, словно я знаю вас много лет. Останьтесь, прошу вас.
- Не беспокойся, Марта, никто никуда не уезжает. Я ещё не готов с ним расстаться. Когда мы достаточно насладимся жизнью в заброшенном, полном тайн и… всякого такого замке, мы продолжим путешествие по Германии.
- Никаких тайн в замке нет, не выдумывай, Генрих, - возразила Марта. – И «всякого такого» тоже нет. Не слушайте его, Джон.
Она посмотрела на меня, и мне захотелось её поцеловать, но мне мешали и Генрих, и боязнь, что моя неопытность в таком деле принизит меня в глазах девушки. Она отвела взгляд, чуть сильнее оперлась на мою руку, чуть ближе склонила ко мне голову, словно её тянула ко мне какая-то сила. Незаметно для неё Генрих знаком дал мне понять, что доволен моими успехами, однако это раздосадовало меня. Почему-то он не допускал мысли, что симпатия, которую испытывала девушка, или лёгкая влюблённость может перерасти в любовь. Но как он может быть в этом уверен? Разве я не способен пробудить в ней сильное чувство?
Мы вернулись в замок как раз перед ужином. Барон впервые не опередил нас. Он пришёл, когда мы уже сели за стол. Марта сразу превратилась в безгласное существо, не смеющее лишний раз пошевелиться, и во мне забурлила ненависть.
- Прошу прощения за опоздание, - извинился хозяин. – Я был занят в музее.
Все мои помыслы вновь были направлены на то, чтобы разузнать об этом человеке или нечеловеке как можно больше, поэтому я готов был использовать для этого малейший шанс. Упоминание о музее позволило мне как бы между делом упомянуть об отце Генриха, чья странная смерть и особенно присутствие при этом барона не давали мне покоя.
- Я всё ещё под впечатлением экскурсии по вашему музею, господин барон, - сказал я. – Невозможно представить, чтобы вы создали его в одиночку. Может быть, существовала первоначальная коллекция?
- Нет, - с удовольствием ответил тот. – Никакой коллекции не было и в помине. Даже отдельных экспонатов не было. Я создал музей на пустом месте.
- Наверное, отец Генриха тоже вам помогал? По-моему, невозможно не увлечься коллекционированием, увидев даже часть вашего музея.
- Нет, он был равнодушен к этому. Да он почти никогда не приходил.
Генрих, переводивший нашу беседу, подтвердил:
- Он, правда, предпочитал не заходить в музей. Ему не были интересны все эти экспонаты, а орудия пыток вызывали в нём отвращение.
Я не мог придумать, что ещё спросить об отце моего друга. Не мог же я прямо заговорить о подозрительных обстоятельствах его смерти.
- Дядя, пирог с почками просто великолепен, - сказал Генрих, беря себе ещё кусок. – Я давно такого не ел. Вам положить?
Но барон жестом показал, что не будет его есть.
- А я страшно голоден, - пояснил Генрих. – Объявляю об этом на двух языках и сожалею, что у меня нет двух ртов.
Его дядя улыбнулся своей странной улыбкой.
Проведя с нами приличествующее, по его мнению, время, барон нас покинул. Девушка пришла в себя не сразу, а вначале пугливо оглядывалась на дверь и вздрагивала от каждого шороха.
- Ты хорошо себя чувствуешь, Марта? – спросил брат, наконец-то почуявший неладное.
- Да, - не очень убедительно отозвалась она. – А что?
- Я не понимаю, что с тобой происходит. За едой ты становишься сама не своя.
«Не за едой, а в присутствии барона», - хотелось мне его поправить.
- Со мной всё в порядке, Генрих.
- Тогда, может, это какая-то новая теория? – допытывался мой друг. – Может, надо о чём-то усиленно думать, когда поглощаешь пищу? Мало ли всякой ерунды выдумывают медики, они то и дело подкидывают нам бредовые идеи, противоречащие друг другу. Ешь, например, кусок хлеба, а должен представлять, как растёт пшеница, а может, наоборот, как этот хлеб впитывается организмом, даёт ему силы…
- Что за вздор?! – прервала его Марта. – Я ни о чём таком не думала. Я думала… Я не знаю, о чём я думала, не помню, о чём говорила за ужином. Я ведь не могла молчать?
Генрих впервые потерял дар речи.
- Может, я уснула, а проснулась только после еды? – предположила Марта. – Не удивительно. Эта ночь была такой тяжёлой.
Её глаза стали неподвижны, словно ей невыносимо об этом вспоминать.
- Я хочу уйти к себе, - сказала она, быстро вставая. – А вы можете оставаться здесь, сколько захотите. Не беспокойтесь, Фриц не придёт сюда до утра.
- Не понимаю, что с ней происходит, - проговорил Генрих, когда мы услышали, как закрылась дверь в её комнату. – Наверное, на неё действует здешняя атмосфера. Она прямо увядает в этом замке. Хорошо, что я придумал слегка влюбить её в тебя, Джон. Это уже оказывает на неё живительное действие. Я прямо любовался на вас, когда вы шли пол руку. Удивительно, что она, такая стеснительная, чувствует себя с тобой легко и свободно. Если мы её вылечим, то я буду твой должник до конца жизни.
Мы долго сидели в столовой, и, пользуясь отсутствием прочих свидетелей, мой друг с аппетитом съел ещё два куска пирога.
- Надеюсь, дядя не упадёт в обморок, обнаружив, что тарелка почти пуста, - сказал он. – Интересно, что его не устраивает в такой вкуснятине? Ведь даже не попробовал. Но приходится согласиться с поговоркой, что о вкусах не спорят. Ты не хочешь ко мне присоединиться?
Но я был сыт. Генрих испытующе поглядел на меня.
- Джон, я знаю, что как писатель ты полон всяких идей, а в старом замке они обязательно должны тебе досаждать, - заговорил он. – Что ты задумал? Подозреваю, что ты опять предполагаешь совершить ночную вылазку. По-моему, у тебя это уже вошло в привычку.
Я был смущён, словно меня поймали на чём-то недозволенном, и подумал о незавидности моего положения, если барон, Фриц или Марта обнаружат меня в одиночку бродящим по замку и чего-то выискивающим. Прежде всего, любой хозяин дома будет шокирован подобным поведением гостя, а уж если хозяину есть что скрывать, то ему это не понравится вдвойне. Хоть мне и было разрешено заходить в любые помещения, кроме владений барона, в любое время, но при этом всегда предполагается, что гость сам должен понимать, что вежливость обязывает его ограничивать свободу действий и передвижений. Я не был уверен, что даже Генрих не усмотрит в моих слишком упорных ночных поисках нарушение этикета. Но как же тогда я смогу помочь несчастной девушке? Как вырвать её из-под власти прокл'ятого и прóклятого «дядюшки», если у меня не будет возможности выследить его и добыть доказательства его истинной сущности?
К счастью, мой благодушный друг, насладившийся вкусным пирогом, не думал обо мне, как о невоспитанном и докучливом человеке, всюду сующем свой нос.
- Мне это прежде как-то не приходило в голову… Когда ты захотел ночью прогуляться по замку в поисках привидений, я присоединился к тебе только из чувства товарищества, а сейчас подумал, что, не проснись во мне это чувство, ты бы заблудился в нашем лабиринте. Ты ведь даже после моих объяснений, при дневной свете, под моим руководством ухитрялся терять дорогу. А что бы с тобой случилось, окажись ты там один да ещё в темноте? Ты себя со стороны не видишь, но у тебя такой глубокомысленный вид, что, по-моему, ты замышляешь что-то сумасбродно-романтическое. Не хватает ещё, чтобы тебя потянуло к этой безобразной свалке в подвале.
Я не мог решить, есть ли смысл идти туда ночью, а потому неопределённо покачал головой. Во-первых, подозрительный ящик не содержал в себе тела, а в промежутках между нашими посещениями его обработали какой-то жидкостью, и это означало, что барону, Фрицу или кому-то ещё известно о моей находке и он не станет пользоваться той частью подвала до моего отъезда. Во-вторых, даже если я каким-то чудом проникну в другой отсек, уговорив Генриха или самостоятельно, я и там никого не застану, потому что нежить в ночное время не станет отлёживаться в своём проблематичном гробу, да и существуй гроб на самом деле, он наверняка надёжно спрятан. А в-третьих, надо учесть, что я не был безрассудным смельчаком. Мне казалось, что в подвальной комнате, заваленной хламом, я буду более беззащитен, чем в просторных помещениях заброшенной части замка.
- Туда лучше наведаться днём, - ответил я. – А ещё лучше исследовать весь подвал.
- Ну да!- с добродушным смехом согласился Генрих. – Поищем мумию, которая начала портиться в том ящике, а потому сбежала в менее зловонный приют. На её месте я бы… я бы… Едва ожив и получив возможность передвигаться, я бы поспешил на воздух: в поле, в лес или к реке. К реке ещё лучше, потому что там можно выстирать бинты, которыми мумия обёрнута. За пару-тройку тысячелетий они должны загрязниться. А уж потом… Но я не писатель и не могу придумать, что этой несчастной делать потом. Вряд ли ей можно показаться на глаза людям даже в чистом виде.
Меня сейчас же осенило. Река! Как я мог забыть о ней?! То есть я, разумеется, помнил, что она существует и в ней находят погибших и изуродованных людей. Едва услышав об этом, я сразу подумал о бароне, который мог бросать тела своих жертв в воду, зная, что бурное течение протащит их по камням и корягам, сделав незаметным след от укуса. Но я не сообразил, что можно сегодня же попытаться подкараулить вампира, тем самым добыв необходимые доказательства. Для Генриха это будет большим потрясением, зато он поможет мне вырвать Марту из рук «дядюшки». Однако я не мог придумать, под каким предлогом пригласить моего друга на ночную прогулку к реке, славящуюся своим коварством. Не отправиться ли мне туда одному, а уж потом прихватить с собой его? Да и барон мог не пойти туда именно сегодня. Лучше я сам там осмотрюсь, разведаю обстановку, а уж Генриха приведу в решающий момент.
- Сегодня у меня нет настроения даже ходить по замку, не говорю уж о подвале, - сказал я. – У меня слипаются глаза. Боюсь, что я засну прямо здесь.
Это была неправда. Как ни удивительно, но я не чувствовал усталости и желания спать, наоборот, я был бодр и из-за моих смелых планов эта бодрость всё возрастала. Наверное, мой вид так не соответствовал моим словам, что это озадачило Генриха, но он быстро отбросил все сомнения.
- Спасибо, Джон! – пылко поблагодарил он. – От всего сердца спасибо.
- За что? – удивился я.
- За то, что даёшь мне возможность выспаться этой ночью, а не ходить за тобой, спотыкаясь в потёмках и зевая. Может, потом я привыкну к ночным бдениям, но пока что меня манит кровать и крепкий сон. Ах, что за пирог! Может, доесть остатки, а вину за его исчезновение свалить на крыс и мышей? Наверное, им нередко приходится терпеть гонения за чужие грехи. Будешь?
Я отказался. Было очевидно, что барон скуп, раз его племяннику пришлось воровать еду даже в вечер нашего прибытия, когда мы проделали большой путь пешком и любой хозяин поспешил бы предложить нам хоть чашку чая с хлебом, но было так же очевидно, что присутствие в замке иностранного гостя вынуждало барона улучшить стол, во всяком случае, я не покидал столовую голодным. Видно, мой увесистый друг привык есть гораздо больше и пользовался каждой возможностью дополнительно урвать кусок-другой, хоть надо признаться, что пирог, действительно, был очень вкусным.
Вскоре мы решили разойтись по своим комнатам, и, кажется, Генрих начал засыпать на ходу.
- Не всегда понимаешь, какое это блаженство – уютная постель, - невнятно бормотал
