присутствует столько много нулей, то должны же мы отдать дань уважения представленному этим лотом предмету. – Сказал Капута, обвёл зал внимательным ко всем взглядом и обратился к залу со своим дополнительным предложением. – Кто первым даст больше? – вопросил Капута, посмотрел в сторону принца Небабы, в коем прямо чувствовался потенциал.
Но принц Небаба, как и многие другие значимые и знаковые люди в этом зале, кто непременно для себя решил участвовать в торгах, и в случае победы, даже попытаться в будущем возложить на плечи своего избирателя новую достаточно затратную нагрузку, не спешат вступать в торги, а всё потому, что они опасаются реакции Мистера президента на такую их поспешность в участии торгов за его президентское место. – Ещё тепло моего тела не остыло на этом моём месте, а они уже готовы на куски рвать друг друга, чтобы своим теплом перебить моё несравненное тепло. – Вполне возможно, что так за себя и за своё президентское место переживал про себя Мистер президент, глядя на всех вокруг из под своего насупившего взгляда, который принял такое предубеждённое значение, стоило только Капуте начать торги.
Ну, а понимая то, что на первого человека, кто выразит желание участвовать в торгах, в будущем падут все кары президента, – он даже больше запомниться, нежели победивший в торгах последний человек в этом мире, – никто не торопился быть этим выскочкой. Которого, даже не важно как дальше всё сложиться в отношениях с Мистером президентом, в случае неудач всегда будут в первую очередь припоминать, и за счёт него решать все свои внутренние споры и противоречия.
– А не преподать ли нам ещё один урок тому выскочке. – Даже уже не вопросительно, а так, за между прочим, предложит советник по нацбезопасности президенту, в ответ на то, что одна уж больно агрессивная держава, вдруг решила себя вести точно так, как о ней всегда предпочитали говорить с высоких трибун конгресса.
– Не помешает. – Согласится Мистер президент и всем сразу же в его кабинете становится легко, и особенно генералу Браславу, уже заскучавшему без побед и без дела.
Ну а в другой раз, когда на биржах вдруг объявится даже не тренд, а большая волотильность к всеобщему смятению и панике, то ответом на всё это возмущение и умственное помешательство, послужит всё тот же ответ. Правда, с некоторым дополнением. Ведь при данных обстоятельствах в первую очередь необходимо привести к порядку совсем уж распоясывавшихся банкиров, которых как всегда обуяло упадническое настроение, которое начинает заставлять их посматривать в сторону окон своих кабинетов, откуда открывается такой прекрасный вид из окна – и они, чтобы как тот же биржевой пузырь не лопнуть от возмущения на такую несправедливость, начинают открывать все эти окна, чтобы полной грудью вздохнуть свежего воздуха. Но его всё равно не хватает, и тогда они встают на подоконник и, посмотрев вниз из окна, вдруг вспоминают, что кто-то им говорил, что при падении дышится свободней и легче.
– Посмотрим. – С улыбкой глядя внутрь себя, говорят вставшие на подоконник банкиры и, сделав шаг вперёд, вскоре смотрят уже все из себя.
– Эти банкиры ведут себя не просто возмутительно, а прямо как тот, всем известный выскочка. – Выступил с покаянным заявлением Брумберг, которого вовремя успели выхватить из окна своего лимузина, на котором он пытался скрыться в неизвестном направлении. – Думают, что выскочили из окна и тем самым решили все свои проблемы. – С горестным видом потирая свой весь синий подбородок от падения им на мостовую, проговорил Брумберг.
– И что вы предлагаете? – сурово спросил его Мистер президент, держа в кармане наготове стэплер, которым он решил, если предложения Брумберга не будут соответствовать его ожиданиям, пригвоздить Брумберга к своему столу за его самое больное место – за его язык. – А нечего было обещать нам манну небесную, которая свалится на нас, когда мы примем его план оздоровления экономики. – Так и побуждал себя к непримиримым к языку Брумберга действиям, Мистер президент.
– Схватить всех выскочек за то же место, за которое мы в своё время взяли того самого выскочку. – Заявил Брумберг, побледнев от представления того, что с ним будет, если об этом его предложении узнают все те, кого коснётся это его предложение – его единокровные братья по кредитной линии, банкиры.
– Продолжайте. – Сказал оздоровившийся лицом Мистер президент, которому показалось очень перспективным предложение Брумберга. И Брумберг продолжил, как продолжил Капута разогревать публику, ища среди неё первого, кто по своей недальновидности посмеет так открыто выказать свои притязания на президентское место.
И скорей всего подобного рода опасения со стороны желающих принять участие в торгах знаковых людей, функций и фигур речи (здесь были и такие персоны), имели своё право быть, и службой психологического контроля были предсказаны и вложены в уши Капуты. Так что ведущий аукциона Капута, вполне себе осознавал, почему торги так и не сдвинулись с мёртвой точки. И хотя такое начало торгов, с такого рода паузой похожей на замешательство, вполне устраивало Капуту, – эта пауза подчёркивала дисциплинированность гостей Мистера президента, – но только до первой до поры до времени, которая отмеряет внутренний временной счётчик мистера Капуты. Когда же он посчитал, что вполне достаточно прошло времени, чтобы понять всё что нужно, то он решает подстегнуть к торгам эту колеблющуюся публику.
– Господа, я вижу, что вас мучают сомнения и нерешительность. Вдруг тут есть какой-то подвох или какая-нибудь недосказанность. – Растянув улыбку на лице, заговорил Капута. – Что ж, не буду вас разубеждать пламенными речами, а самолично покажу пример. – Капута сказав это, лезет в один из внутренних карманов своего пиджака. И судя по его лицу, на котором вдруг выразилось удивления, то первая его попытка что-то там обнаружить, была признана неудачной – кто был повнимательней к Капуте, то тот сумел увидеть проскочившую в его глазах грозу, что было нехорошим признаком для некоторых людей из ближайшего окружения Капуты – его семьи, особенно сына-оболтуса, который сегодня с утра подозрительно долго крутился в прихожей (капут будет сегодня вечером этому младшему Капуту, который решил пустить свою жизнь под откос, не в Оксфорде на юридическом факультете, а в гареме, тьфу, в гарлеме).
Тем временем Капута не останавливается на достигнутом – на недостигнутом, и перемещает руку в другой карман, где к его еле скрываемому сожалению, его ждёт всё тот же, не устраивающий его никак результат. И даже на одно мгновение становится по Капуте видно, что такого неожиданного препятствия он точно не ожидал обнаружить. Но Капута не сдаётся, ведь у него есть ещё немалый шанс отыскать у себя то, что он хочет отыскать, и который включает в себя: два непроверенных боковых кармана в пиджаке, два в брюках, один сзади брюк и ещё один в одном из потайных мест, в глубине брюк, куда он бывает, что прячет заначку от своей уж больно скрупулёзно относящейся к его заработку супруге. Правда после первых неудач, уверенность в себе уже не такая демонстративная, и видно, что Капута, как бы полегче сказать, в общем, его грызут сомнения, которые и проявляются в его неуверенности, с которой он пару раз промахнувшись мимо бокового кармана пиджака, только с третьей попытки попадает туда рукой.
Там рука замирает на мгновение, да так захватывающе волнительно, что все присутствующие в зале люди, обо всём забыв и в том числе о своём в полную грудь дыхании, застыв в одном не сдвигаемом положении, принялись понимать выразительность лица Капуты. И если в первое мгновение его лицо несло в себе одну лишь нервную озабоченность, из-за чего его, эту скотину, прибить всем было мало. – Вах, как он меня расстраивает, – принц Небаба даже схватился за сердце при виде такого своего расстройства. То спустя мгновение, когда лицо Капуты подало признаки жизни и на нём даже появились признаки улыбки, то многие в зале – в их число в основном входили лица из числа обслуживающего персонала – смогли вздохнуть более свободно, когда они были выпущены из стальных тисков рук и ног своих возбуждённых начальников и боссов, которые в своём волнении несколько забылись и переступили некоторые границы правил и приличий.
Так кто-то схватил своего адъютанта за то, за что браться не всегда стоит, за …скажем так, за его ум, что само по себе подразумевает очень многое, ну а кто-то другой, взял и вступил своей крепкой ногой в запретные области тьмы – там, под столом, ничего не было видно, в том числе и на чью ногу наступил, и только по внешним контурам лиц рядом находящихся людей, можно было примерно определить, кому досталось такое счастье быть отмеченным вашей ногой.
И вот Капута, с улыбкой на устах достаёт из кармана …пока что только видно, что его сжатую в кулак руку, и так сказать, продолжает нагнетать напряжение, которого итак уже предостаточно – Мистер президент уже второй бокал хряпает в себя. А там, между прочим, не минерализованная вода.
И вот, наконец-то, Капута берётся за ум и через своё обращение: «Внимание. Я в целях всеобщей безопасности и спокойствия, делаю первую ставку», – делает первый шаг к тому, чтобы раскрыть свой кулак и всем показать, что он там такое от всех утаивает. А то тут уже в головах, а не умах людей, начали возникать столь невероятные, до полной несовместимости с реальностью, совсем невместимые в его руку предположения насчёт того спрятанного в его руке предмета, что Капута был бы до крайней степени удивлён за себя и за такие свои сверхспособности, которые приписала ему фантазия всех этих людей вокруг.
Так генерал Браслав, у которого конечно на всё про всё был свой индивидуальный взгляд, взял и предположил, что Капута там, у себя в кулаке, прячет фигу с маслом. Что, конечно, чушь несусветная. Хотя бы потому, что если бы у Капуты в кулаке поместился этот мало кому известный предмет, то обрамляющее его масло, в независимости от того, какое оно было – сливочное или моторное – не смогло бы удержаться в кулаке и потекло.
Правда были и вполне здравые предположения, как например, со стороны мистера Блюма, отвечающего … хотя скорее не отвечающего, а так сказать, служащего в бюро по оценке целесообразности новых проектов, неожиданно для себя посчитавшего, что там Капута не просто придерживает, а скрывает от него взятую двадцатку до зарплаты, которой какой уже месяц, и всё по словам Капуты, у него нет.
– Сам же видишь, какой шатдаун стоит в стенах конгресса. – Прямо сбивал с ног и с мысли Блюма Капута, стоило им столкнуться где-нибудь в кулуарах конгресса. И не успевал Блюм раскрыть рот, чтобы напомнить Капуте о его обязательствах перед ним, как тот уже нашёл оправдательную причину. – А вот если бы вы…– Хитро прищурившись, тихо начинает заговаривать уши Блюму Капута. – Нет, конечно, не вы сами, а кто-нибудь из вашего отдела, дал бы положительную оценку нашему новому законопроекту, то дела бы точно сдвинулись с мёртвой точки. – И что взятый в оборот Капутой Блюм может поделать в такой запутанной и до чего же сложной для него ситуации, где ему приходится за
