генеральный прокурор Снайпс. И, конечно, доктор Диди не столь в этом уверен, даже если у самого Мистера президента от него нет никаких тайн и, в общем, у него есть все самые высшие допуски ко всем государственным тайнам и секретам.
– Ни в чём нельзя до конца быть уверенным. – Даёт туманный ответ доктор Диди, а по мнению сурово на него смотревшего генпрокурора Снайпса, всего лишь решившего увильнуть от прямой ответственности за свои деяния: «Знаю я всех этих докторишек и их деяния, разреши им только заглянуть тебе в рот, то мигом в оборот возьмут, заявив, что с этого момента моя собственная судьба находится в его руках. И если я желаю и дальше жить, то должен во всём его слушаться и всем его рекомендациям следовать. И не успеешь охнуть или хотя бы оглянуться, как ты уже находишься на больничном режиме, с ограниченными по всем статьям возможностями – твой рацион отныне составляют одни лишь таблетки и горькие микстуры, разрешено вздыхать только в самых болезненных случаях, а не тогда когда тебе оказывают услугу, принося новую порцию лекарств, видеться разрешено только с теми, кого бы твои глаза не видели и многое ещё другое, больше кислое, чем сладкое.
И отныне каждый твой шаг находится под контролем добровольных помощников этого доктора, – твоих домочадцев, которые (особенно ревнивая супруга), как ты об этом всегда знал, только этого всю совместную жизнь с тобой ждали и добивались, и теперь они зорко следят за каждым твоим шагом и однозначно ставят в известность обо всех обстоятельствах твоего некорректного поведения в адрес твоего, не только лечащего, но и очень злопамятливого врача. А ведь доктора входят в единую врачебную ассоциацию (это своего рода масонская ложа), и, наверняка, друг друга знают, и заодно ещё знают, кто кого и отчего лечит. А это…». – Генпрокурору Снайпсу до бледности в сердце и лице стало уж больно нехорошо оттого, до чего он тут вдруг додумался (А он даже не додумался, а скорей всего стал жертвой своих детских страхов, которые, по тем же заверениям врачей, всю жизнь с нами живут и преследуют нас – это один из диагнозов ипохондрику-генпрокурору. Что есть профессиональная болезнь всех генпрокуроров, они каждое мгновение в своей должности болеют всей душой за граждан).
Ну а кто ещё может первым заметить на лице, ещё одно мгновение назад абсолютно здорового человека, все эти бледности, своего рода болезненные симптомы, являющиеся явным прологом к серьёзной болезни, как не доктор. И понятно, что доктор Диди, сразу же обнаружил по лицу генпрокурора Снайпса, что тому не просто нехорошо, а возможно, что тот прямо на глазах заболевает.
И естественно доктор Диди, как и любой другой связанный клятвой Гиппократа человек, не может стоять безучастным, видя всё это. И даже если человек стоящий напротив него крайне ему неприятен, ненавистен и, пожалуй, доктор Диди даже был бы рад, если бы генпрокурор Снайпс тут же загнулся от неизвестной для всех, но только не для докторов лихорадки Футбола, он всё равно не может пренебрегать своими обязанностями по отношению к человеку, нуждающемуся в его врачебной помощи. И если даже человек обречен, да и так бывает, когда он не слушается своих лечащих врачей и, например, дымит как паровоз, то он всё равно должен немедленно оказать ему первую помощь, дав ему тот же совет (ну а подоплёка всему этому докторскому человеколюбию заключается в том, что этого требует от них корпоративная врачебная этика – ты не должен перекладывать (и обратно, конкурировать) на чужие докторские плечи любого рода пациента, вплоть до неизлечимого, и обязан сам залечить, хоть даже до смерти, своего пациента).
– Господин генпрокурор. – Таким прямо слышать противно, участливым голосом обращается к Спайпсу доктор Диди, отчего тому становится только ещё хуже и до сердечной боли так жалостливо жалко себя, такого всего больного. – Вам не хорошо? – спрашивает доктор Диди Снайпса, который, конечно, крепится в ответ и, предусмотрительно держа рот закрытым, чтобы доктор не сумел заглянуть ему туда и не обвинить его в наличие там красноты, резко отрицательно кивает в ответ.
И этому замкнутому поведению Снайпса есть своё объяснение. Так во времена небезызвестного Маккарти, этого борца с красной угрозой, ни один видный общественный деятель или просто прохожий, к которому и придраться не было никакой возможности, но в целях национальной безопасности было нужно, поплатился за то, что он не держал рот на замке в присутствии посторонних людей, да тех же докторов. Где последним стоило только заглянуть им в рот, то они тут же могли увидеть, откуда на самом деле исходит красная угроза их национальной безопасности.
– У мистера Подозреваемого, ангина, ОРВи и возможно, что ещё коклюш. – Подводил итог осмотру мистера Подозреваемого, какой-нибудь подосланный к нему конгрессменом Маккарти доктор Очевидность.
– Мне кажется, что вы доктор скромничаете в своей оценке нашего подопечного, и самое существенное попридержали для слушания комиссии по этике. – С глубоким подтекстом обратился к доктору Очевидность конгрессмен Маккарти, в предчувствии громкого дела потирая свои ляжки засунутыми в карманы руками. Ну а доктор Очевидность, хоть и имел насчёт себя такие взгляды, всё же он не спешил быть откровенным с конгрессменом Маккарти, чьи симптомы дисбаланса его отношения с окружающим миром, проявившиеся на лице, указывали на такие жуткие неровности в его организме, что он лучше попридержется в своих откровениях. И поэтому доктор Очевидность несколько уклончив в своём ответе этому конгрессмену.
– А с чего вы так решили? – спрашивает доктор Очевидность.
– Потому что вы не хотите оказаться на его месте и в качестве защиты надели на своё лицо марлевую повязку. – Пронзив своим нестерпимым ко всякому отступлению от установленных правил взглядом, с хрипом в голосе проговорил Маккарти, наступая всем собой на доктора. И тут уж доктору Очевидность деваться некуда, и пока конгрессмен Маккарти не заставил его раскрыть рот, чтобы убедиться и в его глубинных симпатиях к красному проекту, – у доктора Очевидность после осмотра обозначенного Маккарти клиента, у самого с утра першит в горле, – вынужден немедленно раскрыть подлую, до чего же заразную сущность мистера Подозреваемого, в его симпатиях к коммунистам. – У него всё горло красное! – ставит точку в карьере мистера Подозреваемого доктор Очевидность.
Но такие на грани безумства отношения к своим согражданам и мания величия …Хотя нет, а вот преследования будет в самый раз, у некоторых уж больно рьяных конгрессменов, уже давно ушли в прошлое и вроде даже как не практикуются. И в данное историческое время, да хотя бы прямо сейчас, генпрокурор Снайпс мог не опасаться, что его обвинят в такого рода порочащих его репутацию связях с красными, – а то, что его лицо переливается всеми цветами красок, в том числе и не дружественными, то это ещё ничего не значит (выпил вчера лишнего, вот и засинел, побелел и покраснел, и всё одновременно) пока он генпрокурор, – и он ничего не боится, а раз так, то он остервенело в своей категоричности, принялся очень резко в отрицании мотать своей головой в разные стороны.
– А нервный срыв, как оказывается, заразен. – Глядя сквозь памятливую дымку на вдруг свалившегося в обморок на пол генпрокурора Снайпса, сделал вывод Мистер президент.
– Замотался на службе. – Поставил диагноз доктор Диди на вопрос о том, что случилось со Снайпсом.
– Головокружение от успехов…или просто споткнулся о чью-то более крепкую позицию, чем у него, в виде чьей-то ноги. – В пику доктору поставил свой диагноз генпрокурору Мистер президент, умеющий заглядывать далеко вперёд, за спины своих врагов, и давно уже чувствовавший, что с генпрокурором что-то не так. – А это открывает новые возможности. – Тут же подумал Мистер президент, решив, что сейчас самое время поменять генпрокурора на своего человека. – Достаточно будет дать публикацию, что генпрокурор споткнулся, а по какой причине, – может он запутался в собственных ногах, – будет уже не важно, когда все читают одни только заголовки. И этого будет достаточно, чтобы генпрокурор в один момент потерял доверие к себе и как следствие, можно будет выдвинуть своего человека на его место.
– Ну всё, на этом хватит воспоминаний. А сейчас пора приступать к делу. – Откинув назад голову, пробормотал Мистер президент, раскладывая перед собой фломастеры всех цветов радуги.
