общественные блага так страдать и жертвовать ради них своими личными сбережениями.
– А там у него лежит гандом. – Более чем утвердительно решил генерал Волк, произнеся всё это вслух, прямо в ухо рядом с ним сидящему Блюму. Чем до основания всего себя потряс Блюма, с мертвенной выразительностью лица посмотревшего в ответ на Волка. Ну а Волк хоть и всегда был резок с окружающим миром, – профессиональная привычка, он как-никак, возглавляет одну из самых секретных силовых спецслужб, – всё же он всегда был готов обосновать себя и свои категорические насчёт тебя выводы.
К тому же весь встревоженный вид Блюма чуть ли не требовал этого. Правда, в своём объяснении Волк себя выказал не столь проницательным человеком, каким он себя показал вначале, огорошив Блюма своим прозорливым видением будущих его отношений с Капутой – он его, Блюма, использовал, как этот резиновый одноразовый предмет – и поэтому Блюм еле слушал россказни Волка о похождениях налево этого, дома примерного семьянина, а стоит ему только выйти из под опеки своей супруги, так на него прямо дьявол вселяется, ловеласа Капуты. Хотя последнее Блюм всё же запомнил.
– Это надо будет запомнить. – Сделал памятливую отметку Блюм.
Но как сейчас же выяснилось, стоило только Капуте раскрыть свою руку, то все эти предположения столь свободных на свои фантазии господ, имели мало что общего с настоящим, которое находилось в руке Капуты.
– Моя ставка будет чисто символической. – Продолжает говорить Капута, раскрывая руку, откуда на всех смотрит смятая в комок денежная купюра, номиналом в одну целую неделимость. И сразу же в зале проносится гул облегчения, к которому примешивается некоторое удивление со стороны экономического блока истеблишмента, у которого вдруг возникли требовательные вопросы к Капуте. – И для каких интересно целей, у него в кармане носится такого достоинства купюра? – задался вопросом представитель особо влиятельных кругов, общественный деятель, миллиардер Порос.
– Он что, прибедняется? – не поверил своим глазам, представляющий собой службу налогов, весов и учёта, конгрессмен Вернер. – Вот же подлец! – совсем не вопросительно, хотя к Капуте и имелось множество вопросов, закипели лицами другие советники президента, так про Капуту всё решив (в этом их итоговом решении на его счёт, в общем-то, и состоял их к нему вопрос – вот так всё не просто в этом мире полного советников). Ну и как без самого Капуты, который и сам чрезвычайно удивился, обнаружив в своей руке такого мелкого достоинства купюру. – Откуда? – Было задался вопросом Капута, как представшая перед его глазами миссис Капута, всё расставила по своим ничтожным местам.
– Эта она меня так ничтожно ценит! – до боли сжавшегося в до чего же маленький комок сердца, стало за себя обидно, всё за себя и за миссис Капуту понявшего Капуте. И Капута, бросив полный ненависти взгляд на смятую в руке купюру, хотел было совершить немыслимое, за которое его конечно за шиворот выкинут отсюда – бросить купюру на пол и прилюдно растоптать её – но брошенный им взгляд на президента, который так от него зависел, укрепил его в силах и себе. И Капута, решив, что кто-то до завтрашнего утра не доживёт, когда он вдрыбаган пьяным припрётся домой и вынесенной ногой дверью объявит домочадцам о втором пришествии (что он под этим имел, будет трудно кому-то ответить – то что он постоянно выбегал на улицу и тут же возвращался только пугало, а не давало никаких подсказок на этот его вопрос), делает то, что он должен был сделать – первую ставку.
Ну а как только Капута таким образом внёс свою лепту в проведение аукциона, то процесс торгов, после того как все вокруг ещё разок переглянулись между собой и зафиксировали друг на друге внимательные взгляды, можно сказать пошёл, а затем по чуть-чуть и всё больше нарастающей и закрутился. Да так головокружительно и местами умопомрачительно для многих, что единственное приличное можно было сказать, глядя со стороны на всё то (что было невозможно сделать, всё по тем же внутренним причинам – никто не мог оставаться в стороне от происходящего), что состоялось в этом зале, так это то, что никто равнодушным не остался. И все здесь присутствующие люди, забыв обо всём, в том числе о чувстве самосохранения, на время торгов откинув все защитные покровы в виде лицемерия, стали искренними в своём стремлении уничтожить своих конкурентов на пути к обладанию выставленного лота.
Ну а тех, кто пожелал поучаствовать в борьбе за этот лот, как оказалось, было более чем достаточно, и при этом это только тех, кто открыто смог поучаствовать в этих торгах – это всё были приглашённые на банкет гости из числа делегаций дружественных стран и некоторые условно частные лица, которые имели свободные средства в виде слепых трастов и возможности для их единоличного использования.
Но это было только видимая часть айсберга, тогда как невидимая его часть из числа государственных служащих или просто тех, кто был ограничен своим государственным и должностным положением – это были различные главы департаментов, служб и агентств, а также генералы и адмиралы, и даже вице-президент с президентом, где последний вдруг почувствовал себя как во время президентской гонки за своё президентское место (а это сильно будоражило кровь) – не имея возможности открыто участвовать в этом аукционе, – а надо понимать, что азарт это их второе я, – принялись изыскивать опосредственные пути поучаствовать в борьбе за этот лот.
Ну а в деле своего участия в любого рода выгодном деле, через подставных фигур, у всех этих государственных мужей нет равных, так что можно было не сомневаться, – а среди этих людей не было таких насчёт себя и всех вокруг наивных дураков, – в том, что участвующие в торгах господа, с виду всё независимые фигуры, действуют только по собственной глупости, и что за их решениями не стоят могущественные фигуры из окружения президента.
И если проявить большую внимательность к движениям лиц и вслед за некоторыми озвученными решениями участников торгов, как например, подъёмом ставок, то можно было легко усмотреть, кто с кем и как действовал, как заодно, так и против всех. Так уже набивший многим оскомину на языке своей напористостью и запредельным подъёмом ставок, принц Небаба (и это не только Капута, который будучи аукционистом, был вынужден не умолкать ни на секунду и поднимать ставки вслед за пожеланиями участников торгов их поднять), явно имел прямую ментальную связь с Брумбергом, – а их переглядывания это так, для отвлечения внимания всё подозревающих конкурентов, – и, судя по тому нахальству, которое он демонстрировал, задирая так высоко ставки, то тот определённо открыл ему неограниченную кредитную линию.
– Вот же сволочь! – бросив полный ненависти взгляд вначале на принца, а затем на его покровителя, Брумберга, в сердцах выразился ещё один невидимый для многих участник этих торгов, вице-президент Шиллинг, которому как никому другому, было сложно выказывать хладнокровность своего отношения к этому торгу. И, пожалуй, об этом не так сложно догадаться, знай внутренние убеждения Шиллинга, всегда считавшего, что только по причине непреодолимой силы, независимых от него обстоятельств, он находится здесь в качестве вице-президента, а не президента. И что президентом, по праву (по какому такому праву, он не уточнял даже для себя – его крайняя уверенность в этом, чем не правота) должен быть только он. Так что то, что Шиллинг так ненавистно смотрел на каждого, кто смел поставленной суммой приблизить себя к мечте Шиллинга, президентскому месту, вполне отвечало его умонастроению.
Правда надо отметить, что Шиллинг был единственным столь самонадеянным насчёт себя чиновником или просто человеком приближённым к власти, и если быть до конца честным на полиграфе, что иногда, при соответствующей подготовке можно избежать (а президент этого не знает и всё продолжает надеяться на эти технические средства при приёме на работу к себе в администрацию – вот почему, время от времени, происходят информационные утечки из его аппарата) то каждый из здесь присутствующих на банкете людей, за исключением пару другой лиц из числа недальновидных личностей, не отказался бы, если бы ему уступил своё место Мистер президент. Да и, пожалуй, и сам Мистер президент, иногда, да в те же в моменты своего душевного спада, приходил к до чего же странной мысли – он не тот президент, которого бы хотел видеть народ, и он мог бы быть куда как лучшим президентом.
И тут возникает даже не вопрос: «Куда уж лучше?», – а спрашивается: Каким образом, он мог бы стать лучшим президентом? Если только не клонированием. И тогда получается, что столь невероятные и фантастические мысли генерала Гилмора по поводу клонирования президента, не такие уж и пустые.
И, пожалуй, хорошо, что все вокруг так увлечены торгами, и не замечают за президентом возможностей для таких мыслей, – никому не приходит в голову мысль посмотреть в сторону президента, который, как всем кажется, не испытывает такого сильного волнения от торгов (а зря), – а то бы они с ещё большим остервенением принялись бороться за лот.
Хотя кажется, куда уж больше, чем того сделал правитель крохотного, но высокотехнологического государства «Собака-ком», Тутаиси или кратко Тутси (он только ещё к чёрту не пошёл закладывать свою душу – просто он последователь Вуду и не верит во всяких чертей, а так бы он и у него всё заложил), от которого только и успевали поступать депеши в виде бегающего туда-сюда его переводчика Матути (по совместительству родственника и доверенного лица правителя Тутси – страна то крошечная и в ней все друг друга знают и находятся в полуродственных отношениях), к ещё одному финансовому центру силы, главе совета директоров самой влиятельной банковской группы, мистеру Моргану. В банке которого, ещё пять минут назад, пока правитель Тутаиси не поднял ставку, хранились все финансовые активы этой крошечной по некоторым меркам страны. И сейчас, судя по плачевному состоянию лица переводчика правителя Тутси, Матути, вновь посланного к каменному лицу Моргана, то на этот раз они бы хотели заручиться от него дополнительной финансовой поддержкой и открыть у него кредитную линию, с беспроцентным льготным периодом.
На что мистер Морган, кажется и бровью не ведёт и только ещё больше в глазах переводчика каменеет (это мистер Морган так размышляет). При этом на аукционной площадке не ждут решений мистера Моргана, и Капута уже дошёл до того, что сделал уже второй шаг к всеобщей мечте. – Ставка принца Небабы, два! – А такое слышать и видеть для правителя Тутаиси и его родственника переводчика, Матути, крайне терзающее бледно и нестерпимо больно, отчего последнего начинает уже нервно потрясывать на месте в ожидании ответа мистера Моргана. И понятно, что мистер Морган, как и всякий кровопийца и капиталистическая акула, специально доводил до кульминации нетерпение этих ничтожных просильцев на хлеб. И когда они, так сказать, дозрели, он озвучивает им цену кредита.
– Двадцать четыре часа. – Холодным голосом озвучивает свои условия мистер Морган. Что не сразу понимается
