Моя бабушка Евдокия Писарева

помнили.»
Но посоветовал им кто-то идти в дальние хутора, - «Там лучше платють». Прошли они километров 20, сели отдохнуть, девочки задремали и моей маме приснился сон:
«Напали на нас пчелы злые, лохматые, ну заели прямо! Проснулася, рассказала мамке, а она и говорить:
- Нехорош сон. Не случилось бы чаво. Надо итить скореича.
Да подхватилися и пошли. Прошли сколько-то и вдруг слышим - топот! Оглянулися, а за нами всадники скачуть! Догнали и спрашивають:
- Вы знаете, кто мы?
Мамка отвечаить:
- Да бог вас знаить кто вы!
Потопталися они возле нас, погоцали*, погоцали… я так-то глянула, а они обтрепанные все, босые, один даже в женский фартук вырядился, штаны-то, видать, прохудилися, вот он и прикрылся им. Ну, погомонили* возле нас, гомонили и-и поскакали дальше, а за ними еще и автомобиль поехал, лошади его повязли. Ну, приташшылися мы на хутор, глядь, а там уже трое мужиков на дереве висять!.. И оказалося, ехал обоз с солью, а эта банда, что нас нагоняла, и наскочила на него, и был это, как нам потом сказали, батько Махно* со своей шайкой. Ну, начало смеркаться, люди засуетилися, полезли по подвалам прятаться… боялися, что обязательно бой будить. Но ночь прошла спокойно, только пьяные махновцы все по хутору таскалися, песни орали да отбирали у людей яйца, творог, кур… говорили, что Махно жениться будить. А он же, как потом рассказывали, на каждом хуторе женился. Как прискочить куда, так сразу и жениться. Пристал и ко мне один махновец: пойдем со мной да пойдём, наш батько, мол… так они его называли, разрешаить нам жен с собой брать. Бросилася мамка к нему:
- Да какая ж она тебе невеста-то? Ты же видишь, что девчонка ишшо, да к тому ж совсем дурочка.
А он – своё. Ну, я возьми, да и ляпни:
- Вот придуть наши, так будешь лететь отседова, что и про жену забудешь!
А он как вскочить, как выхватить саблю! Мамка - в ноги:
- Голубчик, пошшади! Я ж тебе говорила, что она дурочка!
А я сижу, глаза вылупила, как баран... Поматюкался он, поматюкался, но все ж саблю спрятал и говорить:
- Если б сказала такое нашему атаману, он бы всех вас порубал, а мне жалко. Но смотри, следующий раз поумнее будь, - и хлестнул плеткой по сапогу.
Во как, милая. Язык-то мой... чуть ни погубил нас!»
И нанялись они работать за десять пудов пшеницы за лето. Хозяин попался хороший, кормил их вволю хлебом, молоком, но проработали они у него только с неделю, -  как-то к вечеру наскочила на хутор банда, завязался бой, у хозяина даже лошадь застрелили, но бабушка с детьми отсиделись на чердаке и на другой день пошли они в Константиновку к тому доброму дяде, который обещал их приютить, пришли, а он и говорит:
«- Заработать-то пшеницы там вы, конечно, заработаете, а вот вывезти её оттуда вам не удастся, банды отнимут. Нанимайтесь-ка лучше поближе, чтобы заработанное можно было на себе перенести.»
И нанялись они на хутор полоть свеклу за три километра от Константиновки. Но было очень жарко, как раз засуха начиналась, а бабушка очень плохо переносила жару, так что работала в поле только мама и заработала за лето пять мешков пшеницы. Осенью взяли они пуда три, поехали домой и опять повстречались с махновцам:
«А дело было так. Ехали мы на поезде, ехали и вдруг взрыв... как бомба всеодно разорвалася. Остановился поезд, началась стрельба, а через какое-то время приходить начальник поезда и говорить:
- Мы будем стоять здесь долго, пути разобраны. До следующей станции пять верст. Кто не хочет попасть под махновские пули, может уйти пешком.
И просить записку снести начальнику станции… помню еще, станция та называлася Панутино. А уже вечерело, но некоторые всё ж собралися идти к этому Панутино, да и мамка всхватилася:
- Девки, пойдемте!
А я - против:
- Никуда я ночью не пойду!
Динка – тоже... Ну, поругалася она, покричала на нас, да и осталися мы. Всю ночь стреляли, но к поезду махновцы так и не подобралися, а на утро... А на утро привезли на дрезине тех, кто пошел к станции. Всех порубал проклятый Махно!
Когда дорогу справили, поехали мы дальше, но проехали станции три, а на четвертой нас и ссадили с поезда. А ночь как раз. Что делать? Вот и легли прямо на землю, подложили свои сумки под головы, да и заснули, как поросята. Ну, утром проснулися... крепко ж есть хоцца! Только одно в голове и крутится, что б такое проглотить? Ну, мамка с Динкой и пошли опять по домам, но на этот раз мамка не просто просила, а гадала, и столько нагадала! Даже сала принесла, яиц. Поели мы хорошо, а к ночи прицепилися к товарняку и на пятый день добралися до Орла, а там уже и до Карачева»
Ездила бабушка с детьми на Украину и еще:
«А как-то увязалася с нами сестра моя двоюродная Дуняшка, и собралися возле мамки три девки… как квакуха с цыплятами. Ну, подходить товарняк военный, а она:
- Девки, цепляйтеся! 
Всцарапалися мы кое-как, закрылися двери, тронулся поезд. Осмотрелися… а вагон-то солдат полный! Вот и полезли к нам. Как начали шшыпать, как начали! Мы кричать, мы реветь! Ни-ичего не помогаить! Так спасибо командир один... как выхватил наган да как гаркнить:
- Если еще кто-нибудь их тронет!.. Застрелю!
А сам побледнел, трясётся весь! Солдаты чуть и поутихли, а поезд, как назло мчить себе да мчить! Ну, наконец, остановился. Только дверь отворилася, ка-ак мы сыпанули оттудова кубарем! А куда деваться ночью-то? Но тут опять командир тот выпрыгнул из вагона да к мамке: 
- Куда ж ты их везешь, есть у тебя толк-то? Ну, ладно. Пошли в вокзал.
По-отоптали мы за ним... а в вокзале народу разного!.. в покат лежать, ступить некуда. Но все ж приткнул нас в уголочек, где посветлее, там-то и отсиделися до утра.»
Ездили и по соль до станции Бахмут и чтобы ее не отобрали, то два куска холстины прошивали длинными полосками, насыпали соль в эти «карманы», подвязывали под грудь, вокруг рук, ног и ехали с «этой поклажей суток пять.»
А раз соседка им и предложила:
«-Хотите со мной поехать?  Я за три дня управляюся.
Ну мы, конечно, подозревали, что она как-то нечестно это обделываить, но все ж поехали. Доехали до станции Змеевка... тут-то, за Орлом сразу, а она и говорить:
- Дальше не поедем, здеся ждать будем.
А приехали с вечера. Ну, ночь кой-как пересидели, а как только зорька занялася, вотон, идёть поезд, остановился. И сейчас же наскочил на него отряд этот, который отбирал... Кто такие?.. А кто ж их знаить, бандиты, наверное. Разве ж хорошие люди стануть грабить? Но большинство в моряцких формах, с винтовками. И вот, значить, вскочили они в вагон, да как начали сумки у баб и мужиков хватать! Плач поднялся, крики, выстрелы! Дети ревуть, бягуть куда зря, одну бабу ка-ак шматанули, так она со своими узлами и вылетела из вагона, растянулася на них, ляжить... Жива ли осталася? Ну, а соседка наша: пойдемте, мол, пора! Видать, самый момент настал. Забежали мы с другой стороны, а она хвать себе мешок из тех, что отряды отобрали! В суматохе-то кому ж до неё дело? Хватай, видать, кто можить! А мамка наша и с места не стронется… как же хватать-то после того, что видела? Да и говорить:
- Дети, поехали назад. Не хочу. Пускай хватають те, кто можить, а нам соль такая и в глотку не полезить.
А тут как раз товарняк приостановился в нашу сторону. Попрыгали в него, да и поехали назад ни с чем. Ну а соседка приехала следом и говорить:
- Так вам и надо, дуракам! Они ж все равно отбирають, промотряды эти...
Говоришь, не промотряды, а продотряды? Тем, что советская власть велела по деревням, говоришь? Ну, значить, и по деревням, и по вагонам*.
Ну, а потом подошли годы коллективизации,* раскулачивания*. Вступила в колхоз и бабушка.
«Тогда ж приказывали всё туда сносить, у кого что имелося... скотину, птицу, семена. Правда, у мамки ничего этого не было, а соседка Кырза свела корову свою и вот всё-ё ночами ляжить да плачить по ней... как, мол, коровка-то моя там, как она? А раз и слышить: корова её под окнами ревёть! «Ох, да что ж это...  почудилося мне чтолича? Как же могла она увайтить оттудова?». Двор-то раскулаченных Буниных, куда их посогнали, крепкий был. Крестится, молится, да выглянула так-то, а корова её и вправду под окнами стоить! «Ну, - думаить, - видать, как я по ней скорбела, так и пришла». Обрадовалася, выскочила на улицу, загнала свою коровку в закутку, закрыла. И оказалося, что пожар на Бунинском дворе случился, а ворота видать кто-то открыл, скот и разбежался по своим дворам. Ну, а потом колхоз этот опять собрали и пришлося Кырзе снова вести туда свою корову.»
А Буниных бабушка знала хорошо, ведь её подруга Дуня хотя и была тоже из бедных, но вышла за крепкого мужика и ко времени раскулачивания у неё было уже шестеро детей. И  хотя жили они зажиточно, зимней обувки, одёжки у детей почти не было:
«Да где ж их, шестерых, обуть-одеть в крестьянстве-то? Если копейка какая у мужика и заводилася, то прежде старался он купить что по хозяйству, лошадку получше, коровенку, поросеночка, вот и сидели зимой дети больше дома на печке. А когда начали их выселять, во что детей одевать-то? У Вальки, что к нам сейчас ходить, хоть ботинки какие-то были, бросилася их искать, но один нашла, а другой как всеодно провалился куда-то! А ведь в поспешах гонють-то, скорей, мол, скорей! Так в одном ботинке её и посадили в сани, побросали и остальных на воз, кой-как попонками прикрыли и по-овезли... и крестницу мамкину среди них, Райку. И вот вязуть их от дома, а Райка и кричить:
- Мамочка! - крёстных матерей мамками звали, - Мамочка, не отдавай меня!
А что сделаешь, моя милая, тут же милиция стоить. Ничего не сделаешь... и увезли их, а мамка как начала плакать, как начала кричать! Да кинулася по соседям, пришла к Маше Андрихиной:
- Мань, ну за что ж их? Дунька-то из бедных! Мало ли, что за крепкого мужика вышла!
К другим пошла:
-  Ну, что ж мы их отдали! Голыми ж дети поехали, давайте вместе подпишемся.
И подписалися человек семь. Теперя - к председателю. А председателем тогда Пыпана назначили… заику, лентяя несусветного!  Ни-ичего у этого Пыпана сроду не было, ни коровки, ни поросеночка... Был ли грамотный? Да какой там… трем свиньям месива не разделить. Но правда, смирный был, не пил, не дрался, но и не делал ничего, огород у него, как дорога был и лопухами зарастал. Вот тогда-то с бабами мамка и пошла к нему:
- Подпиши бумагу.
- Не-е, не подпишу.
А она как взгорячилася:
- Да я тебя, змея-заику, задушу, если не подпишешь! Какие ж они кулаки? Что все три брата скинулися и молотилку купили?
Другие бабы подступилися:
- Беднячку, и в Сибирь? Детей поморозить?
Насели на него, насели, за стол загнали… Заикался, заикался этот Пыпан, но все ж подписал, а мамка с этой бумажкой да туда, на пересыльный пункт: вот, мол, это по ошибке их... Так Дуньку с детьми все ж отпустили, а дом их уже под сельсовет подгребли. И пришлося нам к себе их взять, в хатёнку нашу. Зиму прожили с нами, а весной снова стали соображать, как жить