того, как Владислав ещё раз набрал номер телефона Си. А вот к такому, пожалуй, самому обычному развитию ситуации, Владислав видимо не был готов, – он-то думал всё решить за раз, без всякого промедления, – и он, оказавшись в затруднении насчёт своих дальнейших действий, опустил руки и, повернувшись в сторону таксиста, с недоумением во взгляде, посмотрел даже не на таксиста, а куда-то сквозь него.
Ну а таксист был не из полных молчунов, и он обращается к Владиславу. – Это не моё дело, – говорит таксист, – но что бы не случилось, единственное скажу, не спешите делать выводы. – На этих словах таксиста Владислав приходит в себя, и уже с осознанным взглядом смотрит на таксиста и спрашивает его. – А ты-то, откуда знаешь, что у меня что-то случилось?
На что таксист с усмешкой говорит. – Вы разве забыли, я ведь сбитый лётчик. А сбитые лётчики всё знают о падении. Я можно сказать, ас в этих делах.
– Вот как. – Проговаривает Владислав, внимательно разглядывая таксиста. После чего, кивая на проходящий через левый глаз таксиста шрам, добавочно его спрашивает. – А это, как я понимаю, результат того вашего падения? – Таксист слегка кривит губы и даёт ответ. – Скажем так. Это внешнее обрамление или выражение основных черт моего характера. Которое, между прочим, даёт мне немало преимуществ, где, пожалуй, главное, оно позволяет мне куда как быстрей находить общий язык с незнакомыми людьми. И в отличие от вашей внешней выразительности, того же вашего дорогого костюма, эта моя знаковая черта, – таксист приложил палец руки к своему шраму, – всегда со мной и при мне. А стоит вам снять свой костюм, то в вас уже и не признать того прежнего влиятельного и представительного человека. И кто вы без этого костюма, вот так сразу и не разберёшь. – Таксист оценивающе посмотрел на Владислава, который при других обстоятельствах немедленно бы сделал ему замечание, – чего олух не видел, – но сейчас он полностью разорентирован, и то, что сказал ему таксист, заставляет его задуматься.
– А в том, что ты сказал, что-то есть. – Сказал Владислав после небольшого размышления. После чего он ещё раз окидывает оценивающим взглядом таксиста и спрашивает его. – И как тебя зовут? – Таксист на мгновение задумывается и озвучивает своё имя. – Пусть будет Друг. – Владислав в удивлении вскидывает глаза (так тоже можно, но только в удивлении) и таксист, а с этого момента Друг, поясняет этот свой выбор имени.
– А что, – начинает с защиты этого выбора таксист, хотя Владислав ещё ничего ему не сказал, – по мне так даже очень хорошее, столько положительной смысловой нагрузки несущее имя. Тем более, как я понимаю, тебе сейчас друг не помешает. – Таксист или Друг покосился на Владислава, которому может быть и в правду сейчас поддержка не помешала, но он виду пока не показывал. Таксист же, или непризнанный пока Друг, продолжает свои разъяснения. – Да и меня как-то по-особому будет мотивировать. Ведь согласившись с этим именем, я, можно сказать, взваливаю на свои плечи ту ответственность, которую несёт в себе это имя. И не могу же я, в самом деле, неблагодарностью ответить за оказанное мне доверие. Я же не какое-нибудь антитело, которому свойственна своя рефлекторная антиреакция, человеческими словами называемая предательством – вот почему для любого нормального физического тела, кем мы все образно и фигурально считаемся, если ты не аномалия, кем является антитело, нормальной будет реакцией отрицание и неприятие таких поступков, связанных с антиреакцией. – Такое научное углубление в тему, так уж быть, Другом, определённо удивило Владислава.
– Как я понимаю, то профессия таксиста, это одно из пристанищ сбитых лётчиков. – Проговорил Владислав, явно запамятовав, что именно эту фразу ему таксист и говорил. После чего спросил Друга. – И с каких кафедр вас ещё сбили?
– Я натуралист. Но сейчас разговор не обо мне. Если вам нужна помощь, то я по мере своих возможностей, готов вам помочь. Но для начала вы должны обрисовать мне сложившуюся ситуацию. – Сказал Друг. Ну а Владислав сразу же понял, на чём основана эта дружеская мотивация Друга, поскреби которого, то сразу же наткнёшься на таксиста со своей почасовой оплатой. Впрочем, Владислав ничего не имеет против этого – Друг тратит на него своё время, бензин на автомобиле и ему надо на что-то жить. А должное понимание поступков своих партнёров, если не по бизнесу, так по решению вставших перед тобой задач, благоприятно способствует слаженности работы по достижению этих целей. И раз так, то Владислав решает довериться Другу.
Так Владислав вначале возвращает телефон Другу, после чего он было полез в правый карман за фотокарточкой, – он правша и этим объясняется такая первоочерёдность действий, – но тут вовремя спохватывается – там лежит та часть фотографии с проходимцем на ней – и он лезет в левый карман за фотокарточкой с Си на ней. Когда фотокарточка вынута, то Владислав на одно лишь мгновение задерживается, и с внутренним выдохом, была, не была, протягивает фотокарточку Другу. Друг же берёт фотокарточку, чтобы само собой посмотреть, что там на ней сфотографировано, а Владислав, про себя решив по реакции Друга на фотографию Си сделать окончательные насчёт него выводы, в этот момент внимательно на него смотрит и анализирует выражение его лица. Что нелегко сделать, когда Друг столь непроницательно и хладнокровно выглядит с этим шрамом через глаз. И Владиславу приходится ждать, когда тот словесно отреагирует и, уже исходя из его ответа, решает делать выводы.
И вот Друг отрывает свой взгляд от фотокарточки, переводит свой взгляд на Владислава и, проницательным взглядом посмотрев на него, спрашивает. – Эта часть проблемы, а где вторая половина? – И Владислав без лишних слов лезет в карман за второй половиной фотокарточки. Достав же её, он вновь не сразу решается её передать Другу, на этот раз по причине опасения того, что тот как-нибудь не так возьмёт фотокарточку и условно сблизит Си с этим проходимцем. Но и объяснять Другу он всё это не может – такое редко понимается, а если и понимается, то только людьми соответствующей медицинской специализации – это синдром навязчивых состояний, или он до жути суеверный человек.
В общем, Владислав, не имея возможности это объяснять, понадеялся наудачу и на ловкость своих рук, которыми он так умело подал вторую часть фотокарточки с тем невыносимым типом на ней, что она попала в свободную руку Друга. Ну а Друг проявил завидное понимание Владислава и не стал сближать эти два куска одной фотокарточки друг с другом, держа их по раздельности в разных руках. Правда, только поначалу. И после того, как он изучил того паскудного проходимца, Друг берёт и складывает между собой эти две части когда-то одной целости. Затем он под пристальным наблюдением Владислава, в котором всё закипает при виде опять этого одного целого на фотографии, начинает слишком для Владислава медленно изучать фотографию.
Но вот Друг вроде как закончил для себя изучение фотографии, а для Владислава само собой время мучения (но ещё не до конца), и он, повернувшись к Владиславу лицом, пристально посмотрев, спрашивает его. – И что здесь не так?
– Разве не видно? Всё не так! – Чуть ли не возмущённо, громко вопрошает в волнении вспотевший Владислав. При этом Владислав даже пожалел, что так открылся таксисту, а не какому-то другу, если он так слеп. Правда, Владислав не спешит вот так сразу же озвучивать свои выводы насчёт недалёкости мышления Друга, и он решает ввести его в курс того, почему и что так его вывело в этой фотографии. И Владислав берёт слово:
– Я с Сиреной очень и очень редко вместе выходили на прогулки в город, – я думаю, что не нужно объяснять почему, – отчего каждый наш выход было целое событие, в основном, конечно, для неё, с сопровождающим его праздником для души (я честно сказать, скуп на эмоции). Где во время этих походов, со стороны Сирены нет предела её радости, а от меня только и нужно было, что поддерживать эту её радость своим не вмешательством в её простодушные начинания и выходки, ну и иногда денежным эквивалентом.
И вот в тот самый раз, уж как-то особенно сильно светило и манило выйти вслед за собой на улицу солнышко, да и как-то в тот момент внутренне желалось простора, что мне нечего было противопоставить напору просьб Сирены, и пришлось сказать своё да на её тысячи первую просьбу, пойти прогуляться. – Я как Шахерезада, пока тысячу и один раз тебе не надоем, не отстану от тебя, – все уши прожужжала Сирена и убедила-таки меня, поддаться на эти её уговоры.
– Но только ненадолго и недалеко, сама знаешь, что у меня плотный график встреч. – Предупредил я её, натягивая на лоб шляпу.
– Так ты ещё с кем-то кроме меня встречаешься?! – ну а от такой грозности его взгляда и последовавшего вслед вопроса, у меня иного выхода не было, как бегом на выход из квартиры, и быстро вниз, не дожидаясь лифта. Но всё бесполезно, и я был пойман и захвачен в свои объятия научно-техническим прогрессом, который как-то уж быстро предоставил свои возможности в виде лифта Сирене, и только я, добравшись до самого низу, собрался передохнуть и набрать воздуха в лёгкие, как был в момент подловлен на этом его верным адептом, выскочившей из лифта Сиреной. А после того как Сирена оставила мне жизнь, поделившись со мной недостатком кислорода, я уже не мог ей сказать нет на любую её просьбу, в том числе и сделать совместную фотографию.
А я ведь до этого знакового дня придерживался строгих правил в отношении нашей связи, – ни под каким соусом не афишировать её, – и не допускал ничего такого, что в последствии могло бы дать в руки нечистоплотным людям компрометирующие меня факты, и то, что я согласился сделать совместное фото, это был большой шаг в сторону отступления от этих моих правил, в моём-то, частично не свободном положении. – Сделал оговорку Владислав и продолжил свой рассказ с повторения:
– Но как-то в этот день по-особенному, одухотворённо дышалось и чувствовалось, и Сирена была такая до фантастичного счастливая, что я не смог ей ни в чём отказать, – бывают такие моменты в жизни, когда только неразумные поступки оправдывают её, и с разумной точки зрения этого не объяснить. И всё как-то само получилось. В один из моментов, когда мы прохаживались по площади и Сирена, рассыпая корм, кормила голубей, один из них, явно самый нагловатый и дерзкий, вдруг запрыгнул ей на плечо, дальше звучит её звонкий смешливый прыск и вслед за этим все кто находился вокруг Сирены, в этом эпицентре аномального притяжения и одновременного рассредоточения, берутся ею в оборот. И теперь все их поступки и действия находятся, если не в её подчинении, то они, как минимум, согласуются с её желаниями.
Так Сирена, слегка пригнувшись под давлением присевшего ей на плечо такого неспокойного голубя, всё продолжающего хлопать своими крыльями, типа успокойте меня чем-нибудь питательным, с выражением безграничного счастья, вытянувшись в лице, смешливо кивает мне в его сторону: Мол, смотри какой обалдуй, прямо как ты.
– Ага. – Не могу с ней не согласиться я, кивнув ей в ответ.
– Это надо обязательно запечатлеть. – Слышным шепотом, по секрету от голубя, обращается ко
