вдруг робок, как молодая лань!
С тихим стоном страсти и обожания Норбер опустился перед ней на колени, охватив ее гибкую талию, покрывая поцелуями изящные руки и колени.
Он позабыл всё прошлое, всю тоску, мучения и сомнения последних двух месяцев, когда напрасно боролся с собой, забыл о том важном, что как казалось, будет вечным барьером между ними.
Дворянка? Нет, просто женщина, любимая и любящая женщина..
Роялистка, воспитанная в традициях верности трону? Эта мысль на секунду отравила счастье, он невольно поморщился, нет, об этой проблеме он подумает позже и обязательно найдет, как решить её..
Барьер был разрушен в одну секунду – он рухнул от сладостного прикосновения. Не сопротивляясь, принимала Луиза его горячие ласки. Присев, приподняла со своих колен его голову. Долгий поцелуй тихо прозвучал в сумраке гостиной…
Девушка тихо задула свечи и нежно потянула его за руку. Звук осторожных шагов прошелестел в темноте длинного коридора. Дверь комнаты бесшумно закрылась, лишь чуть щелкнул замок…
Последствия декретов Прериаля
Прериальский декрет заставил Куаньяра серьезно задуматься о будущем. Это единственное решение Неподкупного, которого он не мог ни понять, ни одобрить..
Увидевший свет в результате закулисной провокации Сийеса, жестокий декрет, был обоюдоострым, теперь же стало видно, он стал мечом в руках врагов Робеспьера. Именно потому террор принял столь необузданный ненаправленный характер, что осуществлялся он руками их врагов, но именем Робеспьера с определенной целью. Верный расчет.. общество возмутится именно против тех, кто не может более ни на что повлиять..Из-за этой чудовищной ошибки люди начнут ненавидеть их..
Как же так? Куаньяр полностью был согласен с докладом от февраля 1794..
- Террор есть быстрая, строгая и непреклонная справедливость.., - шептал он одними губами, он знал основной текст на память и добавил от себя, - да, в отношении врагов революции, изменников, интервентов..
Далее: «Но террор благодетелен не сам по себе, он лишь крайнее средство, используемое при неотложных нуждах Отечества..» стало быть, он не жестокость ради жестокости, не чья-то злая воля, да, и это так, так в чем же дело? Что-то изменилось с того времени?, - Норбер мрачно опустил голову на руки, чёрные волосы свесились на лицо, - да.. всё изменилось.. не нужен нам этот страшный декрет.. мы отдали гильотину в полное распоряжении наших врагов, нас убивают, прикрываясь нашими именами…Уже сейчас уверен, реальные исполнители Большого Террора вскоре предстанут благородными тираноборцами, а мы…Именно нас и начнут проклинать за всё, что происходит сейчас, за всё подряд в принципе…
Перед ним лежало письмо, полученное от Робеспьера, адресовал его Неподкупному аррасский друг и старший коллега-адвокат мэтр Бюиссар:
- ... В последнее время мне кажется, что ты спишь, Максимильен, и не видишь, что убивают патриотов…
А что реально он может сделать?
Норбер беззвучно скорчился в кресле, будто от физической боли и прижал голову к коленям.
Ночь в тюрьме Сен--Лазар
Дверь в камеру со скрипом открылась. На пороге появился мужчина с фонарем. В полумраке он разглядел женский силуэт медленно направляющийся к нему. Женщина подошла совсем близко и осторожно коснулась его плеча, он услышал шелестящий прерывающийся шепот:
- «Гражданин Жюсом... я ждала вас, чтобы сказать.. я решилась.. .после Клерваля... терять мне кажется нечего и... я очень не хочу умирать...»
Мужчина поднял фонарь и Анжель де Сен-Мелен, наконец, разглядела его лицо. Это не был Жюсом, перед ней стоял крепкий брюнет с резкими чертами лица, выше среднего роста. Он поставил фонарь на стол.
Девушка вздрогнула и отшатнулась от него.
- «Кто вы?»
Губы незнакомца медленно расплывались в усмешке, он облизнулся:
- «Я так долго искал тебя, принцесса, я присмотрел тебя уже давно, ведь тебя привезли сюда еще в апреле... Верно? Не мог понять, куда именно тебя спрятали и зачем... а вот оно как... Жюсома ждать не стоит...он не придет, он и думать забыл о тебе, к тому же, видимо забыл и о том, что у меня тоже есть ключи... Какая разница в твоем положении, Жюсом, не Жюсом...Обещаю... взамен всё то же, что обещал тебе он...Я.. может и не идеальный аскет, но я не сволочь...тебя не коснется больше никто... кроме меня...»
Резким движением он прижал ее к себе и стал целовать в шею, Анжель сжалась в комок и робко повторила вопрос:
- «Кто вы?»
- «Гражданин Лавале... или тебе хочется, чтобы я представился по всей форме, как у вас при Дворе? Извольте, Жозеф Луи Анж Жером Лавале»,- низкий голос звучал резковато и насмешливо.
Лавале, как и Жюсом был одним из агентов Общественной Безопасности, но арестованной аристократке ни к чему было знать об этом.
- «Жером...», - она медленно положила дрожащие руки ему на плечи, - ты... вы ведь спасете меня?», - осторожно коснулась его волос.
- «Принцесса, я... очень голоден..., - услышала она отрывистый и хриплый шепот около самого уха, - я буду приходить так часто, как только это будет для меня возможно. У тебя будет всё, что возможно иметь в этих стенах, чистая постель, хорошее питание... и главное... защита... ты можешь не бояться перекличек и вызова в трибунал...я сделаю всё, чтобы о тебе не вспоминали. Разве этого мало? Для начала... дальше будет видно...Я сделаю для тебя всё возможное, я хочу, чтобы ты жила...А пока... просто не отталкивай меня...»
Лавале властным жестом приподнял ее голову за подбородок и жадно приник к побледневшим губам.
Повалил на узкую кровать, придавив массой тела, прижавшись узкими крепкими бедрами, при этом она сразу почувствовала, как сильно он возбужден...
Последние три недели гражданин Лавале приходил к ней регулярно, но странно, кажется, что Анжель даже успела немного привыкнуть к нему. Удивительно, что девушка не чувствовала к нему ненависти или отвращения...
Напротив, Анжель чувствовала некоторое эмоциональное облегчение, в список Клерваля ее имя не попадет и что интереснее, вопреки всему, физическая близость с этим санкюлотом, начавшаяся кажется против воли, приносила ей даже некоторое удовольствие.
Еще более удивительно, что с каждым новым визитом Лавале становился всё внимательнее и мягче, словно пытался компенсировать варварскую форму "знакомства"...
Почему эти отношения возможны, почему в ней нет ненависти к Лавале и желания отомстить ему, Анжель и сама не понимала...
Что-то в ней изменилось, может даже сломалось внутри, в сравнении с еще недавним прошлым, а может она стала проще относиться к происходящему, как учила ее одна из заключенных дам?
Филипп Дюбуа июнь 1794
С товарищем Норбера, Филиппом Дюбуа в эти июльские дни тоже произошла интересная история сугубо личного свойства.
Находясь в одиночестве в своем кабинете, Филипп мрачно откинулся на спинку стула. Уже второй месяц и его держал в тисках тяжелый моральный кризис, мучило скрытое отвращение к жестокому и опасному для них самих прериальскому декрету и необходимость исполнения его требований, смутное предчувствие близкой катастрофы, даже подавляемое нежелание жить.
Сам Робеспьер в эти последние два месяца всё чаще публично заявлял о готовности умереть. И не случайно, прериальский декрет стал страшным оружием в руках его врагов, никто не мог знать, что Сен-Жюст и вовсе пишет в своих черновиках о смерти, как о благе, а доброго, чувствительного Леба удерживает от самоубийства лишь новорожденный сын и молоденькая жена. Вполне разделяли это ужасное душевное состояние и Лапьер с Куаньяром, лучше многих знакомые с истинным положением дел. Жюсом, как и всегда более оптимистичен, он, как большинство рядовых якобинцев, всё еще надеялся на благополучное разрешение конфликта и подавление заговорщиков…
Стук в дверь предварил появление на пороге секретаря Тибо:
- Гражданин Дюбуа, вас хочет видеть молодая женщина по поводу судьбы одного из тех самых 48, чьи дела сегодня переданы в трибунал...
Филипп устало поднял голову:
- Как ее имя? вы не пытались объяснить ей, что с момента передачи дел в трибунал их судьба зависит уже не от меня?
Тибо выразительно наклонил голову:
- Да, гражданин, но она упряма и желает видеть вас. Она назвалась Марион Данжу. С виду из образованных, но не аристократка, тех я сразу отличу. Так впустить ее?
Филипп небрежно махнул рукой:
- Впусти, но ничего нового от меня она не услышит.
Устало вытер пот со лба. Je suis ereinte comme un cheval de poste (фр. «Я заморен, как почтовая лошадь…»)
Высокая и стройная в простом, но изящном сиреневом платье появилась она на пороге кабинета и несколько секунд молчала, не сводя выразительных чёрных глаз с лица Дюбуа. Наконец решилась:
- Ты не узнаешь меня? Неудивительно. Прошло так много лет…
Побледнев, Филипп поднялся, сердце стукнуло в последний раз и провалилось куда-то.
- Диана… - полностью скрыть волнения не удавалось, он задыхался,- как ты нашла меня? Почему назвалась чужим именем?
- Я подумала, в новых обстоятельствах ты даже не захочешь принять и выслушать меня..
- Отчего же? Никакой вины за тобой нет. Нет и во мне обиды. Мы расстались не по нашей воле... Она прервала его нетерпеливым жестом:
-Филипп, тебе вероятно уже изложили мою просьбу.
Дюбуа кивнул:
- Ты просишь за своего мужа? Он в числе этих 48 из Ла-Форс?
Легкое смущение отразилось на лице молодой женщины:
- Нет, я вдова уже около года, муж… погиб.
- Так ты пришла просить у меня за своего любовника?, - лицо Филиппа приняло странное выражение.
Диана умоляюще сложила тонкие руки:
- Ты неделикатен, Филипп. Но пусть так. Ради Бога, помоги нам, спаси его, и мы всю жизнь будем молиться за тебя...
- Сначала расскажи о себе. Кем был твой муж, как он погиб?
- Он был «умеренным» республиканцем, участвовал.., - она запнулась, - в.. волнениях лета 1793 в Нормандии, а затем был арестован и казнен. После я скрывалась у родственников...
- Это скверно. Бриссотинец, участник федералистского мятежа. Тебе и сейчас следовало бы скрываться, а не разгуливать по Парижу. Удивлен, что ты до сих пор не арестована,- лицо Филиппа приняло суровое выражение, - а твой любовник и вовсе напрямую связан с роялистами, этому есть письменные подтверждения и ты еще хочешь, чтобы я добивался его освобождения?
Тон Дюбуа стал более холодным, чем ему хотелось бы самому, он чувствовал неловкость от своего бессилия помочь ей:
- Это невозможно. Мой секретарь сказал правду, их дела еще утром переданы в трибунал, а это означает, что их судьба зависит уже не от меня, делу нельзя дать обратный ход, без каких либо чрезвычайных причин, а я их не вижу. Больше мне нечего тебе сказать, извини.
Филипп болезненно вздрогнул от ненависти, внезапно загоревшейся в выразительных тёмных глазах:
- Я не верю тебе! Ты холодное бесчувственное чудовище! Все вы безжалостные злодеи, не знающие пощады, кровожадные хищники!
Побледнев, словно от боли Филипп отшатнулся от неё, прижав руки к груди, с немалым трудом сумев сохранить
С уважением, Андрей.