жестом показал на стулья.
- Прошу вас, господа… извините, граждане! Чему обязан столь важным визитом? Присаживайтесь. Могу я предложить вам выпить?
Пикси мрачно сузив глаза, изучал лицо хозяина, неужели издевается паразит, чего еще ждать от господ? Он знал от Жака Армана, как родственник графа, маркиз де Белланже встретил Куаньяра..
Санкюлот слегка успокоился, не обнаружив на бледном лице графа ни тени высокомерия, издевательства или ненависти, поэтому сел, выразительно выложив на стол пару пистолетов. Неуверенно оглядывая непривычное великолепие обстановки гостиной сели и другие.
- Собственно, мы вот по какому делу.. наш бывший председатель Куаньяр собирался к вам сам, еще 14 числа, но сдав должность, уехал в Париж и оставил для вас письмо.. - Пикси вытащил из-за потёртого обшлага сюртука сложенную вдвое бумагу, - конечно, я мог бы придти и один..», - сделал неопределенный жест рукой, - но хотелось убедиться, что вы никуда не сбежали..
- Не было и в мыслях.. я не собираюсь эмигрировать.. Так что вам предложить, коньяк или бордо? Заметьте, граждане, я принимаю вас искренне и даже с некоторым удовольствием...
И тут же недовольно поморщился. Вот же вырвалось такое, подумалось с досадой. Но надо же думать о детях и племяннице.
- Можно и без удовольствия, господин хороший! Ты уже не смеешь приказать слугам избить нас и выгнать вон, затравить собаками, как в ваши добрые старые времена!, - нервный озлобленный возглас вырвался у одного из товарищей Пикси.
- Я никогда никого не приказывал бить и травить собаками, ваш гнев не по адресу, любезный! - не сумел сдержаться де Бресси.
Пикси отозвался, сделав успокаивающий жест, он откинулся на спинку стула, деловито поправив шерстяной красный колпак с кокардой:
- Куаньяр советует вам уехать в другой город, в крайнем случае, если Арман станет особенно агрессивен, подумайте об этом. Но он же категорически предостерегает вас от эмиграции. Вам ясен смысл того, что произошло 20 июня? Жирному Луи крышка и это уже вопрос времени.. Мне коньяк.. гражданин..
- А водки нет?, - вдруг живо отозвался сидящий рядом с ним мрачный субъект. Пикси недовольно оглянулся на товарища, тот ничуть не смутился, расположившись в кресле уверенно и вальяжно.
Слуги переглядывались, ожидая взрыва благородного возмущения хозяина и боясь за себя и за его жизнь, но граф остался спокоен, по крайней мере, с виду.
- Кальвадос, - спокойно отозвался окруженный санкюлотами де Бресси, его самого было уже сложно смутить, - но отчего не пришел ваш новый председатель?
По губам Пикси скользнула свирепая усмешка, рука с рюмкой опустилась, пригнув голову, он зарычал:
- А вам хотелось бы увидеть Жака Армана?! Была бы воля Армана висеть бы всем вам на ближайших фонарях!
Прислуга в ужасе закатывала глаза и крестилась, когда незваные гости не могли этого увидеть.
- Вы такого же мнения?, - лишь с виду невозмутимый, граф нервным жестом поправил пышный галстук, который вдруг начал его душить.
Граф уже успел заметить, что подчеркнутая грубость и жестокость представителей революционной власти большей частью проявлялись лишь на публике и в рабочем кабинете, при встречах же в неофициальной обстановке многие из них держали себя вполне спокойно и даже вежливо.
Странно, думалось ему, они словно соблюдают какой-то таинственный ритуал или реализуют собственные фантастические представления о том, как надлежит себя вести «истинному республиканцу».
А может каждый опасается в глазах товарищей выглядеть слишком мягким и ненадежным? При этом способность к сочувствию явно считается у них нежелательной, опасной и подлежащей жесткому осуждению. Чудеса, да и только...
Пикси залпом проглотил коньяк и поднял на хозяина дома мрачные глаза, ответ его, однако, показался уклончивым.
- Так думает Жак Арман.. и некоторые другие товарищи, но многие настроены к вам вполне терпимо.. Мы слишком уважаем Куаньяра, он оставил мне некоторые инструкции, и.. вам с нашей стороны ничто не угрожает.. и особняк ваш останется цел, но..только не вздумайте эмигрировать!
Де Бресси задумчиво покачал головой, да, он как раз собирался уехать, но в Париж, а не за границу, ведь «самое темное место – под фонарем»:
- Может это и разумный совет.. Но одну минуту.. гражданин Пикси, сейчас подадут обед.. надеюсь, граждане, вы не откажетесь разделить его с моей семьей?
Пикси слегка поперхнулся коньяком и бросил на графа недоверчивый хмурый взгляд, но, не обнаружив, ни тени насмешки или страха выразительно наклонил голову в знак согласия.. не каждый день его принимали в графском особняке и он не мог себе отказать..
Один из товарищей Пикси, заложив ногу на ногу, обувь не поддавалась ни чистке, ни описанию, бешеным взглядом мерил хозяина дома, и наконец, решился нарушить молчание:
- Что, аристократ… не нравится тебе наше присутствие.. в мыслях надо думать, перевешал бы всех нас.. вот досада, - в тоне послышалась злая ирония, - а терпеть придется.. непривычно, правда, господин граф?! А фонаря вы не боитесь, ваше сиятельство?!
Де Бресси напрягся, Бог знает, что придумают эти агрессивные и вооруженные, а теперь и подвыпившие люди, окружившие его со всех сторон?
Пикси нахмурился и бросил властно:
- Помолчи, Лувэ, по существу ты прав, но это явно не твой день...
Смех санкюлотов над грубияном Лувэ успокоил хозяина, значит, далеко не все были настроены так кровожадно, как хотели изобразить.
Многие из них рассеялись по гостиной, своим воинственным видом распугивая прислугу, разглядывая картины, дорогие безделушки и статуэтки, мрачность и подозрительность забавно сочеталась с детским любопытством и наивностью дикарей Руссо. Эти люди никогда не видели господский дом изнутри.
Компания перешла в столовую. Слуги подали обед. Из дальних комнат пришлось выйти молоденькой дочери и племяннице графа и мальчику-подростку, сыну де Бресси.
Несомненно, сам хозяин держался лучше всех, девушки были бледны от ужаса, за поведение сына де Бресси очень переживал, страх в глазах подростка сменялся открытым отвращением и ненавистью, это было совсем небезопасно.
Когда сытая и подвыпившая компания за столом занялась беззаботной болтовней, будто каждый день их приглашали на обеды в господский особняк, де Бресси, поймав злобный взгляд Лувэ, обратился вполголоса к Пикси:
- Гражданин.. этот человек считает мою племянницу и ее подругу.. виновными в том.. что с ним жестоко обошлись.. прошу вас поверить.. они не так воспитаны...
- Я сам был свидетелем этой поганой истории.. я знаю, девчонки не давали такого приказа, но сударь.. кучера знатных господ привыкли так действовать и без всяких особых указаний.., - и встретив протест в глазах де Бресси, вяло отмахнулся, - я и многие другие.. уважаем Куаньяра.. вас не тронут. Захочет ли принять извинения бедняга Лувэ, не знаю, я могу поговорить с ним, согласится ли Арман, с тем, что мы делаем для вашей семьи исключение?.. Думаю, никогда, с ним говорить очень трудно, почти невозможно, чуть что не так и весь кипит бешенством - и неожиданно поднял бокал и обратился к 19-летней племяннице де Бресси, - выпейте с нами, мадемуазель.. за здоровье нации! Кажется, отличный повод и ничего дурного в этом нет! Разве мы все не французы? Вы так не думаете, господин граф? - в тоне беззлобная насмешка.
Граф закусив губы, молча, кивнул, и бросил на девушек выразительный взгляд. Ради Бога, не покажите возмущения или враждебности…
- Конечно, мы не отказываемся!, - личико Луизы де Масийяк было очень бледно, голос еле слышен, тонкая дрожащая рука подняла бокал, - за здоровье нации, граждане!
Развеселившиеся гости ушли лишь через три часа. Девушки были в полуобморочном состоянии, у сына де Бресси на глазах злые и бессильные слезы, сам граф, молча сел в глубокое кресло, расстегнув воротник и сняв галстук.. Верная прислуга наперебой выражала злость, возмущение и сочувствие…
- Всё, моему долготерпению конец, завтра мы все уезжаем.. и не в Лондон, не в Вену, а прямо в Париж! Заглянем в гости к Жюайезам! И возможно, я еще сумею пригодиться Его Величеству... если уже не поздно...
Рождение Французской Республики. Штурм Тюильри
Людовик XYI с Марией-Антуанеттой с виду уступчивые и миролюбивые, втайне забрасывали королей Великобритании, Испании, Пьемонта, Неаполя, императора Австрии письмами, в которых настаивали на скорейшей интервенции и признавали все свои уступки парламенту фальшивыми.
В 1792 году королева Франции пересылала своему родственнику императору Австрии планы французских военных кампаний, что привело к ряду поражений французской армии. Как это иначе квалифицировать, кроме как государственную измену?
Как уже было сказано, события 20 июня 1792 года инспирированы жирондистами, с помощью Антуана и Сантерра, поднимавшего рабочие предместья, это была демонстрация силы, призванная запугать слабовольного короля и вынудить его вернуть отправленных в отставку министров Жиронды. Именно поэтому мэр Петьон демонстративно явился так поздно.
Левые же, по совету Робеспьера от участия в акции уклонились. У них другая цель, им не нужно просто подчинить короля своему влиянию, им желательно устранить монархию в принципе.
Итак, говоря на языке санкюлотов и папаши Дюшена: «Австриячка - мать родная, а Бурбон - отец родной, на хрен нам родня такая, лучше буду сиротой!»
Штурм Тюильри и арест королевской семьи 10 августа 1792 года по сути новая революция, день рождения Французской Республики.
Но сколь многие конституционные монархисты, а также бриссотинцы, срочно становились республиканцами вдогонку событиям, дабы не утратить свою власть и влияние.
В этот очень сложный период Робеспьера также обвиняли в сомнениях и неуверенности, кто он, все еще конституционный роялист или уже республиканец?
Он сам объяснял свои сомнения тем, что считая Республику действительно более прогрессивной формой правления, сильно опасается возникновения республики вовсе не демократической, а олигархической, где место принцев и маркизов займут банкиры, фабриканты и коммерсанты, а основная часть нации по-прежнему окажется нищей и бесправной…
Прав он был в своих мрачных прогнозах или нет? Покажет время.
Но надо было решаться, невзирая на все сомнения либо силы Старого режима возьмут верх.
Процитируем Робеспьера, это вполне уместно: «Спасать государство нужно каким-бы то ни было способом. Антиконституционно лишь то, что ведет к его гибели…»
Рано утром 10 августа начался штурм королевского дворца… Живейшее участие в подготовке и руководстве принадлежит Парижской Коммуне.
При штурме Тюильри защитниками дворца было убито более трёхсот санкюлотов…
Свое неприятие новой народной революции крупные собственники маскировали «умеренностью». Их фальшиво-слезливая сентиментальность неизменно распространялась лишь на явных врагов революции, маскируя этим подчеркнутым, избирательным «гуманизмом» скрытое сочувствие к роялистам.
Их новый идеал теперь уже Республика, но такая, где место дворянства заняла бы олигархия крупных буржуа, банкиры, коммерсанты и
С уважением, Андрей.