Якобинец

искала выхода:

- Держи себя скромнее, ты еще не понял, что ваша власть кончилась?! Сними шляпу, ублюдок!

- Она мне не мешает, - Норбер равнодушно разглядывал своего давнего врага.
- Тебе помочь?!, - Клерваля трясло от нескрываемой злобы, он резко приподнялся, готовый ударить заключённого.

    Ему хотелось унизить, даже избить, изувечить этого человека, если бы подобное было разрешено, он сделал бы это не без удовольствия. Недавний тюремный эксцесс и пережитые страх и унижение,  он никак не мог забыть. Теперь он надеялся заставить Куаньяра пережить безысходное отчаяние и ужас близкой смерти…

    Норбер не дал ему повода применить силу и получить удовольствие, он пожал плечами и  снял шляпу.
  -  Показываешь свою власть, наслаждаешься? Сейчас ты заставил меня снять шляпу, настанет мой час, и я сниму с тебя голову…-, прозвучало негромко и безэмоционально, но очень четко.

        Клерваль снова рывком приподнялся, но взял себя в руки и  сел, скрестив ноги в высоких кавалерийских сапогах:
- Сами видите, Бертэ, он действительно опасен, - и обращаясь к Норберу, - но мы готовы дать тебе шанс, подпиши вот это и ты свободен уже сегодня.

- Что это?, - хмуро скосил тот глаза на бумагу, чутко предчувствуя ловушку.

-  Согласись, - на тонких губах Клерваля змеилась усмешка, - что ты сам лишь жертва обмана и не единственная со стороны коварного диктатора, согласись, что сам в ужасе от его раскрывшихся злодеяний и черных умыслов, раскаиваешься в невольном соучастии.. Что ты думаешь об этом? Некоторые уже подписали, например Давид, наш бывший коллега по Комитету.

      Бледное лицо превратилось в неподвижную маску, но в выражении глаз мелькнула  тёмная ненависть, он сделал резкое движение вперед и Клерваль невольно отшатнулся, опасаясь небольших, но сильных кулаков бывшего комиссара.

      Он знал, этот не особенно высокий и сильно исхудавший человек более страшен своей внутренней энергией и силой, нежели огромными физическими возможностями. Но Куаньяр сумел сохранить самообладание.

- Давид? Ну что ж, в семье не без урода. Гениальный художник и при этом редкостно беспринципная скотина. Не удивлюсь, даже если Баррас или кто иной вздумает короноваться, этот мерзавец первым вызовется «запечатлеть исторический момент!

      Клерваль,  молча,  переждал эту вспышку гнева:
- У тебя, кажется, нет выбора.

- Выбор есть всегда. Спасаешь либо шкуру, либо душу и честь,- в темных глазах плескалась ненависть, - отправляйся в ад и захвати своих новых хозяев, ничего я не подпишу.
  Он  выплевывал эти слова сквозь зубы.

        Лицо Клерваля исказила злоба, он  сжал кулаки и  словно на минуты потерял голос, его змеиное свистящее шипение заставил Бертэ невольно отодвинуться:
-  Ты как-то сказал, если враги сочтут меня недостойным гильотины, значит, мои заслуги перед революцией недостаточны! О, с этой точки зрения твои заслуги чрезмерны! Ты заслужил и пулю, и веревку, и нож гильотины, «неподкупный Куаньяр», верный ученик достойного учителя!

  С минуту помолчал, поправляя манжеты, успокаиваясь.
- Чёрт! Кажется, я слегка погорячился, но меня бесят фанатики, которые носятся со своими принципами. А если серьезно, я могу устроить так, что ничье вмешательство тебя не спасёт, ты у меня исчезнешь по факту рождения! И никакой добрый самаритянин Масье не спасёт твоей шкуры, цепной пёс Робеспьера!

        Куаньяр, сузив глаза,  рассматривал его, как ядовитую гадину, в мыслях мелькнуло: «Руки коротки, братец. Преувеличиваешь ты свою значимость».   
 
        А тот продолжал:
-  Я почему-то уверен, что ты приложил руку к исчезновению секретного архива клуба в ночь на 10 термидора..

        Узник слабо улыбнулся, насмешливо и зло:
- Ты должен знать, в это время я был в Ратуше.

        Клерваль чувствовал новый прилив ненависти:
  - Значит это произошло раньше..

- Бездоказательные инсинуации, любезный, - темные глаза Куаньяра загорелись насмешкой.

      Бертэ неодобрительно покачал головой:
- И правда, никаких доказательств нет, трибунал не станет рассматривать это.

      Клерваль желчно сморщился:
- Для робеспьериста,  Сансон не поленится отдельно наточить лезвие «национальной бритвы» и ты знаешь это.
      И добавил сквозь зубы: 
-  Хорошо, я готов на уступки, бешеный ты ублюдок! Не тронем тему архива, но отдай мне чертов доклад, мы перерыли всё Секретное Бюро при Комитете, но не нашли его!

- Неужели, всё ещё боишься, тварь? У меня есть иные условия, жизнь и безопасность Луизы де Масийяк и де Бресси с детьми в обмен на доклад..

      Жестокая улыбка тронула губы Клерваля:
- Ты не просишь за себя?

        Норбер проглотил тяжелый комок:
- Ты слышал мои условия.» И помолчав добавил, - революционеру бессмысленно грозить смертью, в наши планы и не входило преимущество долгой жизни. Так сказал Робеспьер и я готов подписаться под его словами.

- Вот как.. Но разве мы аристократы, роялисты? Или для фанатиков Неподкупного мы недостаточно чисты? Ах, да, ты же у нас верующий… нет Бога кроме Руссо и Робеспьер пророк его!

- Вы изменники и враги Революции, преступники в трехцветных шарфах ненавистнее самих роялистов, - слова вырвались как плевки в лицо сквозь стиснутые зубы, - думай, тварь, доклад в обмен на безопасность этих людей. Иначе не отравляй  своим присутствием мои последние дни и не мешай мне умирать. А копию доклада друзья опубликуют  в случае моей смерти. Весело будет всем, обещаю...

      Клерваля трясло от подавляемой злобы, он вытер пот со лба и кивнул Бертэ:
- Проклятый якобинец, бешеный фанатик! Прикажи увести это дикое животное! Еще немного и я его убью!.
.
    Через несколько дней Норбера навестил Масье. Поддержанный набирающими силу друзьями в Конвенте, он чувствовал себя весьма уверенно. На нём изящно сидел сюртук и кюлоты из чёрного бархата, пышный галстук и манжеты сливочной белизны. Оглядев Куаньяра, он озабоченно постучал тростью по сапогу.

    Норбер окреп после полученного ранения, но выглядел неважно. Длинные чёрные волосы в беспорядке свешивались на лицо и плечи. На худом лице воскового цвета с резко обозначившимися скулами живы только темные глаза, тяжелый отсутствующий взгляд, оживлявшийся временами лишь дерзким огоньком непокорности,  не понравился Масье.

- Мне кажется, вы больны, гражданин,  уверяю, после моего визита с вами будут лучше обращаться. У меня добрые новости, скоро вы будете свободны...

    Куаньяр наклонил голову:
- Я мертвец, гражданин,  последний  из жертв ночи Термидора и сам желал бы умереть, унизительная милость Барраса, Тальена  и их общей шлюхи Кабаррюс мне не нужна… и всё же я благодарен за все ваши усилия. У меня к вам очень важное дело, вот, возьмите и спрячьте, - он передал Масье грязный клочок бумаги,- достаньте документ из тайника и сумейте правильно его использовать!

      Удивленный Масье развернул листок:
- Какие странные чернила или это...

      Норбер энергично кивнул:
- Да, это кровь. Они не дают мне чернил.

- Но что в этих бумагах? И стоит ли их вообще куда-либо передавать?
- На основании этих материалов можно обвинить некоторых  членов Комитета Общественной Безопасности  в измене и устранить ближайших к ним агентов. Пока они у власти этот доклад для них опасен. Там много интересного, Масье. Это может спасти жизни небезразличных мне людей, которым всё еще угрожает опасность...

    Масье выразительно прищелкнул языком:
- Считаете, этот доклад сделает  Амара или Тальена  с Баррасом более благосклонными? Что касается прежних членов Комитетов, почва под ними уже и так шатается, они недолго еще останутся в их составе.

-  Гражданин Масье,.. Жером, если действительно хотите помочь мне, возьмите под защиту ту семью, имена и адрес которой я указал ниже, - Норбер пошатнулся и опустился на матрас.

-  Думаю, это будет несложно. А вы держитесь, скоро я приду за вами, - ободряюще хлопнув Куаньяра по плечу, Масье вышел.

    Норбер задумался, по опыту он знал, что не ошибся, что поделать, Масье не якобинец, но всё же республиканец и порядочный человек, личная честь и политическая заинтересованность, не одно так другое заставят его использовать доклад при угрозе его «подзащитным» или помимо этого.

      Он удобно устроился на матрасе, прислонившись к стене. Нервозность ушла, оставив в душе место для более интимных и приятных мыслей. Он вспоминал Луизу, ее милое лицо, сияющие любовью глаза, золото волос, горячие влажные губы.

      Откуда вдруг всплыли в памяти жизнеутверждающие строки:
                            «Век  золотой мы завоюем вновь,
                              И преисполнилась страданий наших мера,
                              Отмстим за пролитую в Термидоре кровь,
                              За Родину, за Робеспьера!»

      Масье честно сдержал слово, приложив все усилия для освобождения Куаньяра, хотя это было и нелегко, анти-якобинский террор набирал обороты…

    Но эта последняя ночь в тюрьме всё же принесла с собой сюрприз. Ему снилась Луиза, но яркий эротический сон был снова неожиданно прерван ласками таинственной незнакомки, оказавшимися на этот раз слишком кстати.
      Дикое желание на этот раз не очень долго боролось в нём с отвращением к её бесцеремонной навязчивости. Отсутствие света не помешало почувствовать её гладкую молодую кожу и стройное тело. Оба молчали, в тишине слышалось лишь частое прерывистое дыхание. Норбер резким движением перевернул молодую женщину на спину,  и жёстко держа её за бёдра,  пристроился сверху, действовал он нетерпеливо, решительно и грубо, верно почувствовав, что она и сама не ждет от него нежности и деликатного обращения.

      Одно досадное обстоятельство запомнилось ему надолго.  Прямо во время  близости, девушка вдруг начала задавать неожиданные вопросы вроде, состоит ли он в Якобинском клубе, верно ли, что он был комиссаром Конвента в провинции, приходилось ли ему подписывать смертные приговоры роялистам.  На каждое глухое, короткое «да»,  она лишь сильнее прижималась к нему, отвечала еще более энергичными движениями бёдер и глубоким стоном, словно эти факты возбуждали её сами по себе… В этом было что-то глубоко ненормальное…

      Дикая страсть Норбера возникла не только лишь от долгого воздержания, но имела и другую причину, свыкнувшись с холодной липкой мыслью о близкой смерти, теперь он возвращался к жизни. Наконец, издав тихий стон,  он резким движением отстранился от незнакомки, и молча, откинулся на матрас...
      В тишине прозвучал приглушенный серебристый смех:
- Я не ошиблась, якобинец, и отнюдь не разочарована, хотя произвести на меня впечатление нелегко...  Ты хороший любовник, даже жаль, что тебе придется умереть..  Но именно поэтому я могу назвать тебе свое имя, меня зовут Тереза Кабаррюс.. Диктатор погиб и очень скоро я  буду свободна. Прощай, якобинец...

    Легкая изящная тень поднялась с матраса, деловитым жестом спрятала в низкий вырез платья обнаженную грудь, поправила юбку и бесшумно растворилась в темноте.

    Норбер еще долго лежал, глядя в потолок широко раскрытыми глазами, чувственная буря улеглась, её место снова заняло отвращение к ситуации, презрение к сексуально озабоченной незнакомке и стыд за самого