себя невиновным, то жестоко ошибаешься. Мы с тобой невинны?! На мне, хотя бы, нет крови, я бывший секретарь Комитета Общественной Безопасности, но сейчас и таких отправляют в тюрьму и на эшафот! А ты сам?! Вспомни август-сентябрь 92-го года, член парижской Коммуны, вспомни 93-й год, комиссар Конвента. Вспомни последние месяцы до 9 Термидора, агент Общественной Безопасности… Чистый, безвинный… разве посреди всего этого ты сам не заслужил гильотины, к которой присуждал, там, в Майенне, печатью и росписью,… сколько их было, Норбер? Человек семьсот? Тысяча? Больше? Ты никогда о них не вспоминаешь? Знаю-знаю, считаешь, что тогда так было нужно и всё-таки?!
Растерянность на мрачном лице Куаньяра сменилась отвращением, сквозь зубы вырвалось со злобой, но как обычно, холодно и четко:
- И как давно тебя посещает «нечто»? И как называется это «нечто»? Не плети мне здесь про внезапную вспышку христианских чувств, да и к кому вдруг? К роялистам, к врагам Республики? Не говори о чудесном нравственном прозрении, которое теперь принято понимать как ненависть к Революции, прикрытую её же именем и флагом! Я не медик, но поставлю единственно верный диагноз этой бабьей истерике, это твой липкий страх, животный ужас! Ты уже готов унижаться, лизать, кому потребуется руки и даже задницы, наконец, даже послушно каяться, в чём прикажут! У меня положение иное, слышишь меня, вчерашний товарищ, мне не в чем каяться перед этими выкидышами Термидора! Лично я виновен лишь в глазах аристократов- роялистов, врагов Республики и этих, новых выродков, но перед Революцией, перед народом Франции я чист! С меня этого сознания достаточно!
- Что у вас происходит, Норбер?, - Лоран растерянно нахмурился.
- Ничего особенного, Лоран. Ничего такого, чего нельзя было бы предсказать.. Это лишь первая крыса…, - Норбер взял себя в руки, лицо приняло обычное невозмутимое выражение.
- Что?!
- Крыса… из тех, что первыми бегут с тонущего корабля.. Можно поздравить нас с почином…таких будет немало!
- Ах, так…оставь его, Норбер… пусть убирается. Это хорошо, что он честно сообщил об этом, было бы хуже, если бы он затаился и дальше прикидывался нашим товарищем. Уходи, спасай свою шкуру, Ламар, вались на колени и кайся перед Баррасом и Тальеном в чём прикажут. Стелись ковром перед шлюхой Кабаррюс, умоляй о пощаде, если думаешь, что эти унижения спасут тебя от гильотины и сохранят для тебя служебный кабинет, в чем лично я сомневаюсь, - тон Лапьера был безразличным и чуть брезгливым.
Норбер и мадам Пермон
А спустя несколько недель Жюсома арестовали по обвинению в «драке в общественном месте». Как это случилось?
Накануне друзья узнали о том, что после официального закрытия клуба появилось новое решении властей снести самое здание старого монастыря на Сент-Онорэ и … устроить на этом месте рынок!
- Отчего же не рынок, - пожал плечами побелевший от ярости Норбер, - раз вся страна превращается в гигантский базар, где всё и вся покупается и продается? Где говорить о принципах, долге и чести республиканца означает отныне «глупца или фанатика»…
Старый монастырь доминиканцев прекратил свое существование. Его снесли до фундамента…
На воротах нового рынка кто-то повесил глубоко оскорбительные, грубо срифмованные вирши о прежних обитателях этого места и Жюсом дрожа и холодея от возмущения, читал их:
« Клика злодеев здесь долго
Пыткам народ обрекала
И неповинную кровь
Не насыщаясь, пила.
Ныне Отчизна свободна
Ныне разрушен застенок…»
Не дочитав, дрожащей от бешенства рукой он сорвал проклятый листок и в этот момент сзади кто-то с силой ткнул его стальным набалдашником трости между лопаток, заставив лбом вписаться в ворота, неожиданно и очень больно.
– Тебе что-то не нравится, якобинец? Чем-то недоволен, сентябрьский убийца?
Молодой мюскаден, изящный и надменный франт, сынок одного из новых «хозяев жизни» вел себя агрессивно и вызывающе, с видом победителя в завоёванной стране. От новых ударов трости Жюсом ловко увернулся и вырвал ее у нападающего, они жестоко сцепились.
Порядком избитый мюскаден, непривыкший к свирепому отпору потенциальных жертв, стал звать на помощь. Он оказался сынком крупного дельца, армейского поставщика. Жюсом был представлен нападающей стороной, и арестован… «Безвинный юноша из «хорошей семьи» - жертва агрессии кровожадного санкюлота»... Такое теперь происходило повсеместно.
Чуть позднее взяли и Лапьера. О Дюбуа так и не было никаких известий и Куаньяр с Жюсомом сами поняли, что друг погиб…
Норбер вынужден был временно притихнуть, издаваемая им с сентября 1794 газета «Защитник конституции» также вызывала раздражение и глухую злобу новых хозяев тюильрийских кабинетов.
Название его газеты было вызывающе дерзким, о какой еще конституции идет речь? Конечно 1793 года! К тому же, именно так называлась газета, издаваемая Робеспьером в 1792 году…
Имелась в виду та самая конституция, которая оказалась «слишком демократичной» для термидорианцев и которую они задумали заменить более подходящей для обеспечения защиты крупных собственников от народа…
Дерзкое перо выдавало темные тайны карьерного роста и уничтожающие характеристики на каждого из главных «героев Термидора», выразив особое уважение депутату Энграну, которого заговорщикам не удалось увлечь идеей уничтожения Робеспьера, тот оказался дальновиднее и заметил, что вслед за этим падет и сама Республика! Злосчастный Энгран в текущих событиях едва ли порадовался неожиданному комплименту. Начались массовые аресты…
Вскоре люди с ордером на арест явились и на квартиру Куаньяра, но не застали его, предупрежденный, он успел скрыться, заставив Луизу скрыться у дяди.
Но его ожидал скверный сюрприз, на одной из улиц Норбера узнала толпа воинствующих мюскаденов и с дикими криками и ругательствами бросилась за ним… Яростные, злобные выкрики, в которых явственно звучала жажда крови, заставляли его бежать быстрее.. На минуты ему удалось оторваться от толпы убийц, он остановился перевести дыхание.
После Термидора при виде преследуемых людей ставни домов парижан, как по команде закрывались, хотя бы этих людей жестоко били и даже убивали под их дверьми. Вступаться рисковали только бедняки из Сент-Антуана, но и то уже не всегда, люди дезинформированы, сбиты с толку, они устали...
Миролюбивые аполитичные люди нешуточно боялись агрессии «золотой молодёжи», уставшие от эксцессов последних месяцев они также зачастую не желали защищать якобинцев, богатые парижане, довольные последствиями переворота, а также скрытые роялисты откровенно ненавидели якобинцев и с трудом сдерживали злорадное удовлетворение от участившихся зрелищ кровавых расправ над ними.
В отчаянии Норбер оглядывался вокруг себя, переводя взгляд с одного дома на другой, вот и сейчас ставни закрылись, спасения нет… В эту минуту дверь дома, рядом с которым он стоял, приоткрылась и женщина на пороге сделала быстрый жест в его сторону: - - Входите, ну, скорее…сейчас они будут здесь.
Выбора у него не было, Норбер воспользовался неожиданным гостеприимством.
- Меня зовут мадам Пермон,- любезно сообщила хозяйка, - пройдёмте в гостиную.
Куаньяр молча последовал за ней. Отчего-то его даже не удивила её старорежимная манера представляться – «мадам»…
Мадам Пермон было лет 40-45, она была еще весьма недурна собой, но и моложе своих лет при этом не выглядела.
- Будьте добры, мадам, …я очень хочу пить,… принесите мне воды, - вдруг сорвалось с пересохших губ.
Через минуту мадам Пермон подошла к нему со стаканом воды. Он пил жадно, не отрываясь, стакан в руке слегка дрожал, женщина с откровенной жалостью наблюдала за ним.
Поймав её взгляд, Норбер почувствовал смущение и досаду, подумалось вдруг:
«Думаешь «бедный, несчастный», думаешь, от страха руки трясутся? Да устал я как собака, не спал всю ночь, готовил новую статью, а тут эти уроды.. Но к чему был вчера коньяк? Даже статью не сумел закончить. Догадалась бы принести рюмку, так руки бы и не тряслись..Чёрт, меня не нужно жалеть! Ненавижу быть объектом благотворительности!» И тут же...
«Возьми себя в руки, стыдись, дикарь, ведь эта добрая женщина действительно спасла тебе жизнь».
Он решил представиться:
- Меня зовут Норбер Мари Куаньяр, мадам, я глубоко благодарен вам. Вы спасли мне жизнь. Но вы должны знать правду, я… якобинец, бывший комиссар Конвента ,- и добавил тихо, одними губами, - вы …сочувствуете нам или …просто ошиблись и теперь жалеете, что впустили меня?
Дрожащей рукой вытер влажный лоб и снова поднял на женщину глаза, готовый принять любой ответ. Спрячет у себя после такого признания или с ненавистью выставит за дверь, под ножи и дубинки мюскадэнов? Всё может быть…
Мягко и спокойно она смотрела на него:
- Ваше признание ничего не меняет... Неужели простое сострадание без политических мотивов удивляет вас? В какое жестокое время мы живем! Может, пройдем в столовую, должно быть вы голодны? Не стесняйтесь, сейчас как раз время обеда.
Норбер сделал неопределенное движение, он действительно был очень голоден, но самолюбие его отчего-то было ущемлено этим покровительством. Возможно оттого, что ему казалась унизительной роль жертвы, зависящей от чужого милосердия, на которую всех их обрек Термидор…
Мадам Пермон была деликатна, но настойчива. Наблюдая, как он ест, она поняла, что этот человек не только очень голоден, но и смертельно устал, просто измучен. Но под ее взглядом Норбер тут же брал себя в руки, распрямлял спину и начинал есть более спокойно и размеренно, это откровенное сострадание в ее взгляде выводило его из равновесия.
После обеда он узнал, что милосердие мадам Пермон уже спасло от расправы мюскаденов одного его коллегу по Конвенту, также бывшего комиссара, корсиканца Саличетти. Открылась служба спасения для якобинцев? Забавно и грустно…
- Я вижу, вам плохо, вы очень устали. Предлагаю отправиться отдохнуть, на втором этаже я выделю для вас комнату..., - она слегка коснулась его руки.
Ну, это уже слишком! В знак благодарности Норбер поднес ее руку к губам:
- Благодарю вас, мадам, вы очень добры ко мне, но это лишнее. Дождавшись темноты, я уйду...
Мадам Пермон была настроена решительно, отпускать невольного гостя она не собиралась:
- Как же вы горды и самолюбивы, друг мой! Это ровно ни к чему вас не обязывает, поверьте. Ну, куда вы сейчас пойдете? На квартиру возвращаться нельзя, мюскадены тоже караулят вас. У вас есть, где укрыться прямо сейчас же? Вы молчите, значит, нет. Не упрямьтесь, оставайтесь, вам очень нужен отдых, сейчас вы далеко не уйдете... Возразить на это было нечего.
В доме мадам Пермон Норбер остался на несколько дней. Женщина была неизменно внимательна и добра к нему.
О чём думала мадам Пермон, когда Куаньяр временами ловил на себе её быстрые, внимательные взгляды.
Неужели этот странный человек, добрый в личном общении, разносторонний
С уважением, Андрей.