принимать меры! Тогда, глядишь, удалось бы избежать в будущем многого очень плохого.
Жуткие ночи мучительного извивания ужом в постели, когда будильник, стоящий в изголовье кровати, тикает зловеще и адски громко; я затыкаю пальцами уши, со лба в глаза льётся холодный пот, но не могу, не могу, не могу уснуть! С ужасом смотрю на циферблат садиста-мучителя, который безжалостно показывает два часа ночи. Потом почти три…
Естественно, утром трещит голова, тошнит. В школу плетусь в полусонном состоянии и мучаюсь головной болью все уроки. Из-за тошноты по утрам не завтракаю. Впрочем, никто и не следит за этим, родители никогда не встают проводить меня в школу. Ясное дело, после первого урока меня начинает мучить голод, и головная боль усиливается ещё и по этой причине. Иногда казалось, что мне в череп всадили топор и разламывают башку пополам, с хрустом.
В четвёртом-пятом классе, завтраки, если мне правильно помнится, положены после третьего урока. Как дожить? Непонятно. Я могу думать только о голоде, не могу думать об учёбе, всё вокруг напоминает о еде: цвет доски – шоколадный, брошка на учительнице – вылитое пирожное, а пучок на её голове так похож на булочку. А ещё некоторые ребята шуршат пакетами, из которых очумительно пахнет колбасой (из дома принесены бутерброды, заботливо приготовленные бабушкой или мамой), а девчонка с соседней парты смачно хрустнула яблоком. У меня аж голова кружится от всего этого. И снова мутит, мутит, мутит...
Почему я не брала в школу что-нибудь поесть? Резонный вопрос, но у меня на него нет ответа. Утром я всегда бывала никакая, главной задачей становилось как-то собраться после полубессонной ночи и добрести до школы. Накануне вечером я не думала о завтрашнем голоде. Мама… Мама… А что мама? Мама ничего. Она знала от меня и про бессонницу, и про головную боль, и про голод. Ну, не было реакции. Вообще никакой. Поэтому после пары жалоб я прекратила говорить об этом. К тому времени уже твёрдо знала: если я порю чушь, то на это просто не обращают никакого внимания. Игнорируют. Видимо, те мои проблемы проходили по категории чуши, беспокойства по пустякам.
Окей, сама дура виновата, надо было по утрам из холодильника что-нибудь брать с собой в школу. Признаю – тормоз. Но с бессонницей, утренней тошнотой и головной болью я точно справиться самостоятельно в том возрасте ещё не могла. Приходилось лишь терпеть. Чем я и занялась на ближайшие долгие годы, даже десятилетия. Пожалуй, я прошла не только «школу терпения», а и институт, академию, и по результатам являюсь весьма титулованным профессором сей науки, маэстро Терпила. Гордиться нечем. Это стыдный опыт и позорное звание. Терпила… Унизительно.
НОВЫЙ ГОД И ПРОЧИЕ ПРАЗДНИКИ
Лукавлю с названием главки. По-честному её надо было бы назвать «Только Новый год». Самый прекрасный в мире праздник Новый год, который для меня навсегда остался там, в Моём Доме, в прошлом. Именно тогда я сходила с ума от запаха хвои и по-настоящему, искренне веря во все сказки, ждала чуда. Чудом была уже хотя бы только ёлка и тот вечер, когда мы семьёй (без брата) её наряжали. Как раз буквально на днях из-за прошедшего новогодья вдруг (именно вдруг!) вспомнились ёлочные игрушки из той поры. Будто я трогала их вновь, лежащие в коробке, аккуратно проложенные ватой. Осторожно, чтобы не уронить, ибо все они были до обидного хрупкие и легко бьющиеся, обеими руками доставала и надевала на нижние лапы ели, балдея от запаха хвои и святости действа.
Некоторые украшения (в основном шары) нужно вешать за верёвочку, торчащую из пумпочки, и я безбожно кололась о ёлку, постоянно ойкая. Некоторые сделаны на прищепках – с ними получалось проще.
Ещё мне нравилось набрасывать на ёлочку дождик. Я могла только набрасывать, ведь до верха дерева не доставала, поэтому закидывала украшение движением гимнастки, работающей с лентой. А больше всего любила раскладывать по веткам вату, изображавшую снег.
Тем временем папа возился с электрогирляндой: каждый год возникала проблема – какая-нибудь лампочка подыхала и её надо было «найти и обезвредить», иначе не работала вся конструкция. Папа раскладывал гирлянду на полу и действовал. Двигаться по комнате нужно было осторожно, чтобы не наступить на крохотные лампочки. Затем папа аккуратно надевал украшение на ель, обвивая колючие лапы, а я верещала и хлопала в ладоши от восторга. Когда взрослые, наконец, уходили из комнаты, я, зажигала гирлянду, выключала большой свет, садилась на пол рядом с ёлочкой, нюхала её, ждала чудес и была совершенно счастлива.
Кроме одного Нового года. Того самого, с бойкотом. Тогда было ни до чего: всё будто покрылось чёрным пеплом, и я не замечала огоньков. До меня едва долетал аромат хвои, но от него почему-то хотелось плакать. К сожалению, это как раз был последний Новый год в Останкине, в Моём Доме. Следующий мы уже встречали в новой квартире.
Но до того клятого эпизода все празднования новогодья я обожала и сидела с взрослыми полночи с 31 декабря на 1 января за накрытым вкусностями столом. Знаете, какой момент был самым волнующим? Когда на экране телевизора после боя курантов появлялись всё увеличивающиеся, будто двигающиеся к нам из глубины экрана, цифры наступившего года. К примеру, 1973. Не знаю, почему, но всякий раз именно в эту минуту у меня холодело в животе, становилось чуточку жутко и невыразимо прекрасно одновременно.
Наверное, это то самое детское ожидание предстоящей огромной длинной жизни, которая, конечно, бесконечна, но всё-таки время тикает, и вот с помощью телевизора я прямо вижу, как! Только что был 1972 год, прошла минута, и наступил следующий. Чудо же! Разве нет?
Другие праздники… Нет, не помню. Гости у нас бывали нередко, это всегда было шумно, пьяно и не очень интересно для меня, если только они не приходили с детьми. Когда бывали дети, то всё получалось з-з-зэкински!
Дни рождения. Нечего сказать. Не помню, как праздновали дни рождения членов моей семьи. Как-то странно это. Одно скажу точно: мои дни рождения не справляли. Гостей, детей, торта, свечек, песен, веселья и суматохи – ничего этого никогда не бывало. Подарки от родителей были, но никаких вечеринок. Вот и всё.
Поэтому только и всегда – Новый год!
О, ОРДЕР!
Нам до чёртиков была нужна новая квартира! Мне уже исполнилось одиннадцать, брату шёл двадцатый год, а мы с ним толклись в одной комнате. Помимо всего прочего (моего личного, страшного) это было жутко неудобно, хотя родители и отдали нам большую комнату, а маленькую превратили в некое подобие гостиной, где сами спали на раскладном диване. Знаю, что огромное большинство советских людей жило не лучше. Но мама с папой упорно добивались улучшения жилищных условий, что нормально и правильно. Папа на номенклатурной иерархической лестнице стоял не на высоте, да и не был он никогда добытчиком ни в каком смысле этого слова. Требовать чего-то для себя, для своей семьи – как можно, это фу-фу-фу.
Стимулировала его «мужчинистость» моя в этом смысле боевая мама. Она отлично пилила и шпыняла его (что, пожалуй, правильно). Видимо, даже пугала тем, что уйдёт. Однажды она тихонько и очень неожиданно спросила меня, как я отнесусь к тому, что мы с ней и братом уедем от папы – ведь жить в таких условиях невозможно же. Ответом ей, разумеется, стал мой страшный рёв. Вопрос был исчерпан. Может, она говорила об этом не только со мной и задумывалась о таком неоднократно. Куда она собиралась? Каким образом? Или это был дешёвый, но жестокий шантаж отца? Теперь не узнать.
Слово «ордер» слышалось в нашем доме чаще какого-либо другого. Ордер, ордер, ордер…
Как-то раз папа пришёл с работы и объявил семье, что получил орден «Заслуженный работник культуры». «Засрак» или «засракуль», как тогда острили. Моя реакция на новость была мгновенной:
- Лучше бы ордер.
Мама расхохоталась, папа захихикал. Потом эти мои слова мама пересказала по телефону всем своим подружкам.
- Даже ребёнок понимает!
Да ничего ребёнок не понимал! Не считая опасной близости брата по ночам, всё прочее меня устраивало и ничто не беспокоило. Если бы мы жили в нормальной цивилизованной стране, то братец после окончания школы съехал бы, как миленький, в кампус своего института, и вообще не было бы проблем. Но он ведь намеревался жить с родительской семьёй ещё сколько-то лет. Поэтому дальше так не могло продолжаться.
Да и пятый этаж без лифта, без мусоропровода… Родители не молодели: отцу тридцать семь, и у него обнаружили гипертонию, матери сорок три, возраст, в те годы считавшийся для женщин уже печальным. Конечно, надо было что-то менять в нашем положении.
Поэтому счастью матери, когда отец, наконец, принёс вожделенный выгрызенный, вымученный, выбитый из издательства «Правда» ордер на трёхкомнатную квартиру, не было предела. Взрослые ликовали, и я тоже, потому что, естественно, от перемен ожидала только хорошего, увлекательного и романтичного. Да и целая своя собственная комната мне полагалась, только моя – это ого как круто! То есть, зэкински.
Ужасный рабочий район Бутырка. Производства, заводы, соответственно – плохой запах (одна фабрика «Свобода» чего стоила!). Грязное, некрасивое, небезопасное, неуютное место Москвы. Кто из нас об этом думал? Никто. Родители, как москвичи с менее, чем десятью годами столичного стажа, вообще понятия не имели о хороших и плохих районах города, тем более, что изначально с Останкиным им повезло. Формально новая квартира располагалась чуть ближе к центру столицы, прямо рядом с папиной работой – просто супер! И самое главное: три комнаты вместо двух, кухня аж восемь метров! Десятый этаж, лифт, мусоропровод. Жизнь удалась. Родители ликовали, и я вместе с ними.
Ведь я не знала, не понимала, что приходит конец эпохи Моего Дома, моему маленькому-большому счастью в нём. Да, предстоит много нового и интересного – всякого. Но в то же время для меня окончательно наступает эра страха и неуверенности, непонимания жизни в целом и зачем конкретно я вообще существую. И то будут не горячие вопросы рефлексирующего подростка, а вполне себе проблема «быть или не быть», а если быть, то как выжить и спрятаться от всего того кошмара двоемыслия, двуличия, страха и постоянной лжи, называемого почему-то «нормальной жизнью»?
Но мне одиннадцать лет, я только начала учиться в пятом классе, у моей любимой кошки впервые родились котята, нас ждёт переезд в новую квартиру и у меня будет своя большая комната! Жизнь манила таинственным, неизведанным и очень привлекательным будущим.
Мой детский снег под солнцем ярким
Просился карамелькой в рот.
Хрустел так вкусно, как подарки
Шуршат в бумаге в Новый год.
Но чудо, если в снег, прищурясь,
Вглядишься: огоньки горят!
И искорки, переливаясь,
Нас в сказку тянут и манят.
А летом зелень чумовая,
Цветы и фрукты без конца,
И вишен ягоды срывая,
Мы в кровь играем мертвеца.
[i]Уж если красный, так до
