стоят среди высокой травы, между кустов орешника, а на нас с девчонками надеты элегантные платья (вот в точности как у Элен из «Фантомаса»!) – облегающие, с тонкими бретельками на плечах. Если же играли в условных Зорро или Фанфана-Тюльпана, то, напротив, платья были длинные, старинные, и мы всё время аккуратно «приподнимали юбочки», изящными шажками вышагивая по нескошенной зелени.
Излюбленные женские имена для наших образов были Луиза и Анжелика. Какие ещё, никак не могу вспомнить. Ведь нас, девчонок, было много. Кажется, Ирэн и Элен использовались, но это не так зэкински как Луиза или Анжелика, согласитесь.
После просмотра фильмов с Гойко Митичем содержание игр кардинально менялось: мы становились безбашенными индейцами и ковбоями. Скакали на лошадях (велосипеды же!), стреляли из лука (у мальчишек, коих в нашу компанию затесалось аж двое, неплохо получалось их делать), перестреливались с подручными шерифа и, разумеется, обезьянами лазали по деревьям.
По вечерам, когда начинали неистовствовать комары, а долгие сумерки настраивали на лирический лад, мы очень любили ансамблем петь одну песню. Те, кому «за сто», должны помнить музыку для прогноза погоды в программе «Время». В оригинале песня называлась «Манчестер и Ливерпуль», но легендарный Роберт Рождественский написал на популярнейшую мелодию русский текст. Очень странные слова, на мой взгляд, весьма близкие к знаменитым «дворовым песням». Вот оно:
Я прошу тебя простить,
Как будто птицу в небо отпустить.
Я прошу тебя простить
Сегодня раз и навсегда.
"Я люблю", - сказал мне ты,
И это слышали в саду цветы,
Я прощу, а вдруг цветы
Простить не смогут никогда.
А память священна,
Как отблеск высокого огня,
Прощенья, прощенья
Теперь проси не у меня...
Я могу тебя простить,
Как будто песню в небо отпустить.
Я могу тебя простить
Сегодня раз и навсегда.
Ты вчера сказала: "Да",
И это слышала в реке вода.
Я прощу, а вдруг река
Простить не сможет никогда.
А память священна,
Как отблеск высокого огня,
Прощенья, прощенья
Теперь проси не у меня...
Именно эту песенку, подняв бровки домиком, ансамбль девочек-младшеклассниц старательно выводил немножко жалобными голосами (музыка обязывала), сидя в деревянной беседке июльскими сумерками первой половины 70-х. И нам казалось, что мы приобщаемся к великой тайне взрослых, где под красивую музыку поют про непонятное. Только назойливые комары ужасно отвлекали и сбивали с лирического настроя. Гады такие, кровопийцы! Шлёп! – и звонкий удар детской ладони по ноге с чертыханием портил весь пафос! Мы ходили все покусанные, в пятнышках, расчёсах, хотя каждый вечер пахли «Тайгой» - средством от комаров. Что-то плохо помогало!
Иногда взрослые устраивали костры, на углях которых пекли картошку. Вот объясните, почему в детстве костёр и печёная картошка – это повод вопить «ура» и весь день ждать обещанного вечернего «чуда», как высадки десанта инопланетян? Но так было. Если чей-то родитель объявлял, что сегодня вечером будет костёр, то мы превращались в настоящих чертенят, визжали от счастья и весь день не могли переключиться с этой темы, постоянно повторяли, что «вечером будет з-з-зэкински!». Забавно. И, чёрт побери, так вкусно! Картошечка прямо из углей – это было ужасно больно (горячо), но восхитительно!
Мы росли. От каникул к каникулам всё менялось. И вот уже лет в одиннадцать мы намного чаще, чем бесились, слушали музыку, ведь у меня на даче был привезённый из Москвы проигрыватель и пластинки. Новый, модный, современный – «Лидер-303». Я выносила его на улицу, тянула из окна с помощью удлинителя электричество, и начинались танцы рядом с моим домом. На долгое время это стало любимым нашим занятием.
Намечались «отношения» с мальчиками. Жизнь становилась всё сложнее и прекраснее! Ах, эти первые переживания, первое щекотание в солнечном сплетении из-за того, что ты вдруг поймала Его взгляд, а Он смутился. Аж голова кружилась!
Кино нам теперь больше нравилось то, которое про любовь. Кстати, в кинотеатр мы бегали почти каждый день. Моё киноманство пышным цветом расцвело именно в Мамонтовке, за что низкий поклон подмосковному кинопрокату: в 70-е годы маленькие местечковые кинотеатры радовали своим репертуаром юных дачников. Именно там мне довелось увидеть, как минимум, половину киноклассики 50-60-х годов и «развратиться» знанием о западной жизни.
В тот период мальчишкам-ровесникам становилось с нами скучновато, да и нас куда больше интересовали парни хоть немного, но постарше. Мы включали пластинки с песнями про любовь, танцевали, слушали, болтали и думали о романтическом, прекрасном, немножко стыдном.
«В белом платье с пояском…», «В каждой строчке по три точки после буквы Л…», «Мы вам честно сказать хотим, на девчонок мы больше не глядим» - любимое из советского репертуара. Но всё же сильнее нас «заводило» зарубежное, разумеется. Непонятно, о чём там поют, но так даже лучше. Мы слушали и балдели – всё битловское (да у них ведь сплошная любовь!): «Любовь нельзя купить», «Гёл», «Мишель», «Естедей»; Мирей Матье – ну, а о чём ещё, кроме любви, можно петь так красиво и на столь прекрасном языке? И – танцы, танцы, танцы…
Абсолютное счастье. И не только по той причине, что само по себе оно такое, важнее было ожидание ещё большего счастья! Счастье ожидания счастья. Тёплое лето, нежное солнце, безмятежность, влюблённость, друзья, музыка и «прекрасное далёко» впереди. Чем не формула, не рецепт абсолютного счастья? Добавить в равных долях, аккуратно смешать, но не взбалтывать. Ах, да, требуется ещё один непременный ингредиент: юность.
ЮНОСТЬ НА ДАЧНОМ ПОРОГЕ
Лето за летом мы взрослели. Отношения между мальчиками и девочками всё более наэлектризовывались, возникали пары, шуры-муры и «переживания» (в кавычках потому, что переживания тоненьким слоем покрывали огромную начинку, именуемую «восторг»).
Основные плацдармы наших подростковых посиделок на мамонтовской даче: площадка с теннисным столом, деревянная беседка чуть поодаль от скопления дач и потрясающе красивая аллея, ведущая в так называемую низину, где домиков не было вообще. Там, забравшись в заросли кустов или удобно устроившись под огромным раскидистым дубом, можно было особенно романтично секретничать как бы совсем вдалеке от всего прочего взрослого мира.
Как же хорошо у меня получалось играть в пинг-понг на теннисном пятачке, заодно служившем сценой для «стрельбы глазами», кокетства, взаимных заигрываний и «очень случайных» прикосновений. Часами я не отходила от стола, всех побеждая: даже парней и многих взрослых, даже тех, кто занимался в секциях. Может, в моём лице мир потерял великую пинг-понгистку? Впрочем, я никогда не пробовала играть с китайцами.
Память, особенно по вечерам, когда тщетно пытаешься уснуть, назойливо показывает концептуальное звуковое кино: прыганье и упругий стук теннисного шарика по деревянному столу, утренние крики птиц, умывание из крана ледяной водой, сверкающей и слепящей в падающих через окно прямо в облупленную металлическую раковину лучах солнца; вкусный крепкий чай из громадных «дачных» кружек с печеньем «Юбилейное», нетерпеливое ёрзанье на стуле – когда уже гулять, допивай быстрей свой чай, балда! А ещё полумрак вечерней беседки, навязчивые комары, лёгкая усталость в руках после часовой игры в «пионербол»; бесконечный трёп о кино, музыке, любви, но самое смешное, что иногда о политике (ну надо же хоть изредка разбавлять розовые сопли, мы ж не дуры какие-нибудь неразвитые!).
Походы в киношку, вечерние посиделки – уже с гитарой, на которой я, самоучка, бряцаю что-то из «Машины времени», пою романсы на стихи Есенина и какие-то популярные дворовые песенки. У некоторых из нас появились магнитофоны. В дождливые дни торчали у кого-нибудь дома, строили планы на хорошую погоду, опять и снова слушали музыку, резались в карты и немножко танцевали.
Подмосковные ливни шумно хлестали буйную листву, но особенно грохотали по металлической кровле «финского» домика. Становилось темно от туч, мы включали свет, и было так уютно устроиться на кровати целой толпой, завернувшись в пледы, и травить политические анекдоты. Шёпотом.
А потом дождь постепенно утихал, лишь отдельные тяжёлые капли медленно стекали с толстых листьев орешника и шумно блямкались пузырями в лужи. По лучику, очень лениво и постепенно, выглядывало солнышко, разгоняя темноту и возвращая природе настоящее яркое лето. Раздавался первый робкий «чик-чирик» какой-нибудь пташки, немножко вопросительный, вроде как «Всё уже? Можно дальше порхать и резвиться?» И через несколько минут все птички радостно начинали обычный летний базар.
Это означало, что нам, детям, пора выбираться на улицу, правда, надев резиновые сапоги, потому что лужи и грязь везде были невероятные, непроходимые! Чтобы бегать в сандалиях или кедах, надо ждать, пока всё высохнет, и жирная грязюка превратится в твёрдую землю.
Какой воздух был после дождя! Пахло зеленью и ещё чем-то чистым-чистым, свежим и одуряющим. Наверно, юностью.
Жизнь была наполненная, насыщенная, огромная и весёлая. Особенно после ливней.
Эти летние дожди,
Эти радуги и тучи!
Мне от них как будто лучше,
Будто что-то впереди.
Будто будут острова,
Необычные поездки,
На цветах росы подвески,
Вечно свежая трава.
Будто будет жизнь, как та,
Где давно уже я не был.
На душе, как в синем небе,
После ливня - чистота.
Но опомнись, рассуди,
Как непрочны, как летучи
Эти радуги и тучи,
Эти летние дожди.
Нет, не будет жизнь, как та,
Где давно уже я не был.
На душе, как в синем небе,
После ливня - чистота.
Эти летние дожди,
Эти радуги и тучи!
Мне от них как будто лучше,
Будто что-то впереди.
Помните этот шлягер на слова Семёна Кирсанова в исполнении ещё прежней Пугачёвой? В конце 70-х песня была очень популярна. Она как раз про то. Только понять это довелось много позже, когда вдруг сильно отозвалось в душе. «Будто что-то впереди». Впереди была целая жизнь.
Между прочим, мы, советские школьники, ко всему прочему успевали читать! И много. В основном, на ночь, в кровати, или за едой. Обязательный список для чтения на лето никто не отменял.
Что ни возьми из памяти про дачу, всё вызывает одно-единственное желание: вот прямо сейчас вернуться туда, в то время, чтобы ощутить необыкновенные эмоции и чувства, превращавшие будни в совершенно сказочное приключение, не заставлявшие ни на минуту усомниться в том, что жизнь – прекрасна. Понюхать тот воздух (особенно после дождя) и увидеть все краски природы теми, детскими глазами, не дальнозоркими, а зоркими, всё подмечающими и жадными до впечатлений.
Мелкие ссоры и недоразумения с подружками (я не имею в виду историю с бойкотом и камнями) – пустяки, забыто, вернее, пережито и прощено. Влюблённости в мальчиков, напротив,
