людей на него посмотревших, странные фантазии и воображения, а на тебя посмотришь, то ничего другого не хочешь, как вначале расплеваться, а затем припасть к кружке и с помощью её добавить себе воображения. – Вот так, исподтишка Командора, принялся пакостить Ягода Вильяму. И что вдвойне Вильяму обидно, так это то, что Командор и все остальные пропойцы за столом, полностью с ним согласны, когда сами своими осоловевшими глазами, в упор перед собой ничего не видят.
Впрочем, Командор готов дать шанс Вильяму, доказать, что он не последний трепач, а умеет этот свой трёп как следует изложить на бумаге в виде интересной истории со своей логической последовательностью. – И что ты пишешь? – спрашивает Вильяма Командор. И Вильям чуть было не сглупил, заявив: «Человеческую комедию», но вовремя сообразил, к чему может привести такая необдуманность – над ним непременно захотят посмеяться, если он их сам не рассмешит, – и Вильям озвучивает более нейтральный, но со своими скрытыми опасностями вариант. – Вот собираюсь написать трагедию. – И тут не без того, чтобы не вмешался Ягода со своим замечанием. – И что тебе не хватает для этого.
– Достойной трагедии фактуры. – С вызовом смотря на Ягоду, заявляет Вильям. – Моя, как видите, подкачала.
– Что есть, то есть. –Оглядывая Вильяма, выразил общее мнение Командор. После чего Командор к искажению в лице Ягоды, бросает на него многозначительный взгляд и говорит Вильяму. – А чем, наш, Ягода, не достойная для твоей трагедии фигура. Как по мне, то он вполне достоин того, чтобы сыграть в чьей-то судьбе трагическую роль. Верно, я говорю? – обращается к своим собутыльникам Командор. На что звучит единодушное: «Верно! Такого подлеца и негодяя ещё поискать», и только один Ягода критически отнёсся к такому предложению, ещё больше разозлившись на Вильяма, кто, по его мнению, за всем этим обвинением его в такого рода человеческих качествах и стоял. Что Ягода и высказывает.
– Командор, – обращается к Командору Ягода, – я, конечно, вам очень признателен за то, что вы меня не забываете и всегда отмечаете, но я не то что совсем, но вот отчасти неуверен в том, что у этого, – Ягода недвусмысленно смотрит на Вильяма, – писателя хватит таланта и воображения, чтобы драматизировать мною чью-то героическую личность.
– А это мы сейчас посмотрим. – С живостью заявляет Командор, согрев плечо Ягоды крепким приложением своей руки. Отчего у Ягоды вместе с пылью из плеча выбилась вся ядовитая улыбчивость на лице. При виде которого, Вильям догадался почему Ягоду так зовут, и заодно к какому не съедобному сорту ягод его соотнести –к волчьим ягодам, красивым с виду, но ядовитыми внутри.
– Ну что, писатель, – обращается к Вильяму Командор, – справишься с нашим Ягодой, сумеешь раскрыть перед нами его внутреннюю суть? – Вильям с небрежным видом поворачивается к Ягоде лицом и с таким пренебрежением бросает вопрос: «С этим сводником что ли?», что до глубины своей души потрясённый Ягода и продохнуть не может от обессилевшего его возмущения.
–Ага. – Заржал со всеми остальными людьми за столом, окромя Ягоды, Командор. – А ты, я смотрю, приметлив и зришь в точку. – Продолжая раскатываться смехом, сказал Командор. – И что можешь добавить к этому замечательному качеству нашего, и вправду сводника, Ягоды? – спрашивает Командор. Вильям, было вернувшийся лицом к Командору, опять поворачивается к Ягоде, теперь уже побелевшего в бледности, вызванной его испугом перед тем, что на его счёт может провокационного наговорить этот подлец, писатель, и все ему, почему-то так кажется Ягоде, поверят и начнут делать в уме подсчёты, а затем выставлять ему к оплате все эти насчитанные счета. А это всё неминуемо ведёт к его банкротству. Чего он может и не пережить, привыкши жить на широкую ногу Командора.
Вильям, тем временем, всё за Ягоду понял и, вернувшись к Командору, сказал. – Я бы сказал, но это будет трагично для него.
– А мы ничего, переживём. – Ржёт в ответ Командор.
–А он? – спрашивает Вильям.
– А это всё зависит от него. – Как-то уж совсем нехорошо для Ягоды сказал Командор, что Ягоде захотелось немедленно выйти до ветру, чтобы так сказать, не слышать всего того поклёпа, с каким на него обрушится этот болтун. Но он не успел, да и не посмел, так как Вильям начал его характеризовать.
– О его движущей всеми его делами зависти, я думаю, говорить не стоит. О ней все до единого знают. – Так, за между делом, типа сказал Вильям, взорвав своих слушателей внутренними аплодисментами стоящими в их глазах: В точку приметил! Так оно и есть. Ну, до чего же приметлив. – И только Ягода в своих мыслях не соглашался с ним и общим мнением. А так как аргументов против этого у него особых не было, то он в доказательство своей правоты использовал то, что всегда используют люди не благородного содержания, не имея должных аргументаций, а именно оскорбления в адрес Вильяма (приводить их здесь, было сочтено не нужным, по причине их известности).
– Что ещё? – умилившись слезой, подгоняет Вильяма Командор.
– Где есть место одному смертному греху, то там всегда найдётся место и для всех остальных. – Иносказательно говорит Вильям, и Командор вынужден с подозрением посмотреть на полного грехов Ягоду. А Ягода и возразить ничего не может, всё так очевидно и явственно на его лице написано. И, пожалуй, захоти Вильям сделать проницательные предположения насчёт спрятанного кинжала, там, на крыльце: «Сдаётся мне, что именно Ягода что-то вероломное насчёт Командора надумал, спрятав на крыльце кинжал, а меня тут приплёл, чтобы отвести от себя подозрения», то ни у кого не возникло бы и доли сомнения в верности этого его предположения. Но Вильям удержался от соблазна раскрыть всем глаза на вероломство этого Ягоды, и не потому, что пожалел его, – ему и так не сладко живётся при наличии в себе этого чёртова греха, зависти, которая всю его жизнь опресняет и обесценивает, – а он догадывался, что товарищи Ягоды по столу и по всему остальному, не менее его отравлены своим злодейством, так что их лучше держать в напряжении насчёт скрытных возможностей Ягоды, чем все его козыри раскрывать перед ними.
– Соглашусь. – Поддав Ягоду по плечу, усмехается Командор, вернувшись к Вильяму. После чего он становится серьёзным в лице и спрашивает Вильяма. – А что на мой счёт скажешь? В каком трагическом качестве я тебе вижусь? – Вильям выдерживает внимательную к Командору паузу, чтобы тот не подумал, что он подошёл к нему не со всей серьёзностью и внимательностью, и, не имея возможности не делать выводы насчёт Командора, внутренне перекрестившись, говорит ему. Да так, что Командор чуть не поперхнулся от потрясения, услышав это, а все вокруг замерли в тревожном ожидании ответа Командора.
– Вы не видите то, что у вас делается под носом. Вот в чём весь трагизм вашей ситуации. – Даже не говорит, а огорошивает всех это услышавших людей Вильям. После чего внутреннее помещение таверны погружается в мёртвую тишину и все, а в особенности Угрюмый Джон, только одного и ждут, когда миссис Лонгли, такая беззаботная и беспечная дурочка, там, за перегородкой, ведущей во двор, не напоётся – она единственная, кто не был в курсе происходящего разговора за столом Командора и оттого вольно дышала и наслаждалась своей, бесконтрольной со стороны Угрюмого Джона жизнью.
– Так проживу и я и так погибну,
Не подчинив своей девичьей воли
Тому, под чьим насильственным ярмом
Моя душа склониться не согласна.– Распевая стих, звенела своим голоском миссис Лонгли, отвлекая на себя и от себя к этому голоску всех тех, кто это слышал. А они, все эти люди, между прочим, сюда пришли, чтобы во всём противоречить хозяйкам вот таких завораживающих слух и одуряющих разум голосков, а она их сбивает с этого напора мысли.
– Да что ж это такое делается? – начали возмущаться чёрствые сердцем пропойцы, которые уж и забыть забыли, что можно чувствовать и сердцем слушать, а тут их прямо лицом в эту чувствительность макают или тычут прямо в стол, куда они лбами было упёрлись. – Я сюда пришёл, чтобы всей душой ненавидеть себя и целый свет, а меня сбивают с толку этой чистотой мысли.
– Такого быть не может, это наваждение, или песнь Сирены, с целью сбить нас с правильного пути! – ахнул всё о ведьмах знающий посетитель с длинным носом, крепко-накрепко зажав руками уши, чтобы противостоять этим магическим призывам миссис Лонгли, однозначно Сирены, которая добивается одного, завести мысль выпивохи в глубины своей мысли и там, а точнее, в кружке, утопить его.
И теперь все, кто ещё не одурманен голосом миссис Лонгли, а многие уже поддались очарованию её голоса и перестали ненавидеть своих жён, чья враждебная требовательность к ним и привела их сюда, чтобы выпустить пар и заглушись огонь ненависти к ним, ищут поддержки со стороны Угрюмого Джона, только с виду такой угрюмого и грозного, тогда как на поверку оказывается, он однозначно подкаблучник, раз не может унять свою бабу. И Угрюмый Джон видит, как он в одно мгновение пал в глазах посетителей трактира, скатившись до такой, невыносимо ему слышать, роли второго плана в их семье.
– Да заткнёшься же ты, наконец! – побагровев в лице, громыхает голосом Угрюмый Джон, и мигом уносится туда, за перегородку, во внутренние помещения таверны. И как всеми тут же слышится, то Угрюмый Джон приступил к делу воспитания смирения в миссис Лонгли со всем усердием – оттуда донёсся страшный грохот посуды, с последующим тяжким падением какого-то уж очень всем знакомого грузного тела. – Никак Угрюмый Джон перестарался в деле наказания миссис Лонгли и, увлёкшись, расшиб себе голову об пол. – Сделали предположение наиболее проницательные выпивохи. На что следует единственно возможный ответ в данном случае. – Заставь дурака богу молиться, такон себе лоб расшибёт. – Со знанием дела и знанием Угрюмого Джона, кого все за его спиной считали за человека, скажем так, не достаточно развитого в умственном плане, всё за него решили забулдыги, потянувшиеся к выходу из таверны, чтобы таким образом проверить Угрюмого Джона ещё и на сообразительность, которой у них не отнять.
Что же касается Командора и его окружения, то они тоже на время отвлеклись от решения по Вильяму, а когда пришло время Угрюмого Джона отстаивать себя и своё честное имя в глазах местной публики, известной своей категоричностью суждений тех людей, кто всегда держит возле себя юбку, а, по их мнению, держащихся за юбку и другого у них мнения быть не может, то Командор возвращается к Вильяму, не сообразившему сделать ноги, и предупреждающе о страшных последствиях спрашивает его. – И что ты хочешь этим своим заявлением сказать?
– Так прямо и не скажешь. – Даёт ответ Вильям. И как сдаётся пониманию Командора, то он решил увильнуть от прямого ответа.
– А ты говори, как можешь. А иначе, ты сам знаешь, что будет. – Сжав до побеления костяшек пальцев кулаки, проговорил Командор.
– Хорошо. – Говорит Вильям, вынимая из куртки колоду карт. Что вызывает придирчивое заявление со стороны Ягоды. – Так ты решил прикрыться картами. Которые за тебя всё скажут, а ты значит, не причём.
– Не совсем так. – Говорит Вильям. – Это для вас. – Добавляет он, бросая колоды на
