решил выбирать, полагаясь только на свой интерес. А ведь у Рыжей, и это крайне вероятно, имеются свои предпочтения и интересы, и их не учитывать будет глупо. Тем более, это не кинотеатр, где скучность фильма можно компенсировать покупкой билетов на места для поцелуев.
– Да, жаль, что здесь нет таких мест. – Сумел-таки я найти один весьма существенный недостаток в театре, в сравнении с кинотеатром.
– И что же может понравиться Рыжей? – задался вопросом я, как только перестал искать выход для театра из этого сложного положения, с отсутствием мест для поцелуев. – А кто её знает, если она мне об этом не говорила. – Вполне себе конструктивно ответил я на этот вопрос. Что, собственно, не может удовлетворить меня, а методом тыка, конечно, можно попробовать, хотя бы из интереса, – она же водила меня к гадалке, а это тоже самое, по моему сугубому мнению, – но только потом, когда все варианты будут исчерпаны. – Решил я, притормозив закрывать свои глаза. – Тогда придётся пораскинуть мозгами и нарисовать общую картину Рыжей. Что её может интересовать, какие у неё предпочтения и вообще, каким взглядом она смотрит на мир и на меня, как самую важную для меня и возможно для неё, часть этого мира. – А вот сейчас я не удержался и закатил глаза, чтобы для начала образно увидеть Рыжую, а затем начать в ней искать ответы на эти мои вопросы.
Что, как буквально скоро мною выяснилось, не так легко сделать, когда на Рыжую одно загляденье смотреть, задрав голову к верху. Где в таком положении отлично всё смотрится, но вот думается совсем никак. А стоило мне только подумать и вопросить себя о том, откуда эти яркие звёздочки вокруг Рыжей взялись, – а что-то в затылке у меня подсказывает, даже не ответ на этот вопрос, а указывает на ответственность за такое своё не осмотрительно долгое нахождение в таком положении, – как вдруг всё вокруг меня закружилось, и я, набирая скорость, начал стремительно удаляться от Рыжей. – Куда?! – только и успел я вскрикнуть, как вдруг оказался на полу, куда я и приземлился в падении.
– Что-то во мне подсказывает, – утаивая источник информации, который меня навёл на эту мысль, рассудил я, глядя снизу на афишу, – что Рыжая любит слезоточивые драмы, из которых можно было бы сделать выводы её спутнику, то есть мне. – Эта мысль мне показалась вполне разумной. И я, поднявшись на ноги, вначале отряхнул от пыли источник последней моей информации, который всегда основателен в своих рассуждениях и мыслях, и оттого никогда не лезет на рожон, а доносит свою мысль тогда, когда все другие будут перепробованы, – вот почему мы все так крепки задним умом, – а затем в очередной раз изменил фокус своего видения и принялся подбирать такую драму, чтобы Рыжая бросилась искать утешения у меня на плечах. – А там и до поцелуев недалеко. – Коварно усмехнулся я, с досадой подумав об отсутствии мест для поцелуев.
– И куда спрашивается, мне её вести, чтобы утешить? – задался было я вопросом, но тут я увидел в отражении стекла, под которым находилась афиша, гардероб, и это меня успокоило. – Что ж, посмотрим, чем я смогу смягчит сердце Рыжей. – Должно мотивировав свой взгляд, в который уже раз, по-новому посмотрел я на афишу.
И первое, что бросилось мне в глаза, и я сам не знаю почему, так это название пьесы Островского «Бедность не порок». И как мне показалось, то это совсем не случайно, как и то, что я автоматически мысленно заглянул себе в кошелёк, а рукам вдруг захотелось согреться в карманах моих брюк, где можно заодно пересчитать всю находящуюся там мелочь. Ведь пальцы рук, как оказывается, ничего так не любят, как считать, и им только дай для этого повод и возможность, то они будут только счастливы.
– Нет. – После небольшого раздумья, пришёл к решению я. – Слишком вызывающее ассоциации название. – Здраво рассудил я. – Это уж потом, когда у нас и у меня в частности, с ней что-нибудь получится, а другими достижениями я похвастаться не смогу, то тогда я её свожу на эту постановку. – После чего я оставил в прошлом название этого спектакля и перешёл к следующему предложению. А там как будто специально, на меня смотрит «Скупой». – Пропускаем. – Немедленно реагирую я, совершенно несогласный с тем, что можно было подумать при виде такой знаковой комбинации названий.
Но я-то знаю, в чём тут заковырка. За всей этой провокацией стоит Наум Наумыч, не упускающий ни одной возможности мне насолить и любым косвенным видом указать Рыжей на то, как я её недостоин и что меня даже нечего сравнивать с полным достоинств и щёки у него всегда начисто и гладко выбриты, а губы прикормлены специальным распухающим раствором и готовы к полным и беззастенчивым поцелуям, Наум Наумычем. – Тьфу, на тебя Наум Наумыч. – Чуть не оросил я витрину с афишей, в которой я, в написании названии пьесы «Скупой», вдруг увидел Наум Наумовича. Как мне сдаётся, то первого скупца будущего и вообще прижимистого человека. С чем я перевожу свой взгляд вниз и наталкиваюсь …наталкиваюсь и не пойми к кому относящееся, даже не название постановки, а явный посыл – «Идиот».
И так как я не стал немедленно реагировать, задавшись принципиально звучащим вопросом: «Кто идиот?!», то у меня с собственной самоидентификацией проблем нет и вроде как в душе порядок. При этом я догадываюсь, кто мог бы подойти на эту роль. Правда, как мне кажется, то что-то здесь не сходится. Ведь если к написанию афиши приложил руку Наум Наумыч, то он не такой идиот, чтобы так подписываться. А то, что он, таким образом, хотел указать мне моё место, то зная Наум Наумыча, я не верю в то, что он на этом этапе нашего противостояния, будет так себя вести. Вот когда он начнёт понимать, что он проигрывает, и у него шансов против меня почти что нет никаких, то он не остановится ни перед чем и опустится до мелких пакостей.
– Но тогда, что это может значить? – задался вопросом я, уверенный в том, что на афише представлен не просто репертуар театра, а каждое название несёт в себе скрытый посыл мне. И тут опять мне на глаза попадается вид гардероба, отражённого в зеркальной поверхности витрины и на этот раз это наводит меня на совсем другие мысли.
– А ведь, пожалуй, не стоит Рыжую сюда приводить. Будет лучше, если я свожу её в другой театр. – Не сводя своего взгляда с гардероба, где я принимал номерки и подавал одежду, не знаю точно почему, но я так подумал и решил. После чего я возвращаюсь в гардероб и …А дальше не важно и не очень-то интересно. А вот когда я на следующий день, – значит, когда я обо всём этом размышлял, то после посещения салона леди Сони прошло несколько часов, – прибыл под своды другого театра, хоть и не явно, но само собой, и без этого никак, конкурирующего с нашим в борьбе за умы зрителя, то о том, что и кого я там встретил, будет не без интересно рассказать.
Ну а для начала я начну с самого театра, о котором я могу говорить только относительно нашего театра и только в сравнении с ним. Вот, если бы я никогда не был в театре и тем более, внутри такого величественного здания, – говорят, что каждый театр держится на актёре, что и заставляет говорить о нём в таком возвеличественном ключе, – то тогда мой взгляд был бы девственно чист, и я бы мог быть более объективным. А так на моё мнение оказывает давление моя заинтересованность и служебное положение, где я просто обязан, правда не без своих критических замечаний, оказывать предпочтение своему театру перед всеми другими; даже если для этого есть все веские основания. А так как театр, как уже ранее говорилось, это, прежде всего, его основа, актёр (режиссёра не буду упоминать по причине загадочности и таинственности его фигуры в единственном числе), то вот его-то и придётся упомянуть.
Так, войдя внутрь конкурента-театра, через массивные колонны и центральный вход, но только со стороны касс, не успел я и оглянуться по сторонам, и так сказать, впитать в себя местную атмосферу, состоящую из переплетения всех видов и родов страстей, начиная от фарса, заканчивая с несовместимой с главными ролями в репертуаре театра трагедией с ведущим актёром Рымским, за чьей спиной крутил роман с его женой и по совместительству ведущей актрисой, местный режиссёр Каренин (тут уж выбирай, либо главные роли в театре, либо главная роль в семье; что и говорить, а умеет этот Каренин создать интригу), как у одной из стен, где на стенде были развешаны фотографии ведущих актёров, я к своему удивлению замечаю очень знакомое для себя и знаковое для моего родного театра лицо; а вернее, вначале спину, а затем в профиль лицо одного из ярчайших представителей актёрской профессии и по совместительству актёра нашего театра, Казимира Брута.
– А я уж было расстроился, что для меня всё здесь будет в новинку, и я буду петлять здесь в неизвестности. А оно вон как выходит, и не я один посматриваю на сторону, и мир действительно тесен. – Приободрился и потеплел в душе я при виде Казимира. А то ведь я не совсем был уверен в том, что поступаю правильно и меня немного грызла совесть – мне казалось, что я изменяю своему театру, отправившись на сторону, сюда. И для этого были свои основания. Вот спрашивается, что такого есть здесь, чего бы не было в нашем театре. Другой репертуар и спектакли, но ведь это дело наживное. Но тогда что? И я догадываюсь, что это может быть. А это всё наводит на нехорошие мысли на мой счёт со стороны коллектива нашего театра. Я, таким образом, могу быть заподозрен в том, что я сомневаюсь в профессионализме актёров нашего театра и его режиссёра, которые не смогут поставить на сцене то, что ставится здесь, в этом театре. Но сейчас я увидел Казимира и слегка успокоился, по крайней мере, с его стороны я не смогу, не только быть обвинён во взглядах на сторону, но я смогу, если что, перевести на него стрелки: А если хотите знать, то Казимир Брут туда же.
– А что он там интересно, для себя присматривает? – задался вопросом я, и собрался было приглядеться к Казимиру, как вдруг, к полной моей неожиданности, меня сзади хватают за локоть и, опять я не успеваю сообразить, что тут происходит, как оказываюсь за одной из колонн, где передо мной стоит, кто бы мог подумать (да никто) Бонч Бруевич. И я настолько удивлён, что не пытаюсь возмутиться таким резким сближением со мной на ты, а теперь вот и за локоть без спроса берёт, Бонч Бруевича, а только в удивлении ахаю: «Во как!», и жду от него объяснений.
– Видел? – кивнув в сторону касс, спросил меня Бонч Бруевич.
– Угу. – Киваю я в ответ, всё так же вопросительно глядя на него. И тут этот Бонч Бруевич, как будто читает мои мысли, которые сопровождали меня при подходе сюда. – А разве не понятно, – удивляется Бонч Бруевич моей недогадливости, – если театральный актёр, и к тому же задействованный в театральном сезоне, то тебе что, своего театра мало и ты ещё прёшься в чужой. И тут не прокатит твоё объяснение, мол, я пришёл сюда, чтобы подсмотреть чужую игру и набраться опыта. Режиссёр насквозь видит всю твою фальшивую игру, под которой ты хочешь скрыть свои истинные намерения – бросить свой родной театр на произвол судьбы бездарных актёров, – тебе, видите ли, роль Гамлета обещали (врут, чтобы заманить, а попросил бы меня, то я бы при определённых условиях согласился), – и стать подлым перебежчиком.
