на весь свой кабинет Валериан Никифорович, под дружные смешки своих подхалимов. Но я-то, после того как вывел эту свою формулу, теперь учёный, и я отлично понимаю сегодняшнее состояние Валериана Никифоровича – самому-то поспать не удалось, будучи в наказание поставленным на всю ночь в угол Лютиком. – Постой и подумай о том, как не думать о своей любимой супруге, съедая последний сервелат. – Указав указательным пальцем на сегодняшнее место нахождения Валериана, Лютик отправила его в самый нелюбимый для Валериана угол, у туалета.
– Я бы вам сказал, – поднимая глаза от пола, сбиваясь на смущение, говорю я, – но здесь присутствуют дамы с чувствительными сердцами, и подробности моего сна их могут не только побеспокоить, но и до краски на лице взволновать. – И такой мой ответ несколько сбивает настрой Валериана Никифоровича поизмываться надо мной, а вот желание услышать подробности моего сна, наоборот, только усиливается. Что в полной мере относится и к женской части нашего коллектива, готовой с визгом отстаивать своё право быть выслушанной и быть в курсе всего того, что я таким завуалированным образом, хочу от них скрыть. А то, что я хочу скрыть, всем догадливо известно – это мои шуры-муры с привлекательнейшей Евгенией Александровной, заведённые мной, чтобы, так сказать, поставить в неловкое положение Валериана Никифоровича, который и ничего против сказать не осмелится. Нет уж, им всем тоже хочется слышать подробностей. И это практически дискриминация по половому признаку, ведь как ими понимается, то я все эти пикантные и местами пакостные подробности, решил под задористый смех начальника, Валериана Никифоровича (ему я расскажу другую историю), рассказать всем этим мужланам.
Ну а Валериан Никифорович не полный дурак и он понимает, под какой удар он себя поставит, выгнав вон из кабинета женскую часть коллектива, – как минимум, Лютику сообщат, что он за её спиной что-то замышляет, а там и не оправдаешься, – а слушать мои пошлости при всех, это ставит под удар его начальствующее положение, так что ему ничего другого не остаётся делать, как на этом завершить мой разбор полётов во сне и наяву.
Вот это я понимаю законотворчество. А все эти, отдалённые от человеческого бытия и лежащие только в отдалённой перспективе законы и научные гипотезы, также далеко меня волнуют.
Между тем Павлов берёт и, меня не спрашивая, пододвигает свой стул к моему столику, немедленно вызвав у меня беспокойство финансового характера. Я краем глаза заметил, сколько он там чашек кофе выпил, а это указывало, не только на то, что в нём ключом била жизнь и эксцентричность, но что-то мне рефлекторно подсказывает, что он будет не против того, чтобы я все затраты за его выпитый кофе взял на себя. – Так вот в чём его фокус заключается. – До меня дошло понимание настоящего значения его слов о маленьких радостях. Где я, как оказывается, был первый для него подопытный. Что ж, я должен отдать должное ловкости Павлова, так умело меня обошедшего. И ведь попробуй я у него поинтересоваться, намёкливо кивая в сторону его стола полного пустых чашек, – а вы за свой кофе заплатили? – как он меня опять подловит на моём рефлексе самосохранения своих финансовых возможностей. – А вы, батенька, большой скупец. – Подмигнув мне одним глазом, как будто он что-то такое особенное обо мне знает, заявит Павлов. А что я ему могу сказать в ответ, типа я к вашему кофе не имею никакого отношения, и тогда спрашивается, на каком основании, или хотя бы с какой стати, я должен за него платить? А, батенька? – А Павлов откинется на спинку стула, закинет ногу на ногу и с довольным видом обрушит на меня свою задуманную им заранее ловкость.
– Вот видишь, как легко вывести из человека всё ему ненужное, что только отравляет и сгущает ему кровь. А теперь вздохни. Чувствуешь, как легко теперь дышится? – Павлов и сам глубоко вздохнёт в конце своего ко мне обращения. А я не удержусь и тоже вздохну (опять рефлекторно), и чёрт меня и Павлова со мной дери, мне и вправду станет до головокружения легко дышаться. – Рекомендую три раза в день, желательно до первой чашки кофе, – я уже запущенный вариант, – делает оговорку Павлов, – делать такие дыхательные упражнения. Способствует свежести и чистоте мыслей. – После чего Павлов сделает ещё пару дыхательных заходов и, закончив это своё упражнение, обратится ко мне с вопросом: Так о чём это мы?
А мне, конечно, уже неловко заводить речь о какой-то там оплате мной несколько лишних чашек кофе, когда он столько для меня сделал. Правда меня не покидает предчувствие, что Павлов ожидал, что так всё и будет. Но да ладно, я на него не в обиде. Тем более, вон мой заказ появился в руках официанта, вышедшего из дверей, ведущих с улицы во внутреннее помещение кафе.
Павлов, как мной замечается, тоже увидел появившегося официанта, и он начинает себя вести не так спокойно, как я, а он начинает с какой-то нервной возбуждённостью ощупывать свои карманы, забираясь в них руками. – Неужели совесть проснулась, и решил сам за себя заплатить? – почему-то мне так подумалось. А вслед уже в другой версии понимания его поступка рассудилось. – А может это подспудная реакция на появление официанта, выступающего для него в качестве ревизора, который может потребовать у него оплату счёта? – Но ответы на свои вопросы я не получил, так как я вдруг замечаю закономерный результат такого, впопыхах, поведения Павлова. Он, вынимая из кармана руку, видимо прихватывает там купюру и она вместе с рукой выскакивает из кармана и в кружащем полёте летит под стул Павлова. Я, само собой, собрался было указать ему на такую его оплошность, но резко перебиваюсь суровым кивком Павлова – Тсс, тихо. – А тут ещё и официант подходит и… Я, увидев всё примечающий взгляд официанта, понял, что затеял Павлов – одно ребячество и глупость, а не серьёзный подход к делу проверки работы рефлексов официанта.
– Да такие эксперименты, если он хочет знать, мы в детстве проводили над одноклассниками, а вам, учёный с мировым именем, как-то не предстало так мелочиться и ребячится, и если уж решили меня впечатлить, то уж извольте соответствовать своему громкому имени. – И только я так подумал, как меня озаряет догадка. – А может он как раз и ждал от меня такой реакции? Или того больше, это есть его реакция на предстоящую встречу с агентом иностранных спецслужб, о которой он мне говорил. Он немного опасается за себя, вот и решил таким ребячливым способом немного расслабиться.
Между тем официант добрался до моего стола и под внимательными взглядами с моей и стороны Павлова, принялся расставлять принесённый заказ. И как мне виделось, то его что-то заботило, – а я догадываюсь что, – и как результат, у него возникли сложности в расстановке принесённого заказа: чашек и чайника. А тут ещё Павлов не может спокойно усидеть и лезет под руку официанту. – У вас руки подрагивают. – Делает замечание Павлов, и все мы, в том числе и официант, переводим взгляды на его руки, которые может до этого момента и не дрожали, а просто неловко себя чувствовали, но сейчас, когда на их счёт сделали такие выводы, они и в самом деле начали демонстрировать лёгкое подрагивание, в общем, отвечали возложенным на них ожиданиям.
И официант теперь и не знает, как ему реагировать на слова этого столь приметливого посетителя. И если вначале он хотел оспорить это его заявление, но после того, что его руки продемонстрировали и все это видели, разве можно отрицать очевидность. Впрочем, официант оказался сообразительным малым, и он нашёл достойный выход из своего положения. – Это реакция моего организма на вчерашнее. – Доверительно посмотрев на Павлова, сказал официант. Павлов внимательно смотрит на него и после этой небольшой паузы спрашивает его. – И это всё, что ты хотел нам сказать? – Официант, продолжая смотреть на Павлова, говорит. – Вы немного рассеяны.
– На сколько? – с улыбкой спрашивает Павлов.
– Вы знаете на сколько. – С улыбкой отвечает официант.
– Тогда ты знаешь, сколько тебе будет оставлено на чай. – Говорит Павлов, наклоняясь вниз, где он подбирает выроненную купюру, которая отправляется им в карман. После чего он смотрит на меня и одним взглядом спрашивает (официант тем временем покинул нас). – И что скажешь?
– Это скорей провокация, чем что-либо другое. – Показываю своё отношение к увиденному я.
– Внешний раздражитель это всегда, в той или иной степени провокация. – Даёт ответ Павлов.
– И в каких целях он была проведена? – спрашиваю я для проформы, тогда как примерно знаю для чего.
– Для внешнего употребления: чтобы даже не убедиться в честности официанта, а мотивировать его на неё. Ведь она не из ниоткуда берётся в человеке, а она есть неотъемлемая часть его характера. А вот принимать её в расчёт или нет, то это зависит от человека, и оттого, сочтёт ли он это целесообразным или нет. В общем, за всем стоит свой расчёт. Но это только на мой расчётливый взгляд. – С горькой усмешкой делает оговорку Павлов (это уже после я понял, к чему он это мне сказал, и какова настоящая была цель этого эксперимента, с призывом к честности официанта – Павлов всё это действие, образно с бесплатным сыром, проецировал на себя). – Плюс к этому, он теперь будет очень внимателен к нашему столу и запомнит всё за ним и со мной происходящее. А это мне необходимо из других соображений. – Тут Павлов наклоняется ко мне и шепотом говорит. – Во мне, как и в любом другом человеке, наблюдается весь набор природных инструментов, служащий для сбережения моего организма. И инстинкт самосохранения, со своим страхом, всегда имеет своё место и слово в моих поступках. А сейчас он мне подсказывает, что быть начеку не помешает.
– Вы это о чём? – спрашиваю я его. Но мне не даётся ответ, а Павлов вдруг кого-то замечает, после чего приподымается со своего места, откланивается и возвращается за свой стол, оставив свой стул у моего стола. А там у него с этим стульным вопросом нет проблем и недостатка, и он занимает другой стул. Я же заинтригованный его поведением, так и подрываюсь обернуться назад и посмотреть на того, кто заставил Павлова так поспешно ретироваться, но сдерживаюсь, понимая, что вот этого я точно не должен сейчас делать. А будет лучше проявить хладнокровие и продемонстрировать полное безразличие к окружающему и единственное что меня сейчас волнует, так это мой кофе. И я, взяв чашку, откидываюсь назад к спинке стула и начинаю наслаждаться жизнью, прищуриваясь от пробивающихся сквозь листья дерева лучей солнца, с видимым наслаждением попивая кофе.
При этом я держу под контролем находящееся в зоне моего внимания пространство вокруг и с нетерпением жду появление того человека, на кого так поспешно отреагировал Павлов. Ну а так как Павлов ещё сначала нашего с ним разговора вскользь упомянул, кто это будет, – некий агент специальных служб, работающий под дипломатическим паспортом посольства Швеции, а, по мнению Павлова, и это тоже прикрытие, а он на самом деле посол империалистических сил, решивших с помощью немалых подачек, переманить его на свою сторону, и на поле информационной войны нанести удар молодому Советскому государству, – то я ожидал увидеть человека в
