личного. Просто цена разная. Мне ведь князь тоже понравился. И я ему. Но мы оба понимаем, что он все не отдаст. У вас, другая история, хотя твое сокровище просто дороже.
− Не злись, Сэма, − Рита удержала подругу за руку, видя, что она уходит, − тебе ведь князь понравился, я же вижу, очень понравился. Ну не уходи так.
− А как? Пойти чмокнуть парня и сказать «спи милый, все было прекрасно»? Или встретить утро в этом бардаке и опять смотреть, как они напьются? – она обвела взглядом зал и кухню.
Бардак был действительно потрясающим. При всем их старании сохранить хотя бы видимость порядка, повсюду на всех горизонтальных поверхностях: столах, подоконниках, рояле и даже полу, лежали тарелки с остатками еды и окурками, чашки из-под чая и кофе, множество рюмок, стопок и стаканов, либо пустых, либо с остатками спиртного всех цветов. В разных углах собрались компании бутылок и банок. Полотенца валялись где попало, шторы смялись. Мусорный бак на улице был уже забит и в комнате на выходе и в кухне стояли мешки с мусором. И все это пахло. На диване лежал, укутанный с головой, Ник и само собой, «воздуха тоже не озонировал».
− Сэма, у меня идея, − радостно воскликнула Рита, − ты ведь работаешь в компании по уборке. Ну, подрабатываешь, да? Сколько стоит сейчас все тут идеально убрать?
− Да ведь ночь на дворе.
− Я и спрашиваю, сколько бы это стоило днем, и сколько будет стоить сейчас ночью?
− Ну, днем максимум сотка, ночью не знаю, минимум в два раза дороже, или в три.
− Вот возьми, − Рита подвинула ей стопку «своих» долларов.
− Ты что хочешь, чтоб я тут стала убираться?! – обалдела Сэма.
− Нет Сэмочка, дорогая, любимая моя, я хочу, чтобы ты все это организовала. У тебя же есть телефоны. Подними своих, заплати любые деньги, но чтобы сейчас, до рассвета, пока наши не поднялись здесь было идеально чисто. Представляешь, они встанут, а тут чистота, порядок, завтрак готов и никого нет. Давай, а?
− А давай, − внезапно согласилась Сэма.
Ее вдруг тоже захватила идея. Любой наемный работник мечтает дожить до дня, когда он сам наймет. А тут вдруг можно нанять своих, да еще щедро вознаградить. И завертелось.
В первую очередь кое-как подняли Ника и почти отнесли в спальню к князю. Там подняли князя, в трусах и кителе, и переместили к Федору. Вроде разницы никакой, но так им показалось логичней. Уложили Щербацкого, укутали покрывалом, которое они вместе стащили в ресторане, посмотрели на «своих», даже похихикали и полетели организовывать чистку. Ом спал в спальне Саши, который на второй день разгула не выдержал и переехал на время к Марте, чтобы не только не участвовать, но даже не видеть, как бестолково тратятся большие, халявные деньги. Чертушка, присутствовал и при разговоре девиц и, потом, во всей процедуре уборки. Ему было одинаково интересно устраивать бардак и наводить порядок. Такое вот существо, как компанейский жид или как смерть на миру.
Сэма вошла в раж и народу назвала даже больше, чем надо. Потом одного, мужеского полу, послала в магазин и за косилкой, а троих девочек-мексиканок лихо распределила по дому и территории, строго настрого запретив шуметь и входить в спальни. Нагло подняв их среди ночи и, убедив тридцатью долларами в час, предварительно прикинув, что за три часа управятся, как раз до рассвета, она решила, что даст каждому по сотне и заранее порадовалась их радости и своей щедрости. Имея уже немалый опыт в уборке чужих домов, Сэма очень толково распределила обязанности трудящихся, вовремя перенаправляла их усилия, помогала в чем-то сама и, в конце концов, разошлась так, что даже потратила часть своих денег на закупки всего необходимого для уборки и заказала шикарный завтрак по телефону в круглосуточном ресторане. Рита тоже зря не сидела, прокралась, как мышка в комнаты, собрала всю грязную одежду, полотенца, носки, все что нашла, и выстирала в гараже в машинке. Потом, после сушки, аккуратно сложила и также тихо вернула в шкафы. Уже в рассветном сумраке заметила свои красные трусики, зажатые в кулаке Феди, хотела было вытащить, но потом, чему-то своему улыбнувшись, оставила, как есть, и интригу сохранила.
Часть 23.
Федор все также с похмельным наслаждением пил холодную минералку и складывал в уме пазлы запоя, когда в зал-гостиную вошел взъерошенный князь в трусах и кителе. Он, так же как до этого Федор, недоуменно оглядел идеальный порядок в доме, остановившись у окна, долго обозревал выстриженную по рекрутски лужайку, потом вернулся в кухню, поднял крышку кастрюльки на плите, понюхал еще горячий завтрак, закрыл крышку, развел руки и спросил:
− Это как же, вашу мать, извините, понимать?
Федор не ответил. Князь распахнул холодильник, поудивлялся вовнутрь, достал бутылку холодной минералки и, наконец, уселся на диван рядом с Федором. Открыл минералку, налил в чистый, прозрачный бокал и, не отрываясь, выпил. С памятью после долгих возлияний у него тоже было не важно.
Князь откинулся на спинку дивана, запустил руки в карманы и спросил:
− У меня два вопроса – кто такой Ник и почему так чисто?
Он вытащил одну руку из кармана, посмотрел на красные, кружевные трусики, потом одел их на палец, повертел перед лицом и добавил:
− Теперь три вопроса.
− Отдай, − сказал Федор, − это мои.
Обалдевший Щербацкий уставился на друга:
− Теперь у меня четыре вопроса и первые три уже не интересуют.
− Да, Ванечка, да, − решил поёрничать Федор, − когда-нибудь это должно было случиться. Наша дружба затянулась. Я никогда не относился к тебе как к другу, но я боялся, что ты не поймешь. А теперь я рад, что так все случилось, как-то само собой. Тебе понравилось, дорогой?
− Федя, это ни фига не смешно.
Князь давно знал привычку друга шутить на грани, причем так, что до конца не понятно где он шутит, а где нет. К тому же он с рождения жил в Калифорнии и всякого повидал. А Федор не унимался:
− Да какой тут смех, Ваше Сиятельство. Я юноша честная и вы у меня первый. Мне вот что интересно, как вы меня родителям теперь представите, кто к кому переедет, и какую фамилию мы возьмем. Вы ведь меня не бросите, князь. Вы порядочный человек, я давно Вас знаю.
Щербацкий встал и принялся растягивать трусики в разные стороны, потом протянул их Федору и сказал:
− Ну-ка примерь.
− Да, «неладно что-то в Датском королевстве», − возмутился Федя, − Ты не принц, Щербацкий, ты сволочь, я рассчитывал на туфельку.
Федор уже куражился и князь знал, что на этой волне ему друга не переиграть, легче игру принять.
− Да, похоже, я попал. Классическая схема. Шпион Ник, чертовы деньги, запой и ты, − ни разу ни Сингарела, подстилка Гэбэшная.
− Не верите вы в любовь, Ваше Сиятельство, а зря. А я той ночью поверил.
− Да перестань уже, Федор.
− Успокойся, Ваня, я не о тебе. Я о Рите, − Федор вырвал трусики из рук князя, растянул их перед лицом, и, обращаясь, к ним сказал, − прости, родная, я не стою ни слез твоих, ни крови твоей.
И он сложил трусики в карман халата.
− А если без пафоса? – спросил Щербацкий.
− А если без пафоса, Ваня, то все ужасно мерзко.
− Что именно мерзко?
− Я, князь. Я мерзок.
− Не накручивай, Федя, оно всегда так с похмелья. Ты же знаешь.
− Нет, тут другое. Я Мечту предал. Вот живешь, живешь и есть у тебя Мечта, такая Мечта, о которой никому не говоришь. Красивая, нежная, светлая. И вот она приходит, не приходит – появляется, как солнце утром, а ты начинаешь меленько и подленько бояться. Казалось бы – чего бояться, но ты понимаешь, что теперь так, как раньше ты жить не сможешь. Все конец твоему болоту. И тебе становится страшно терять всю свою мерзость нажитую, свое «превосходство», − Федя показал четырьмя пальчиками свое отношение к этому «превосходству», − свою «свободу», − он опять показал пальчиками, − и тебе легче испоганить Мечту, измазать своей болотной жижей, опустить до своего уровня, чем принять ее как есть. А потом, когда оттолкнул, изгадил, опустил, начинаешь понимать, что ты наделал, и кто ты есть на самом деле. Как будто ребенка ударил, когда он поцеловать подбежал. Или убил. И убил-то не просто, а как-нибудь зверски, как-нибудь по Достоевскому, гвозди в ручки.
Князь не отвечал. Он знал, о чем говорит его друг. Он и был его другом именно потому, что оба они много одинаково чувствовали и жили. И сам он также проживал уже то, о чем говорил Федор, и предательство мечты, и мерзость и пустоту душевную, и знал, что нельзя сейчас включаться и потакать, но и отталкивать друга тоже нельзя.
− Опять нажрешься? – спросил Щербацкий.
− Не знаю, Ваня, не знаю.
− А что тут знать-то, не бином Ньютона. Послушай, я не тот человек, который должен это говорить…
− И не говори, Ваня, не надо. Думаешь, я сам не понимаю, я все понимаю, и пить все равно буду. И не спрашивай почему? У меня нет ответа. Я знаю, что убиваю себя, но остановиться не могу. Мне зачем-то очень надо себя убить. Выживу ли я после этого неизвестно. Если выживу, то Мечта придет и останется, если нет… Этот вариант не рассматривается, то есть он возможен, причем пятьдесят на пятьдесят, но его последствия меня мало заботят. Пусть родственники парятся.
− Ты с ним часто местами меняешься?
− С кем?
− С чертом своим. Чертушкой.
− Не знаю. Один раз точно было, это помню.
− Да. Ты рассказывал. А потом?
− Не знаю. Хотя, вот те моменты, которые не помню… Наверное, да. Да, скорее всего. Да и те, которые помню, такое впечатление, что это не я там все делал. То есть я, конечно, но не сам по себе.
− А это не заразно?
− Только половым путем, князь. Так что не переживай, тебе не грозит.
− А Рите?
− Рите да. Может поэтому и лучше ее изолировать. Хотя они сами сваливают, когда начинают понимать, куда попали.
− Тебе их не жалко?
− Жалко, Ваня, очень жалко. Особенно каждую последнюю. Только сделать ничего не могу.
− Ты себя-то хоть любишь?
− Я себя ненавижу, князь.
− Значит любишь. Только ты и себя любишь как-то по-скотски.
− Ты уедешь сегодня?
− Нет. Дождусь капельницу, потом поеду. Куда тебя такого бросать? Ты же без меня и себя доведешь до ручки и все вокруг. Только пить не буду, надо отойти денек.
− Совсем не будешь? – улыбнулся Федор.
− Что значит совсем? – тоже улыбнулся князь, они слишком хорошо друг друга знали, − Два к одному, как обычно, ты две я одну. Потом Леле позвоню, пусть приезжает, прокапает.
Ольга Николаевна Олсен, жена иммигранта из Ленинграда Артура Косых, принявшего вместе с американским гражданством скандинавскую фамилию, была их общей знакомой по церкви Св. Симеона Верхотурского, куда они иногда ездили пообщаться с отцом Владимиром и пофлиртовать, впрочем без последствий, с
