интересной, непонятной компании может ее прогнать. И тем более не верила, что она сама захочет уйти. Но уже со следующего утра, их первого утра, она наблюдала, как ее рыцарь, воин, поэт и душа стал медленно превращаться в тупое, пьяное животное, роняющее окурки на ковер и еду на колени. Он, то брал гитару, все еще считая себя центром этой маленькой вселенной, и пытался что-то спеть, то глубокомысленно о чем-то говорил, на непонятном, знакомом языке, то ругался с князем, то звал всех куда-то срочно ехать, то орал сразу на всех и показывал на дверь, а то и просто проваливался среди разговора и засыпал.
А Рита лежала и думала – что она здесь делает? Зачем она поехала сюда? Зачем вообще подошла к нему в ресторане? Зачем так искренне ему отдалась? Вековечный женский вопрос – зачем?
Никто никогда не определит, почему именно эта конкретная женщина выбрала именно этого конкретного мужчину и живет с ним, несмотря на все рано или поздно проявляющиеся мерзости его мужской сущности. Да, братья, да, мы, ругая баб всеми словами скверными, не видим, не в состоянии увидеть всю иную мерзость нашего существования. Мы, мужики, все пороки человеческие воспроизвели, отлелеяли и умножили многократно. Если мы о жадности заговорим, то сразу вспомним жадного мужика, если о трусости и предательстве, то о нем же. Каин убил Авеля, не Сара. И Христос, когда Нагорную проповедь говорил, явно мужикам в глаза глядел, и те явно глаза прятали. Оно конечно, и бабы не ангелы, но если взять главный их порок и главный наш им укор – блудство, то оно без нашего присутствия, поощрения и уговоров вообще исчезнет как таковое. Еще одна мерзость в нашу копилку – сначала поощрять порок, а потом им же и укорять. Красавцы! Устроились как всегда, с профитом. Сволочи, мы, мужики, сволочи. Все до одного, кроме меня. Я ведь об этом вот думаю и пишу. Хотя… писать то пишу, а коли надо воспользуюсь.
Так что же они ищут и находят в нас? А ищут и находят они отца ребенка и ничего более. Все остальное: внешность, воспитание, образование, обеспеченность и прочие прибамбасы – опять те же игрушки и мишура на новогодней елке. Но только вот мишура эта крайнее время застилает глаза нашим бабам и все реже видят они дерево, от которого род продолжится, а больше мишуру да игрушки. Вот в чем беда. И беда эта общая. Что значит «я выйду замуж только за богатого»? А это значит, что будешь ты покупать все, что захочет твое тело, а родишь, скорее всего, выродка. Не твоего рода племени последыша, а что-то рядом, у рода где-то в стороне. И предназначение свое, главное и единственное похеришь навсегда. И постареешь, несмотря на косметику, и сиськи отвиснут, и бриллианты осыпятся. А мужа, если доживет с тобой, будешь укорять отданной молодостью, а сына отданной жизнью. И все вокруг виноваты будут, только за то, что ты за мишурой дерева не разглядела.
Дальше копать не буду, а то пущусь во времена, когда невесту родители подбирали и правильно делали, кстати. И вспомню тех умных евреев, что придумали феминизм и выиграли борьбу за права, и надолго определили выбор женщины и главное достоинство мужчины – деньги. Опять к ним родным, ну куда денешься. Все хватит, лучше о Рите.
Она дерево увидела. А потом увидела мишуру. Другую, не блестящую. Нет, ту блестящую, она тоже увидела. Но следом вылезла эта. Бахвальство, занудство и грязная мерзость пьяного животного качнула ее качелями ровно на ту же амплитуду, где раньше были героизм, обаяние и доброта. И сейчас на этой мерзкой амплитуде она лежала рядом со своим мужчиной и думала – А что я здесь делаю? А ты, родная, качели уравновешиваешь, чтоб раскачивало его не так сильно, и чтобы все его выделения – бахвальство, героизм, занудство, обаяние, мерзость и доброта, успокоились, наконец, отцентровались и он достойно прожил и тихо умер. И чтобы род его продолжился, и ты стала частью его рода, и дети ваши передали все ваше Значение своим детям, а те своим и так вечно.
Она этого, конечно, не понимала и прочитать нигде не могла, потому что, когда она думала и задавала себе вопросы, я этого еще не написал, а тупо лежал, потел и похрапывал.
Не ведала девочка о своде законов «Рита» и понятия не имела о Телегонии (явлении первого самца), но нутром своим генетическим знала, что ее первый мужчина и будет отцом всех ее детей, независимо от того, кто будет ее мужем или даже мужьями. Еще в ресторане она в голубых зрачках Федора разглядела и душу, к которой прильнула ее душа, и тот веселый сперматозоид, к которому рванулось ее тело. А теперь ум ее беспокойный, а ум всегда беспокоен, подкидывал ей воспоминания, образы и сомнения. А зачем? А надо ли было? А что теперь будет? Вот они – эти подлые инструменты ума. Вечная попытка анализа прошлого, настоящего и будущего. Вечный эксперимент разделения. А если хоть на миг перестать разделять время и понять, что нет ни прошлого, ни настоящего, ни будущего? Что если представить и время, и пространство одним единым целым? Тогда ум перестанет задавать все эти нелепые вопросы и начнет, наконец, заниматься только тем, для чего и был изначально предназначен, безопасностью. На красный цвет светофора скомандует стоп, одернет ногу, занесенную над пропастью, сгруппирует тело при падении и предоставит, наконец, человеку жить в потоке и стать счастливым. Но нет. Не для того он придуман. Он заточен на разделение и сомнение, которое и возникает при разделении.
И только в минуты опасности, смертельной опасности, ум перестает задавать вопросы и начинает отдавать правильные приказы и спасает тело. Так же и народы. В мирное время разделенные религиями, территориями, богатствами, национальностями во время войны объединяются, перестают задавать вопросы, высказывать претензии и начинают лупить, грызть и душить врага пока не загрызут до смерти. Люди воюют всегда. В истории человечества нет ни одного дня мира. Даже когда великие державы на время перестают стрелять друг в друга, но продолжают воевать по-тихому, экономикой, политикой и пропагандой, все равно где-нибудь небольшие группы людей: страны, народности, племена, соседи стрелять не прекращают. Результатом войны всегда было, есть и будет – объединение народа, независимо от победы или поражения. Победа – это яркое, праздничное, радостное объединение, поражение – тихое, через сжатые зубы, горькое усилие воли побежденного народа. Это ни хорошо, ни плохо. Это есть. И видит бог, я не за войну. Я не люблю войну. Но я не люблю мороз и дождь. А как без них?
Часть 22.
Рита осторожно выбралась из-под одеяла, заботливо укрыла Федора и пошла в душ. Там долго мылась и плакала. Успокоившись, вытерлась большим Фединым полотенцем, взяла его зубную щетку, промыла ее с мылом в горячей воде и почистила зубы. Потом, закутавшись в то же полотенце, вышла на кухню. Там в таком же почти полотенце и тоже с мокрыми волосами сидела за барной стойкой Сэма, пила кофе и курила. В зале на диване спал Ник, благородно уступивший свою спальню князю с Сэмой. Все время, пока Рита, молча, наливала себе чай, Сэма за ней наблюдала. Наконец Рита присела рядом за стойку.
− Ну, ты как? – спросила Сэма.
− Нормально.
− А он?
− Спит.
− Ничего, проснется.
Они говорили по английски, вернее на американской версии, но я лучше напишу сразу на русском, чтобы читатель не мучился запоминанием циферок и чтением перевода в конце страницы, тем более что вековечные бабьи разговоры на тему «а как там твой», мало чем отличаются на любом языке, хотя этот именно разговор все-таки не был похож на другие.
− Они все какие-то странные, − сказала Рита, − я не понимаю, о чем они говорят, но, кажется, что они решают какие-то очень важные вопросы. И мне немного страшно.
− Я тоже заметила, − поддержала Сэма, − по-моему, они – мафия.
− С чего это?
− Они кидают деньги, не считая. Вчера мой князь, перед сном, просто вынул из кармана пачку стодолларовых и сунул мне в карман. Сказал – купи себе чего-нибудь. Я даже возразить не успела.
− Не успела или не хотела?
− Ну не хотела, какая разница.
− Есть разница. Теперь он будет думать, что ты проститутка.
− Не будет. Они вообще сильно не думают ни о нас, ни о деньгах. Они на какой-то своей волне, − Сэма на минуту задумалась, − А может они шпионы?
− Да брось ты, где ты видела шпионов, которые в военной форме дерутся в ресторане?
− Нигде не видела. Я вообще шпионов не видела, только в кино и они всегда русские и всегда пьют, даже когда шпионят. Слушай, а давай деньги поделим и уйдем, тихо, по-шпионски. Подожди, я сейчас.
Сэма выскочила из кухни и убежала в спальню. Минуты через три вернулась уже одетая и с сумочкой. Она вытащила пачку помятых стодолларовых купюр и стала считать. Получилось девятьсот долларов. Она отсчитала пятьсот долларов и положила в сумочку, оставшиеся четыреста протянула Рите.
− Вот возьми. Твои.
− Нет. Не возьму. И ты не возьмешь.
− Почему это?! Он сам мне дал. Тебе не нравится, что у тебя меньше? Так он, вообще-то мне дал, могла бы тебе и не говорить. Я по-честному решила, как подруга. Ну, хочешь, разменяю сотню и тебе полтинник отдам?
− Не хочу. Пойми, Сэма, здесь дело не в деньгах. Тут не может быть денег. Ты же видишь, как они их тратят. Да они их просто кидают. И если мы их возьмем, то мы с той стороны, куда они их кидают. А я не хочу быть с той стороны, я буду с их стороны. Я уже оттуда.
− Ты что влюбилась, дурочка? – охнула Сэма.
− Не знаю. Да я – дура, но дело в том, что и он дурак. И я такого дурака всегда ждала, − сказала Рита, помолчала и вдруг, улыбнувшись, добавила, − Он мой первый.
− Что, что, что?! Как первый? Да ты же сама мне рассказывала… Ой, ёёй, девочка моя, это ж надо… − опять охнула Сэма.
− Рассказывала, − скривила рожицу Рита, − потому, что стыдно было, что все уже того, а я, действительно, как дура… Вот скажи, Сэма, почему мне было стыдно, за то, за что стыдно быть не должно? Ведь это ненормально. Я за эти два дня многое поняла. И про стыд тоже, и про себя, и про него, и про них. Я ведь русского языка не понимаю, я только слушала, как они говорят и смотрела, что они делают. Да, они делали невесть что. Пили, дрались, пели, ссорились, мирились, любили. Я не знаю, о чем они говорили, но я вдруг, внезапно поняла, что все их безобразия, и все их разговоры мне нравятся. Просто как все это звучит и выглядит. И еще я видела в центре всего этого Федора, он не такой, как наши парни, он часть этого безобразия, иногда самая безобразная часть этого безобразия, но он…
Рита замолчала. Она тихо сидела и смотрела на Сэму с ясной улыбкой няни Саши Пушкина.
− Да ты реально влюбилась, подруга, − сказала Сэма. Ее смущал взгляд Риты, но она справилась, − В общем, ты как хочешь, а я деньги возьму, и мне не стыдно. Вот твои, хочешь бери, хочешь отдай своему русскому, мне все равно. А насчет проститутки, знаешь Рита, мы все в той или иной степени проститутки. Только я согласна на пятьсот долларов, а ты хочешь все. Извини, ничего
