Р А З Г О В О Р Ы О Т Е Н Я Х

человечеству (человеку), так нравились, что были повсеместно и обычным обра-зом употребляемы, и никем, кроме тех же христианских поборников (пособников) и служителей общих мест, что одно и то же, или одно другого стоит, не осуждае-мы, и про которые он рассуждал (с иронией, конечно же - не так же просто он создал целую теорию романтической иронии), рассуждал в его романе «Люцин-да» и в других художественно-публицистических своих творениях.
Тра-та- та-тàм! Тра-та-та-там! – ударил клавишами, по клавишам, в этом месте, из Бетховена, самый романтичнейший, на мой взгляд, романтик Э.Т.А. Гофман и стал цитировать своего знакомца полковника фон Хальдена, того, который вместе с бароном von Laudon надрал как-то хвост Великому Фридриху: «Свобода духа, тела, - остерегал героический полковник свою, склонную к особого рода удоволь-ствиям супругу, чья перламутровая, перламутрово-пагубная грудь и описываю-щая, при ходьбе, невероятные траектории попка (всё со слов самого полковника) стоили гораздо больше, чем все городские истории и все гражданские акты, хра-нящиеся в городской ратуше, - свобода духа, тела, моральной и физической силы – есть стремление, которое никаким законодательным границам не поддаётся. Или, вы скажете, христианский брак, который призван задушить всякие влечения природы в душе и теле обрекает нас этому навечно? Или, может, законодательные границы сильнее связывают женихов и невест? Нет, конечно, нет! пока, конечно, невежество и образованность не вызывают друг друга на смертный бой и злоба не одолевает их обоих. Но разврат, разврат, разврат! Ах, кто теперь хочет о развра-те?..» - ну и так далее цитировал хрупкий мастер затейливых описаний… можно и: затейливый мастер хрупких описаний. От повторения, я уже много раз говорил, только польза.
- Философѝя, фо фсех случаям, яфлятся предмет эротика, инаше, я сшитать, философия, сама по себе и выеденный яиц не стоѝт, - оскорбился почему-то на кого-то сказочный сказочник Виланд, -  ein ausgeblasenes Ei nicht wert , - подтвер-дил он ещё раз свою мысль горькой немецкой шуткой, - или, гофорья слофами russisch пословѝц: «Да мне хоть ты зобак ест (bin), лишь бы яйка давай». 
- Ach, quid sunt leges sine moribus (Ах, что значат законы без нравов)? – с боль-шой долей иронии заметил на это Карл, у которого наша Клара всё украла.
- Natürlich!
- In der Tat!
- Tatsächlich!
- Ojemie!
- Ach!
- O weh! 
- Haha, hihi, hdhd, hoho! – снова посыпались реплики, пока, пока господин Herr поэт Иоган Вольфганг Гёте: «Der Himmel schließt, die Erzengel verteilen sich», - не закрыл дискуссию.
«Даже юристы различают этот прогрессирующий рост простоты нравов, разли-чают также хорошо как Мирабо и Россенау », -  не унимался, уже будто из-за за-крытого занавеса, вслед закрывающемуся небу (оно всегда закрывается, когда ставят на обсуждение серьёзный вопрос) строптивый, поэтому и не любимый всеми Гофман.
- Хотя юристы, - вслед уходящим ангелам добавил философ Шлегель, - не должны позволять себе иметь мнения о великом и заботиться лишь о малом.
- Der Himmel schließt, die Erzengel verteilen sich! - что значит, небо закрывается, архангелы расходятся, - всё же настоял на своём, поставил свой восклицательный знак министр Вольфганг и закрыл собрание.

Эх, как бы было нашему доктору полезно и познавательно поприсутствовать при таком учёном разговоре! по крайней мере, полезнее, чем мухлевать, как ска-зала тут же… да всем уже понятно кто сказал, чем мухлевать с игральными кос-тями: «Увы! Увы и ах! Ух! Ей-богу! Чёрт возьми!..»
Но, дόктора, все же помнят эти налезающие друг на друга коньюктивы: «…господин Шлегель мог бы прекратить… профессор поддержал бы… рассказал бы…», но доктора налицо не было…

Если б я была поэтом,
я жила бы как щеглёнок
и не в клетке бы свистела,
а на ветке (б) на заре

…но доктора налицо не было, а поэтому и вышеописанный разговор не состо-ялся. Не состоялся! - старались, старались, напрягались, пучились и не пролились; столько цитат, сентенций и напряжений ума - всё на свалку, в корзину, фтопку - а разговора такого и не было.

Говорили об иронии в литературе… об апориях, антиномиях и парадоксах.

Wenn die Soldaten
    Durch die Stadt marschieren,
    Öffnen die Mädchen
    Die Fenster und die Türen.

Когда по улицам маршируют солдаты, прелестные девушки открывают на-распашку, я бы даже сказал, настежь, окна и двери (свободный перевод).

Правильно!  Wenn die Soldaten!..  Правильно - по улицам, в это время, что назы-вается, marschierten, хорошо хоть не tanzten (от них стало бы), гренадёры, егеря, сапёры, фузилёры славной, самой гламурной (здесь надо сказать, что французских солдат тогда уже не били палками, как били ещё прусских и австрийских), грена-дёры, егеря, сапёры, фузилёры и гусары на лошадях, на кόнях (исключительно в яблоках) славной, гламурнейшей в мире армии императора Наполеона. Женщины, как известно, бросали чепчики (неисследима, – уже было замечено, - глубина женского сердца даже и до сегодня), а мужчины (все уже прочитали)  спорили по пивным погребкам об иронии в литературе, потому что ирония жизни, все уже понимали, проходила по улицам с песнями.

Zweifarben Tücher,
    Schnauzbart und Sterne
    Herzen und küssen
    Die Mädchen so gerne.

Двухцветные  шарфы,
залихватские усы и звёзды,
как же тут не обниматься и не целоваться
девушкам с солдатами 

Как сказал великий полководец, после перехода через речку Березину, своим музыкантам: «…не то играете. Играйте "Veillonsau salut de l'Empire" («На страже Империи»).

А у нас…  «А у нас в квартире газ», - написал бы я, если бы предполагал (пред-полагая) сразить очередным блестящим «междометием» издательшу, в надежде, что её муж, издатель ухватится за это (общее) место и тут же издаст мои «Запис-ки». Но не напишу! Будем продолжать изыскания невидимых, невидимых про-стым глазом миру граней (слёз).
Профессор, оживший для живой жизни под пальчиком Софи, принялся тут же рассказывать, рассказывать, рассказывать о том, о чём я уже только что рассказал. О чём? Да, да, как раз о том, о чём говорили, говорил в погребковом разговоре, можно сказать в стихотворной форме, гер Шлегель, выставляя профессора не только страдальческой, но и причинной стороной, но с перспективой…
Но ничего, ничего о своих кукольных переживаниях профессор не рассказал. Это была его тайна. Тайна впереди! Впереди о тайне. Вперёд к тайне!

- Так было же сказано, что разговора такого не было!
- Нѐ было, не былό! Написано же (тут приходят на ум податливые метафоры: написано пером, не вырубишь топором; словцо не птичка, вылетит, не поймаешь; рукописи не горят; кости есть даже в самой хорошей рыбе и «Кишок без дерьма не бывает» ).

Он выставил профессора, но с перспективой, что… за «что» все и выпивали:

Wenn im Felde blitzen
Bomben und Granaten,
Weinen die Mädchen
Um ihre Soldaten!

Когда на фронте рвутся
Бомбы и гранаты,
Девушки плачут
По своим солдатам!

драматический диалог, как в настоящем драматическом те-атре.

Доктор: Это правда, Софи? 

                                  (Софи вопросительно смотрит на доктора)

Доктор:  Zweifarben Tücher, Schnauzbart und Sterne Herzen und küssen Die Mäd-chen so gerne?

Софи (укоризненно): Нет, доктор! – Когда на фронте рвутся бомбы и гранаты, девушки плачут по своим солдатам!

Профессор (с театральным пафосом): Истина сиюминутна! Основной ошиб-кой философов-идеалистов была подмена сиюминутного вечным. Шлегель…

Доктор: (перебивает Шлегеля) Но возможно ли, Софи?

Софи: (взглянув на профессора) Шлегель сказал, что да!

Профессор: Нас везде подстерегают силлогизмы, в смысле, хитрые уловки и измышления. Силлогизмы подстерегают на каждом шагу! Вечной истины нет!

Доктор: (очень, я бы сказал, очень-очень иронично и, в то же время расстроен-но, совсем как Шлегель, произносит известный «рогатый силлогизм»)

Если ты чего-либо не потерял, ты это имеешь.
Рогов ты не терял.
Следовательно ты рогат.

Софи: Вы расстроились?..

Доктор: Ах, Софи! Шлегель сказал, шмегель! Разговорчики всё. Риторические фигуры, междометия, сотрясение воздуха…

Софи: Вы расстроились!

Доктор: Я?

    Профессор: Я?

Софи: У Вас, Профессор, выпало «Ду-шеш», а доктор хотел смухлевать.

Профессор: (риторический вопрос) Ду-шеш?

Доктор: (Софи) Вы считаете, что игра должна быть, извините, в кавычках, «че-стной»? Что игрок не может, не должен вмешиваться в произвол случая, случай-ности?

Профессор: Ах, Алессандро, всякое вмешательство в случайность, лишь только очередная случайность! Разница в том, что, когда вмешиваешься ты, то и ответст-венность за следующий ход ложится на тебя, то есть тогда ты уже берёшь на себя право утверждать, что ход вещей, после твоего вмешательства, изменится в луч-шую, по меньшей мере, в нужную сторону.

Софи: Но, профессор, у Вас же выпало «Ду-шеш», а Вы так, извините, абст-рактно?.. (такое впечатление, что здесь у Софи капнула слеза – нет, не впечат-ление - по щеке Софи скатывается большая, похожая на  хрустального карася или карпа слеза ).

Доктор: (подхватывает бьющегося в припадке от переизбытка кислорода хру-стального карася или карпа) А люди, милая, отличаются друг от друга тем, что одни - берут на себя ответственность… за вмешательства, ну, хотя бы, извините, за свою собственную жизнь, а другие возлагают её на товарища, на случай, на-пример, на всякие социальные и асоциальные институты, на бога… (карась или карп выскальзывает из рук доктора, но не падает, как должно было бы быть, на пол, а летит к закрытой форточке и пытается в неё вылететь).

Профессор: Возлагают, если бог - истина (открывает форточку и выпускает на свободу карася или карпа).

Доктор: Если бог не очередная petito principii – предрешённая предпосылка.

Профессор: Но, это же предмет веры. Мало найдётся посылок, являющихся ис-тинными, и только вера делает их таковыми.

Здесь у нас предупреждение или совет, если хотите, потому что доктор и про-фессор запрягли в этом месте своих Гиппогрифов, и нормальному, с устойчивой психикой читателю (правильно вы подумали, немузыканту (вспоминаем Гофмана: "Все люди делятся на музыкантов и немузыкантов"), читателю с устойчивой психикой описание лужайки (зелёная, в осенних или весенних цветах, скошенная и т.д.), в образе и форме которой хотел бы разлечься (можно развлечься), пра-вильнее, растянуться, развернуться, раздвинуться, раздаться, распуститься, рас-твориться, растопыриться (!!!) под пастушкой наконец пастух, для нормального читателя это лишь поэтическая вольность, лишность,  которую надо глотать, как говорится, не жуя. Так вот, совет: пролистайте, пропустите несколько страничек вольного эзотерического бреда умников до следующего анонса под названи-ем:«Продолжение драматического диалога, прерванного очередными разговора-ми о тенях» и, тогда, продолжайте искать на картине злополучную барку и со-страдать судьбе рыбаков ли, контрабандистов, или  мирных японский обывателей, вышедших в море, чтобы принесть жертву богу Сусаноо-но-Микото, или богине Укемоти, Аматэрасу, без всякой связи с цветовой гаммой картины безумного жи-вописью художника Кацусика Хоцусая, в связи (im Zusammenhang) с судьбой ры-баков ли, контрабандистов, или мирных японских обывателей в крошечной барке обречённой на вечность. Ух! Воздуха не хватает, чтоб произнести зараз эти Дела-ландовские упражнения.

А у нас:
Доктор: Истинными, профессор? Или истиной являющимися? «Истина, прежде всего в том, что у тебя болит голова», - все вспомнили? смешно; со всем моим уважением, но истина и истинно, не одно и то же. У