примкнувшими к князю. Вспарывали ладьями волны, с надутыми парусами и грозными воями, сердито смотрящими вдаль. Горе вам, болгары, горе. Опять прыгнул барс и продрал когтями, мстя за измену. Опять слышны крики русов, опять горят города. Опять звенят в бедной Болгарии мечи - да какие звенят, лучшие в мире. Опять гибнут сыны Болгарии пачками - за что? Хотелось бы знать. И тысячи копыт трамбовали болгарскую землю, превращая ее в камень. И там, где раньше была трава, осталась лишь треснутая бурая корка. Там, где раньше лились девичьи звонкие песни, лишь гадко каркали вороны. И шумно срывались с деревьев, грузно хлопая крыльями, пережравшие и ленивые.
Святослав пересек границу империи, Византии. И пересек не скрытно, таясь и боясь, как грабитель-кочевник. Что кусит и уберется - от гнева ромейского. Нет - пришел, будто к себе домой, бросив ромеям резкое:
- Иду на вы!
И кинулся разорять Фракию с Македонией, превращая плодородные кладовые империи в раздавленное яйцо. Все забирая, все угоняя, пробуя новых девок - белозубых, смуглых и крепконогих. Вот и взят на копье Филипопполь - и ярость русов сожгла город, выплеснувшись на улицы беспощадной резней. За то, что не сдались сразу; за то, что многие братья остались лежать на проклятых стенах. Но и этого показалось мало жестокому князю. И захрипела на кольях знать, через сутки лишь затихая, роняя головы в бок с вылезшим с плеча острием. А где же остальные защитники? Остальные лежали в поле - и в их студеных глазах отражалось серое, в тучах, небо. Некому было их хоронить - всех живых забрал князь с собой. И все были рады, купив жизнь в обмен на службу у князя. А как еще, когда эта самая жизнь на кону, а на другом - долгая смерть? Судьба воина переменчива, и он соображает быстро. Кол или служба - вопрос простой до поносных колик. Все не думали ни мгновения. И торопились купить свою жизнь, поспешно кивая - ведь жесткий князь мог передумать и приказать врыть новые колы, сияющие девственно белым острием, ждущим алую кровь. И по-княжьему приказу пару дюжих дружинников поднимут тебя враз и опустят ласково, словно жинку, на кол. К черту! Кто виноват, что князь русов все побеждает? И где ромеи, под чьей дланью находимся? Где? И что тогда стоит сейчас присяга, данная ромеям? Ромеи далеко, а кол вот он, рядом. Да пошли вы, ромеи, со своей клятвой - наши задницы не для того придуманы, чтоб их протыкали колом. И войско князя раздулось, как обрюхаченная румяная девка, новым пополнением - и князь пошел дальше, опустив свою жадную жилистую лапу на благородное беззащитное тело империи.
Лицо Цимисхия сковали тревожные складки. Все, все не так - а будущее казалось таким радужным. А сейчас? Казна пуста, войско в Малой Азии, усмиряет бунт, Оттон германский, тот еще коршун, готов вцепиться в Италию. Да еще рус, проклятый неугомонный рус, наступил крепкой ногой на горло. Да, все было прекрасно. Феофано, пряча глаза, открыла дверь в царскую опочивальню, и Цимисхий с сообщниками, проникнув бесшумно, попытался все сделать быстро, с удара. Чтоб не встретиться с последним взглядом императора, чтоб не тревожил тот рассеяно-вопрошающий взгляд во снах, как плата за измену. И у Цимисхия получилось - Никифор лишь крякнул раз под его мечом. Крякнул, схватив скрюченной ладонью воздух. И стало тихо, несмотря на вскрик побелевшей Феофано. И густая, черная в ночной мгле лужа поползла с обмякшего Никифора, как живая - Цимисхий оттолкнул Феофано и вылетел прочь.
Потом были казни - в угоду толпе. Он, Цимисхий, справедливый василевс, жестко карал убийц Никифора. Сколько он убил своих сообщников - пятьдесят, сто? Скоро толпе понадобилось еще - да пожалуйста. Новая плоть зачвякала под мечами. Но чернь, вонючая чернь не унималась и роптала, слухами отравляя воздух. И этот смрад расползался по городу, будоража неокрепшие умы толпы. Самые языкастые были схвачены и переломаны в мешки с костями - но это не помогло. И кто-то пьяный с надрывом крикнул:
- Шлюха!
Цимисхий тут же презрительно-властно отправил блудницу Феофано в монастырь, под дождем гнилых яблок черни. И здесь ему повезло - сиплый крик глупого люда совпал с его желанием. Цимисхий вспомнил ее прощальный взгляд, обращенный к нему с проклятием. И он, бесстрашный вояка и лучший поединщик империи, тогда поежился. Может - змея-Феофано виновата в несчастиях империи? Может - ее надо было просто утопить за ее проклятия? А Феофано уезжала, гордо подняв подбородок, наплевав на чернь - и ее застывший взгляд был ответом на крики толпы. Терпи, Феофано, терпи. Это лишь малая часть той расплаты, что ждет тебя впереди. За изгнанных сестер Романа, чью юность ты сама заточила в монастыри. За остальных, невиновных, что мешали тебе и не нравились. А ты думала, бездушная сука, и дальше будешь швыряться чужими судьбами? Каково самой-то теперь сменить дворец на стылый и скудный монастырь? Где сгинет твоя красота, где нет жемчугов, изысканных вин, шелков и восхищенных глаз кавалеров? Где нет власти, которой ты упивалась. Не по зубам тебе, недалекой и хитрой, оказался Цимисхий - и завянет твоя красота в серых стенах кельи. За все надо платить, Феофано.
Может - ее все-таки надо было убить? Цимисхий не знал - а чернь все не унималась. Она, подлая чернь, при жизни ненавидевшая Никифора, вдруг возопила о его благородстве. Благородстве, у этого солдафона - Цимисхий кисло усмехнулся. Что ж, толпа уважает лишь плетку и меч. И она его получит, если через неделю не заткнется. Если, заплевав имя шлюхи, не стихнет. Если...
Цимисхий встал. Ему срочно нужна победа, быстрая и блестящая. Чтоб усидеть на троне, чтоб льстиво заткнулись все - героев ведь боготворят. Нужна победа над русом - хотя это намного легче сказать, чем сделать. Цимисхий видел этих дикарей в бою и поразился их стойкости и мужеству. Будь ты проклят, рус - Цимисхий отшвырнул кубок с вином, разбудив глазастую юную наложницу, и приказал отправить на руса армию. Азия подождет, рус важней. Тем более - нахмурился Цимисхий - послы царя русов уже встретились с Оттоном и заключили мир. Варвар умен, очень умен - с досадой подумал Цимисхий. И, злой и раздраженный, он навалился сверху на голую стройную наложницу, перевернув на живот, и долго втыкал в нее, словно разил ненавистных русов копьем.
Вот и все - ненужные боле уловки забыты. Забыты улыбки послов, натужные и фальшивые. Забыт вечный мир - и года не продержался. Улетел обещанный мир струйкой дыма в небо, оставшись лишь на свитках. К чему свитки - ими не пробьешь бронь, не остановишь конницу. Все забыто. Сошлись два сильнейших противника - Русь и Византия. И старушка Европа притихла, выжидая. Кто?! Кто победит в этой сече - ромейский волк или русский барс? Как выжидал, посмеиваясь на троне, хитрый Оттон, готовясь накинуться на проигравшего. Или победившего, но смертельно ослабленного. А в этом сомнений нет - даже если его заклятый враг, Византия, сломит незнающих поражений русов, то победа ей встанет слишком дорого. И дай бог половина войска ромеев, а то и две трети, останутся там, в поле, остывать в обнимку с русами. А вот тут-то Оттон разгуляется. Без колебаний вопьется он в бок поредевшей и раненной ромейской армии. Сберегая свою - ведь русы за него сделают самое трудное. А ежели выиграют русы - что ж, Европы хватит на двоих. Тем более со Святославом можно договориться, в отличие от подонков-ромеев. Рус держит слово, хоть и варвар по крови. Варвар - хм, этот варвар на голову честнее и благороднее византийских ублюдков, мечтающих отравить его, императора германцев. Оттон, все прикинув, повеселел. Как ни крути, а византийцам придется туго, очень туго. И он, Оттон Первый, постарается сделать так, что им станет еще хуже. Такой шанс упускать нельзя - ромеи должны быть разбиты, стерты с лица земли. А там, глядишь, новый заговор - и император ромеев, нынешний, улетит на кончике меча в лучший мир. Цимисхий плохой сосед - смелый, дерзкий и жадный. И хороший вояка - нахмурился Оттон. Нет, он не должен сидеть на троне - с таким спать спокойно не будешь. Ну да ладно, византийское кресло как проклято, и никто не смог удержаться долго. И он, Цимисхий, не сможет. Не простят ему родственники убитого Никифора, как пить дать не простят. Ведь родственники все могущественны и влиятельны, и их не обманешь сказкой о шлюхе-бунтарке. Шлюха - лишь кость для толпы. И рано или поздно Цимисхия убьют, лучше - рано. И на престол сядет новый император, желательно смирный, сонный и глупый. И он, Оттон, будет диктовать свою волю тишайшему соседу и понемногу сжирать византийский пирог. А может - и не понемногу, и попробуй ромеи поспорить. Тем более - как показало время - ромеи плохо управляются со столь большой территорией. Плохо - а он, Оттон, сможет гораздо лучше. У ромеев земли слишком много, пора поделиться. Что ж, подождем, сберегая силы.
Лазутчики прискакали, потные и грязные, на подкосившихся от усталости и дальней дороги ногах - сошлись под Аркадиополем в первый раз ромеи и русы.
- Ну! - Взревел Оттон, весь превратившись в слух.
Лазутчики, вытянувшись, забубнили. Катафракты ударили в левый фланг княжьего войска - и вдребезги разнесли угров и печенегов, союзников князя. Что можно ожидать от трусливых псов, попавших под каток лучшей конницы мира? Кто они без поддержки русов, угры и печенеги? Пыль, песок под ногами. Потому катафракты просто впечатались в лоб, бесхитростно и убойно - и союзники князя сгинули. Растаяли бурым последним снегом в тисках Варды Склира. Только самым быстрым удалось свернуть с разгона картафактов и спрятаться за линию ало-щитных русов. Победа византийцев в самом начале боя? Скорее нет - покачал головой Оттон. Ну лишился князь несколько тысяч ненадежных и слабых союзников - только и всего.
- Дальше, - сухо кивнул он лазутчикам.
Сам Святослав под Аркадиополем, в той же битве, когда опьяненные легкой победой катафракты взяли разгон на русов, быстро поставил на место железную конницу ромеев. Византийцам не помогло ничего - ни катафракты, ни численный перевес. Все было как всегда - конница ромеев пошла, пехота затопала сзади. Казалось - с тарана русы прогнутся. Но скакавшая грозно конница, ударившись в стену русов, вдруг встала. Встала под рев копейщиков, всадивших ей в пасть занозы. И конница, наглотавшись копий, пробив первые три ряда русов, взвилась на дыбы и опрокинулась на своих. А копейщики, сжав железными кулаками древки, все шпиговали всадников, умирая под градом копыт. И как ни тужилась подбежавшая на выручку ромейская пехота - русы, словно вкопанные по пояс, стояли. И войско ромеев, завязнув, ничего не могло с этим поделать. Ничего - как ни орали, выпучивая белки глаз, командиры. Как ни харкала кровью пехота, щедро накормленная мечом Святослава. А русы, раскачиваясь рядами, толкнули. И неуклюжая, сбитая в кучу телега ромеев перевернулась. Проворные русы, умевшие биться не только в строю, но и поодиночке, легко вспарывали брюхо неповоротливой грузной массе. Как шакалы валят бизона, вдесятеро тяжелее себя - так и русы щемили ромеев. И ромеи дрогнули и побежали, подставляя беззащитные спины под копья, стрелы, мечи. Лишь военный гений Варды Склира, выпустившего в бой последний резерв, позволил ромеям избежать разгрома. И Варда Склир, привыкший к победам,
