его лицо, себя спрашивал - кто за тобой стоит, посол, что ты так смело тратишь казну Ромейскую? И не ведал сей Калокир, скорпион ядовитый, что князю русов и не очень-то нужен сей договор. Ведь ежели он возьмет земли болгар, то по праву сильного они и так будут его. И попробуй у руса их забери - зубы сломаешь. А насчет денег Ромейских... Византия и так их даст - куда денется? Лишь только вои в остроконечных шлемах и с красными щитами появятся у ее границ - даст, много даст. Чтобы те вои убрались с глаз подальше, дабы не смущать покой Царицы небесной, Византии.
- И неужели сам ты, Калокир, собрался трон Ромейский примерить? - Вслух раздумывал князь. - Жидковат против Никтифора, нету у тебя мудрости. Хитрость есть, а мудрости нету. Да-а-а - плохи дела у ромеев.
- Сыну, кони не успели остыть, жинки не успели с воями намиловаться - а ты снова в поход? - Ольга, сухо-поджатая, строго сказала князю. - Землей, своей землей надо заниматься, а не по чужим краям шастать.
- Мать, - Святослав обнял Ольгу, - ты же здесь у меня.
- Не шути - речь о Руси идет! - Гневно крикнула Ольга, побагровев. - Да, хазар надо было искоренить. Но теперь...
Святослав опустил голову. Не понимает мать, что не люб ему Киев. Не понимает, а как объяснишь? Ведь права же, права.
- Сыну, - тихо и жалобно прошептала она, обняв князя, - старая я. Старая. Руси нужен князь. Голова.
- Будет, мать, - он встряхнул ее за плечи. - И не старая ты совсем.
- Не ври, - горькие слезы, не спрашивая, побежали горячим следом. - Иди, - она отвернулась. Святослав, потоптавшись, вышел. Хотел что-то сказать - не сказал.
Не печалься, княгиня Великая. Хотя это намного легче сказать, чем сделать. И как не печалиться, как? Ты, знатная славянка из-под Пскова, которую судьба дала Игорю в жены, управляешь всей Русью. Собираешь ее, судишь, рядишь. И, прозорливая и мудрая, видишь многое, слишком многое. Тяжела для тебя эта ноша. И материнское сердце чует беду - а его не обманешь. Чует, чует беду черную. Мудр сын, да недальновиден. Воин, но не правитель, не строитель земель. И чуешь ты беду, а ничего поделать не можешь. От большого ума большие печали, княгиня. Но Русь, великая Русь всегда тебя будет помнить. И деяния твои, и веру, что привезла ты с Царь-града и поселила навечно. Хотя и здесь посмеется история. Крестителем назовут Владимира, внука твоего, хоть и крестил он по-нужности, не от сердца. Ну и пусть. Причислят тебя к лику святых, и засияешь ты на иконах в церквях. Будет, княгиня, все это будет.
- Здравствуй, Малуша.
- И ты здравствуй, княже, - грустно склонила голову Малуша.
- Почто так? Иль разлюбила? - Князь взял ее за руку, обнял. - А?
- Как тебя разлюбить, княже, - Малуша покачала головой, вспоминая. - А ты совсем мужем стал. Усищи какие, и взгляд - ух-х-х, боязно!
- Ну-ка, диви сыну, - Святослав отодвинул ее. Да, не скажи князю, что сей отрок его сын - и сам догадался бы. Та же упрямая складка губ, те же, цвета неба глаза - или Малушины? Отрок любопытно, из-под бровей, глядел на великого князя.
- Ну-у-у, меч-то держишь? И крепко?
- Крепко, княже, - засмущался Владимир.
Святослав уже развернулся, потом передумал. Подошел к сыну, присел на корточки и обнял, зашептав ему:
- Держи, сыну, держи - скоро княжить будешь. Я тебе пока царство завоюю.
- Правда, отец?
- Ты что, князю не веришь? - Святослав взъерошил его кудри.
- Верю, княже. - Склонил голову Владимир.
Иди, княже, дружина ждет. Мало интересовался ты сыновьми, впрочем, как и всем - кроме новых походов. И жалко - не увидишь ты, княже, как Владимир продолжит твое славное дело. Как от меча русов снова вздрогнет коварная Византия. Как будет он мстить за тебя ей, как будет жечь печенегов, спасая Русь от нашествия. И много славных походов совершит он, много. Будет, и это будет
Опять заскрипели ладьи, привозя в Киев воев. Опять начищены брони до блеска. Опять с утра до ночи в оружейных стучат наковальней, будто пьяные, шатаясь, кузнецы. Князь русов, Святослав Храбрый, в поход идет. И много, много воев после разгрома хазар к нему идти рады, да Святослав всех не берет. Только опытных, только быстрых. Костяк русов, что стоят по десять на каждого. За границей ядро нужно, что многолетней спайкой заработано. Там безусым делать нече - сгинут...Нужны одни волкодавы.
- Прощай, сыну, - Ольга перекрестила Святослава. - Не хочу отпускать, чую беду.
- Не надо, мать, - нахмурился Святослав. - Разве кто так воинов провожает?
- И правда, княже, - Ольга скупо улыбнулась. - Но вот любаву твою, Малушу, я в Новгород вышлю. С сыном Владимиром - пускай там княжит. И так люд болтает.
- Он всегда болтает, мать. А ты вышли, тебе видней. А я пока для сыновей царство добуду - огромное.
- Добудь, но и нас стереги, - Ольга нахмурилась. - И не тащи, я прошу тебя, кучи захваченных девок. Грех это, сыну, грех.
- Да когда это было грехом? - Искренне удивился князь, и Ольга отступила:
- Говорю - баб пять возов не тащи, теремов уже не хватает.
Шелестела листва, провожая воинов. Плакали бабы, не зная, кто они будут - жинки или вдовы? Босоногая ребятня бежала вслед войску, мечтая вырасти побыстрей. А воины шли, захватив с собой горсть земли и полной грудью вдыхая родимый воздух, чтобы его запомнить.
Петр Первый, смиренный и кроткий болгарский царь, выслушал весть, что русы вторглись в его владения. Так быстро?! Лазутчики ж доносили - войско Святослава далеко. А сейчас князь русов уже у него на земле - и пяток городков пали, молниеносно захваченные русами. Ладно, русов, доносят, мало - у Петра втрое большая армия. Как тяжело ему и его стране - зажаты между дикими тавроскифами и жадными, прожорливыми ромеями. И даже те, кто идет грабить тех самых ромеев, проходят по его болгарской земле. Царь Петр хлопнул в ладоши:
- Мы выступаем на русов.
- Дунай, княже, - всмотрелся вдаль стоящий на носу ладьи дружинник. - И там войско.
- Большое? - Святослав подошел и закрылся от солнца ладонью.
- Раза в три больше нашего. Тыщ тридцать, поди. И конница, как у ромеев. Катафрактарии, - тяжело вздохнул дружинник. - В железе все они, княже, и кони их.
- Тем лучше, - к удивлению воина, улыбнулся князь. - Передай остальным ладьям - смотреть на нас. И делать все, что мы делаем.
- Сполню, - склонил голову воин, приложив руку к груди.
- Им на берег не сойти, если они не безумцы, - командир армии оглядел ладьи русов. - Как только они причалят и начнут строиться, твоя конница, Симеон, сбросит их в реку тяжелым ударом. А пехота доделает то, что начнут твои всадники.
Ладьи русов резко свернули к берегу.
Симеон удивленно поднял бровь:
- Впервые вижу таких глупцов. Самим торопиться к нам в руки.
- Тем лучше для нас, - резко бросил командир. - Симеон, твоя конница растянулась. Собери ее в кулак. Пехота - в фалангу! - Уже не ему, а куда-то за спину, прокричал командир. И огромное тесто болгарской армии зашевелилось.
- Слушаюсь, - ответил Симеон. - Пока русы будут строиться, конница будет готова.
- Раздави их, Симеон, и царь будет щедр к тебе. Очень щедр.
- Это мой долг, - благодарно вспыхнул глазами верный слуга царя.
Конница на пригорке неуклюже начала равняться. Скрипя броней, толкаясь длинными копьями. Мало места на крутом склоне - но русы еще далеко. Они гребли, не сбавляя скорости - странные. Так принимать бой - в самом низу, у воды, где склон поможет закованным в броню всадникам вылететь прямо на них. Русы сошли с ума - всадники все пихались, мешая друг другу. Склон неровный, это не чистое поле. Ну ладно, пустяки - конница в беге вытянется валом. И этот вал утопит в Дунае глупых и странных русов. Симеон почувствовал знакомую радостную дрожь перед самым началом боя. Дрожь возбуждения, азарт, да еще нетерпеливое фыркание коня. Сейчас, все случится сейчас. Ладьи русов взлетели на отмель, взъерошив носами песок. И с них посыпались воины.
Симеон поглядел на конницу, усмехнулся и приосанился. Он обожал такие мгновения - вот она стронется, раскачиваясь боками, и почешет, почешет, почешет, своим тяжелым размахом сливаясь в единое стадо. Сейчас, по его вскрику. Но надо обождать, пока враг соберется в плотную пробку. Надо, чтоб ни один пуд железа в этом катке не пропал даром. Надо.... Он обернулся к реке - и не поверил глазам. Спрыгнувшие в воду русы, как один, выскочили на берег и разом побежали. Туда, наверх, где, еле поместистившись на кочке-пригорке, пыталась развернуться конница. А русы бежали - ладьи, еще и еще, подгребали к берегу. И с них, в догонку первым, прыгая в воду по грудь, вырывались на берег воины. Этого не могло быть - но это было! Русы не стали строиться, подставляя себя под удар, а ринулись вперед. Пешие, в гору, атаковали тяжелую конницу!
- Что это? - Растерялся Симеон. - Что они делают?
Русы бежали группами и поодиночке, новые мокрые догоняли первых. Не плотным строем, а кучками. Внезапно прожгла мысль - русы крадут разбег! Симеон оцепенел. Даже если сейчас дать сигнал к атаке - конница, кривая и неуклюжая, не успеет набрать разгон. Разгон, без которого она не грозная сила, а многотонный мешающий сброд, стиснутый оковой доспехов. Ведь русы уже покрыли половину расстояния от берега до холма. Уже - и не дать сигнал, чтоб конница расступилась, уступив дорогу пехоте. Коннице просто некуда отступать - везде овраги и буреломы. Боги!!! Он с ужасом повернулся на командира. Тот сразу понял, что случилось страшное. Грозная сила оказалась тряпкой, потому что русы все просчитали и оставили их в дураках! Русы сами выбрали место, неудобное для них, болгар. И русы сделали невозможное - они атаковали тяжелую конницу пешими! И Симеон, увидев бешенный взгляд командира, бросил конницу на врага. Сам повел ее, зная, что иначе достанется смерть. Не важно, какая - только долгая и мучительная. С позором, в темнице, с помоями черни. С заплеванным именем, несмотря на прежние удалые заслуги. И это пятно не смыть - поздно. Лучше так, в бою. И поэтому, взлетев на коня, он под растерянные взгляды всадников поскакал вперед. Туда, навстечу неприветливым хмурым русам. Поздно, слишком поздно. Катафрактарии еще не успели сменить тягучую поступь коней на бег, не успели еще раскачаться, как в них влетели русы, с копьями и мечами наперевес. Легкие русы, чувствувшие себя среди утесов-конников свободно, как рыбы в воде. Один удар, один толчок - и каменный истукан, накренившись, падает вниз. Где ему уже не подняться, где конь, сам закованный, придавив его, переломает. Где по нему живому прыгают новые свежие русы.
- Господи! - Надреснутым голосом прошептал командир. Конница стояла, слепая и замороженная, а в ней, шуруя мечами и копьями, плясали русы. Плясали, превращая в кашу гордость Болгарии. Командир скрипнул зубами - этот хвастун-Симеон сгинул, пропав под топором руса, на свое же счастье. И ответ за все перед царем придется держать ему.
- Пускайте пехоту! - Он отдал приказ. А как по-другому? Хоть и глупый приказ, но мужа. И сына земли болгарской. Пускать куда? В это месиво? Где бесславно и бесполезно пропадала сверкающая махина. Где русы, вылетая из-под коней, просто рубили им ноги. Где всадников, запаянных в седло, глушили ударом сзади. Где русы расческой прошли катафрактариев, оставив тех глухо стонать в пудовых доспехах.
- Пехоту! - Командир стоял, оглушенный, как будто его самого огрели булавой. А пехота, которую погнали на русов, шла неуверенно и обреченно. И не было огня в глазах, не было твердой
