вариантами, менять стоит что-либо тогда, когда масса перестаёт терпеть. Учись у нашего президента. И никогда не оглядывайся назад, иначе возненавидишь и себя, и то, что делал. Только бесстыжим не совестно за прожитые годы, не верь таким, они легко предают. Честных людей никогда не было, нет и не будет. Правда, случился, вроде бы, один такой – Робеспьер – да и тому отсекли башку за большой обман. Беда и нажива одинаково заставляют лгать даже невинных. – Виктор Сергеевич встал рядом, словно не лгущий единомышленник. – Много хуже то, что сейф оказался пустым – Осинский успел заначить или потратить всё на собственную рекламу, Где будем добывать средства на свою предвыборную агитацию? Наши олигархи зажались, выжидают явного лидера, к числу которых мы, к сожалению, не относимся. Пока, - добавил обнадёживающе.
За окном вихрилась пылью под ветром площадь, пустынная в предполуденный час, и было пыльно на душе. На той стороне торчал бельмом на глазу облупленный памятник обветшавшей старины, тускло поблескивая давно не мытыми окнами.
- Да вот они! – осенило сообразительного помощника. – Прямо перед нами.
- Где? – не понял бедный аутсайдер.
- Да вот же! – Кудесник виртуально протянул руку над площадью и уткнулся пальцами в музейную архитектурную хламиду. – На нём можно поиметь ни много, ни мало, а кругленький миллион.
- Объясни, - коротко потребовал редкий экземпляр безденежного мэра.
И помощник рассказал, что есть посредник, который от имени неизвестного клиента предлагает миллион за оформление купчей на музейную развалюху и землю с тем, чтобы на месте древности построить современный торгово-развлекательный комплекс.
- Не придётся тогда видеть это безобразие, что торчит укором для мэрии. Внутри ещё хуже, я там был и чуть не задохнулся от многовековой пыли. Полы скрипят, штукатурка сыплется. Дождь пробивает крышу насквозь, того и гляди памятник либо рухнет, похоронив под развалинами давно истлевшие, изъеденные молью и опробованные мышами никому не нужные экспонаты, либо сгорит от негодной электропроводки и обогревателей, которыми обогреваются и здание, и дряхлые служительницы. Нужен капитальный ремонт с профессиональной реставрацией, а они потребуют затрат больше, чем постройка нового, - приводил доводы в пользу разрушения зам, которому абсолютно не жалко было истории собственного города, и уже виделись стеклянно-бетонно-металлические очертания модернового комплекса, ублажающего взгляд из окон мэрии.
У мэра тоже лицо разгладилось и глаза повеселели, словно новое величественное здание уже стоит, красуясь вымытыми зеркальными стёклами.
- Нельзя! – отверг разумное предложение неразумный глава города с разваливающимся музеем. – Ты представляешь, какой вой поднимет вся интеллектуально-интеллигентская публика за разрушение памятника городского масштаба, хотя ни один из них и рублём не пошевелит для реставрации? До области вой дойдёт, там на дыбы поставит заскучавших патриотов, заборзевших от безделья в пенсионной спячке. Шума будет больше, чем пыли. Не я, так губернатор запретит стройку, чтобы не иметь лишних хлопот в предвыборную кампанию.
- А мы их умаслим, - настаивал разгорячившийся антипатриот,- скажем чрез печать, радио, через собрания архаиков, что не просто сносим старое дворянское гнездо, символ отмершего времени, а собираемся построить на его месте новое, современное музейное здание, - не унимался провокатор, загоревшийся идеей новостройки и не раз клявший себя за вредную инициативность. В нём как в любом достаточно ещё молодом индивидууме жила и свербила жажда разрушения непрожитого старого и возведения неясного нового.
- На какие шиши? – не разделял щенячьего восторга разрушительной затеи старый, обтёсанный временем мэр.
У молодого разрушителя ответ был готов.
- На миллионщиковы. – Он уже верил, что новому супер-комплексу быть. – Дадим разрешение, но с условием, что он сделает музейную пристройку к ТРК. Попросим страстных и самых горластых любителей старины, общественных энтузиастов, если таковые найдутся, перелопатить музейный хлам, выбрать наиболее ценное, относящееся непосредственно к городу. Я думаю, и половины не останется, а остальное, включая громоздкие телеги и растерзанные деревянные станки, истлевшие одёжки и запылённые до серости чучела, траченные червями, молью и мышами - в костёр, и будет у нас современный компактный цивильный музей в новом светлом здании, с собранием экспонатов, не вредных для здоровья. Пока перелопачивают, сортируют, ломают, вывозят, закладывают фундамент при нашем умолчании и при их полной уверенности, что всё делается для будущего музея, уйдёт уйма времени, а с ним и время предвыборной драчки. Нам достанется миллион чистоганом, со стройкой и обещаниями пусть разбирается новая мэрия.
- То есть, опять-таки мы? – уточнил нынешний мэр, метящий в будущего.
- Вряд ли, хоть убейте, но что-то не верится.
Малышкин рассмеялся.
- Ладно, поедем обедать.
- К вам? Не поеду.
- Ну и правильно, - и, чуть помолчав: - К твоей бы изворотливости да добавить волевую настырность, знатный бы вышел политик… местного разлива.
Недоделанный политик сокрушённо развёл руками.
- Что делать: знаю, что слаб, - и тоже сделал паузу, давая понять, что знает, чьё это мнение, - но утешает то, что я это знаю, а другие, такие же слабаки, не знают этого о себе, - перефразировал Сократа.
Малышкин ещё раз внимательно и с любопытством вгляделся с лёгкой усмешкой в занимательного помощника.
- Может, всё же поедешь?
- Нет, - твёрдо отказался слабак.
-20-
Вернувшись в кабинетную келью, не очень-то жалуемую собратьями, подозревающими, что новобранец – причина гонений и кадровых пертурбаций, Виктор Сергеевич поискал в мобильной кладовой телефон посредника, к счастью, нашёл и, опять к счастью, на том конце убежавшей волны ответили:
- Кто? – голос был сиплым и недовольным.
- С добрым днём вас, Марат Львович!
- Какой, к чёрту, добрый! – там плохо, недобро выругались, запустив в мировой эфир грубую матерщину. – Виктор, что ли?
- Оне самыя, - подтвердил добряк.
- Чего такую рань? – Там так зевнули, что у Виктора Сергеевича тоже потянуло скулу. – Ночка, однако же, выдалась славная, не хуже, чем у Шахерезады: сначала карта пёрла как новичку, из фишек башня вавилонская выросла, а под утро дьявол рогатый подкараулил везение, разрушил, подлый, башенку, как и ту, библейскую, и остался я с долгом, который надо отдавать сегодня. Ты, случайно, не с предложением кредита? Беру под любой процент. – Про старые многочисленные займы у Виктора Сергеевича он предпочитал не вспоминать.
- Зачем тебе ростовщические займы? Я предлагаю по старой дружбе беспроцентную комиссию.
- Давай, выкладывай, - голос Марата совсем очистился от сна. – Я уже проснулся.
- Помнишь, в одревневшем прошлом году у тебя был тайный дух, заинтересованный в приобретении музея без потрохов, но с землёй вокруг?
- Ну? – Марат сделал паузу, очевидно, вытаскивая захламлённую покером память. – Помню – не вышло: ваш ненормальный Малышкин не захотел марать лапы. И что?
- Он уже исправился, - Виктору Сергеевичу и хотелось, и не хотелось этого.
Там опять замедлились.
- Встретимся в шесть в нашем кафе. Пока. Мне надо срочно прочистить глотку и встряхнуть шарики, - и отключился.
Как заметили даже бомжи, день на день не похож, даже если они все серые. И среди таких случается порой такой насыщенный событиями, что не сразу разберёшь, что к добру, а что ко злу. Только потом, когда поздно что-то исправлять, клянёшь себя за то, что впопыхах выбрал вместо добра зло.
Почти сразу после разговора с Маратом неожиданно позвонила Вера.
- Привет! – знакомый до последней нотки низкий бархатистый голос так и резанул по сердцу, а он-то думал, что та песня спета, и последний припев, как заведено у попсы, повторён шесть раз. – Забыл?
- Стараюсь, - постарался придать дрогнувшему тембру голоса нейтральное звучание. – Почти, - соврал.
Она там зажурчала тихим воркующим смехом.
- Напрасно: старых друзей не забывают.
- А ты забыла, что у нас была дружба по приглашению? – как ни старался, но в голосе прорезалась обида. – Приглашений не было. Как ты? Сколько ни листал каналы, ни на одном тебя не встретил. Где светишь?
- Мог бы и сам позвонить, - теперь и её голос чуть зазвенел от обиды.
- А зачем? – задал любимый вопрос. Наступила пауза, которую никто не решался прервать, чтобы не выказать слабину. Наконец, она:
- Здесь и без меня светляков хватает, все каналы густо облеплены местными, как навозными мухами. Периферийному, будь он хоть скольки пядей во лбу, умён и талантлив, не протиснуться к экранам – только свои, близкие знакомые и родственники в трёх поколениях.
- Ты же конкурс выиграла? – Подначил старый друг по приглашению.
- Что толку! – Только разозлил её этим напоминанием. – За участие заплатила, за выигрыш получила приз и гуляй мать! Больше им ничего от меня и не надо. Здесь ценят не профессионализм, а блатные связи. Да и кому он нужен этот пресловутый журналистский профессионализм, когда есть замена – интернет: сиди в студии и скачивай готовку, на всех каналах новости одинаковы. Их, оказывается, здесь не собирают, не вынашивают, а делают, такая вот фабрика новостей: какие закажут, такие и будут. Пожиже комментариев и погуще рекламы. А профессия выездного корреспондента почти исчезла. Это было моё. – В голосе телебеглянки слышалось столько горечи, что Виктору Сергеевичу в какой-то момент стало её нестерпимо жалко. Но он не любил неудачников, справедливо полагая, что каждый делает сам себя, и опасался, что при общении их беды могут прилипнуть к нему, поэтому сухо попенял:
- Ты сама выбрала эту дорогу, - тактично не упомянув, что предупреждал о том, что ей на ней ничего не светит.
- Сама, - сокрушённо повинилась заблудшая, - сама себя и кляну, - затихла в ожидании утешения, но его не последовало. – Хочу вернуться в наш город.
- И завершить лишний малый круг? – то ли посочувствовал, то ли позлорадствовал он. – Или большой окончательный? – Это была уже явная издёвка.
- Скорее – первый, - она успокоилась, приняв окончательное решение. – Второй, надеюсь, более удачный, начну после того, как подрастёт дочь.
- У тебя есть дочь? – чуть не закричал он от негодования.
- Будет.
Примолкли, переваривая признание каждый по-своему.
- А он? Кто он?
- Его нет, - ответила сухо. – И не будет, - дала понять, что упоминание о нём неприятно.
Опять замолчали, и весь разговор у них был в паузах, отрывках и недомолвках, словно никогда не были близкими и откровенными собеседниками.
- Трудно, однако, тебе будет, - отгородился от одинокой мамы, сразу сообразив, что будущая дочь будет для него непреодолимым препятствием к любому, даже приятельскому, сближению. – Звонишь-то зачем? – опять этот навязчивый еврейский вопрос. – Что-то надо?
Она там грустно рассмеялась.
- Да так… по старой памяти, - тоже поняла, что подпору в нём не приобретёт. – Извини за беспокойство.
- Да ладно! – смутился Виктор Сергеевич. – Скажи, если что понадобится, сделаем.
- Бывай, - она вырубилась.
А он ещё долго сидел, мурыжа писулю в газету о предстоящих славных деяниях цепляющегося за власть мэра и цепляющихся за него редких помощников, но
