затянулась, намеренно выпустив струю дыма в его сторону. – А ведь батя предупреждал, что ты слабак, чтобы не лезла к тебе, зря не послушалась. Ты как Нарцисс – манишь, а ничего не даёшь, - воткнула, не удержавшись, не жало, а толстую шпильку. – Живи! – всунула в машину сначала зад, туго обтянутый джинсами, потом туловище с выпирающей грудью и последними – ноги. С силой захлопнула дверцу, даванула на газ, не обращая внимания на встречное движение, развернулась и укатила прочь.
-19-
Кончался май, а с ним и весна. В этом году она случилась прохладной, ветреной и пыльной. Были бы колёса, наверняка, куда-нибудь подался за город, посмотреть на цветущие кусты и деревья, послушать квакчущий гвалт лягвы в пересыхающей речушке, затянутой жёсткой ряской, порадоваться звончатым трелям кувыркающихся в поднебесье жаворонков, подышать чистым воздухом. А так ходить, по-стариковски, по улицам и заплесневевшему, замусоренному парку, не хотелось, и потому предпочитал свободное время убивать на диване в полудрёме под бормочущий телевизор, с упоением рассказывающий об очередных пожарах, убийствах, терактах, дорожных происшествиях. Вера не давала о себе знать, а других подруг заиметь не хотелось. На душе, или на сердце, или ещё где-то там, в грудной клетке, было муторно от неопределённости и неуверенности в будущем на подломленной ступеньке, за которую невольно уцепился, и обязательно скоро она рухнет, а он полетит вниз и брякнется, несмотря на уверения Малышкина, что с вершины свои своих далеко не спихивают. Спихивают, да ещё как, иначе бы не роился гадюшник, не жил бы хищнической жизнью. Потеряно столько ценного созидательного времени, а он так и не утвердился в элите, не завоевал собственной ниши, а перспективы – как у ёжика в тумане.
Малышкин, получив заводскую фигу, больше не захотел ходить в народ и нести в массы доброе и светлое в свою пользу, убеждая неблагодарный фундамент в искренности намерений улучшить быт и здоровье кормильцев.
- Что там? – спросил вернувшегося помощника.
Слабак тяжко присел на стул, выдохнул скопившуюся душевную муть.
- Они не хотят светлого будущего, они хотят светлого настоящего. Как я понимаю, завод для вас окончательно потерян. Что собираетесь делать дальше?
- А ничего! – бодро ответил претендент на любовь народа. – Выждем, пока не смирятся старперы, - жёстко поиграл жёсткими скулами. – К сожалению, директора, что захапал завод, я вытащил из цеховых начальников, товарищами, вроде, были, способным, однако, оказался мерзавец. Следовательно, и на мне есть грех в развале предприятия, зря доверился бессовестному выдвиженцу. Верно говорят, что деньги и имущество начисто отвергают всякое товарищество, на смену ему приходит выгода. Вина моя, не скрою, есть, но виниться принародно не намерен: чем больше каешься, тем виноватее становишься. И тебе советую: если даже не прав, не оправдывайся, всё равно никто не поверит, не старайся убедить в своём тех, кто не хочет слушать и изначально настроен против – не возвращаются туда, где однажды получили по шее. Битого не любят, не уважают, - и ещё многое намыливал на уши помощнику виноватый, неправый и битый мэр, а в результате пришлось тому в одиночку, посредником, восстанавливать потерянные связи с тоскующими массами, давно не видевшими, не слышавшими своего хазарского божка, отгородившегося ото всех изворотливыми прислужниками, тоже служившими не ему, а золотому тельцу.
- Узнаешь из первых уст, кто чем живёт, - наказывал доверенному посланцу, - чего хотят ещё и, главное, как относятся к власти, за кого собираются голосовать.
А чего узнавать-то, Виктор Сергеевич и без контактных узнаваний знал, что все хотят денег и свободы без засилья чинуш-инспекторов-вымогателей, а голосовать собираются против существующей власти, потому что так было всегда, потому что надеются, что обновлённая власть даст им побольше и того, и другого. Но он не стал попусту перечить, решив, что лучше помотаться по городу и пригородам да получше ознакомиться с городским хозяйством и его вершителями, чем протирать итальянские джинсы в затхлом кабинете и шастать без дела в коридорах, мило улыбаясь встречным соратникам, кокетливо меряющим мерзостным удавливающим взглядом выскочку и старающимися избегать с ним деловых разговоров. Да он и сам не лез в эту паутину, тем более что по должности обязан был тянуть нити наружу, в общественные организации, а не утолщать и плодить новые в родимом бюронете. Вот так и удалось ещё раз побывать, но уже официально, и на деревообработке, облепленной мэрийскими мухами, жужжащими «Дай-дай!», и на кирпичном заводике, что так и не ожил. Пришлось попутно ещё раз побеседовать с Леонидом Аркадьевичем по душам на интересующую их тему. Несчастный теневой олигарх жаловался, изворачиваясь, на свалившиеся на департамент, как всегда некстати и как не всегда абсолютно неожиданно, без внутреннего предупреждения, чтобы можно было подготовиться, проверки. И это несмотря на значительное участие в малышкинском фонде, и потому сейчас не до заводика. Договорились, препираясь, что помощник мэра умерит пыл контролёров, безбожно отщипывающих даже у своих, забудет афёру с Фроловским и другие мелкие афёрки, а страдающий стройдирдеп избавится от порочащей чиновника высокого ранга собственности, пока её не отобрали задарма, уволив собственника из мэрии за нарушение административного правила. Чтобы помочь коллеге, Виктор Сергеевич обещал подыскать сговорчивого покупателя, который не станет копаться в законности сделки, имея в виду симпатичного деревообработчика или коллектив заводика в лице усатого патриота, если тот захочет, конечно, обременяться долгосрочным кредитом с подачи всем угождающего симпатичного помощника мэра. Как только купчая будет оформлена, можно будет снова спустить ревизоров и дать им кирпичный след. Очень не хотелось, чтобы усилия, потраченные на высвечивание махинаций бывшего дорогого шефа, пропали втуне.
Побывал посланец и в двух крупных школах и в двух больницах, даже в горДК и в филиале института, массово изготавливающем недоделанных юристов, экономистов, психологов и прочей никому не нужной псевдоинтеллектуальной гуманитарной шелухи, густо оседающей за прилавками магазинов, рынков, лавочек, а в большинстве своём сметаемой далеко за пределы города. Врачеватели душ и врачеватели тел негромко, опасливо оглядываясь и пряча виноватые глаза, жаловались, что, несмотря на путинские реформы, зарплата у них так и не выросла, зато в несколько раз возросла у директоров и деятелей наробраза и медицины, а бедным носителям светлого и возвышенного, воспитателям и целителям приходилось вкалывать за двоих, чтобы как-то подправить среднюю зарплату по ведомству. О мэре говорили нехотя и неопределённо, стараясь, на всякий подлый случай, остаться неопределёнными в осторожных определениях, беспокоясь, чтобы коллеги и - не дай бог! - всемогущее начальство не услышало бы негатива, не попёрло бы с плохо оплачиваемой неблагодарной работы. И все поголовно жаловались на возрастающую отчётность, отнимающую всё свободное личное время так, что и подготовиться толком к классной и больничной работе невозможно. Никто ничего не читает, музыку не слушает, на спектакли и концерты не ходит, подрёмывая, в лучшем случае, у телика, окончательно отупляющего засеренные мозги очередным сериалом, которые, слава богу, можно смотреть с любой серии и в любой последовательности. Мужики разбежались по частным лавочкам, забыв о клятвах, а замордованные женщины живут только заботами о недорослях, стараясь втиснуть в них высшее образование в местном вузе или, если будущий топ-менеджер капризничает, то в областном, чтобы чада до женитьбы обязательно были под доглядом, на прикорме, и не дай бог, куда-нибудь умотают из-под крыла в дальние края, где им не подскажешь, как надо жить. Своих детей Виктор Сергеевич точно бы услал на край света, чтобы сразу заботились о себе, сами пробивали дорогу в будущее с хлебом и маслом. Слава судьбе, что у него семьи нет, не о ком кипятиться и пузыриться в заботах.
Тягостное впечатление оставили раздрызганные транспортники с моложавым директором в сером стильном костюмчике, украшенном ярко-жёлтым галстуком и пахнущим бензином и тавотом. Обременённые внушительной советской стояночной и ремонтной базой, собственной котельной, жильём, детсадиком, столовой, баней и медпунктом, колёсники жаловались на отсутствие грузов и пассажиров, перехваченных мобильными предприимчивыми частными маршрутками и бомбилами, щедро платящими в лапу дорожной полиции. Такая стихийная рыночная перестройка дорожной нервной сети города была, с точки зрения продвинутого поммэра, нормальной и полезной для небольшого города. Когда-то он предлагал по-дилетантски наладить городскую мелко-маршрутную сеть, а теперь, поразмыслив, посоветовал топ-менеджеру избавиться от излишней непрофильной нагрузки и собственности, сосредоточиться на междугородних сообщениях, но не нашёл понимания у автодельцов, прибыльно сдающих в аренду обременительные для предприятия, но никак не для дирекции, свободные помещения и территорию базы под склады, стоянки, гаражи, мастерские, имея с этого приличный навар, скудно учитываемый послушной бухгалтерией. Посягательство на него со стороны поммэра вызвали не только непонимание, но и явную враждебность к нынешней власти. Вот если бы эта власть была властью, то на месте её Виктор Сергеевич отобрал бы у леваков, заехавших не на свою полосу, всё, что несвойственно им по профилю, прикрыл бы кормушку, заставив заняться чем следует, а частников обложил бы изрядным лицензионным налогом, отсеяв слабых и опасных, взимая плату за ремонт уличных дорог и остановок. Всем надо вертеться в нужную сторону, а не хныкать, скрывая подлые делишки.
Бурная деятельность новоиспечённого протеже мэра не осталась без внимания сити-менеджера. Он даже соизволил зайти в кабинет Виктора Сергеевича и, усевшись без приглашения напротив, поинтересовался, приторно улыбаясь:
- Складывается впечатление, что вы с хозяином затеяли негласный контроль за мной. Чем обязан?
- Что вы, дорогой Альберт Яковлевич, - изобразил встречную, не менее приятную улыбку негласный контролёр, - какой контроль? Просто нашему многоуважаемому мэру вздумалось узнать, чем живёт простой народ, вдруг чем-то недоволен с жиру, особенно на предприятиях, не подведомственных городу. Ваших сантехников и уборщиков мы не трогаем, знаем, что вашими заботами они никаких затруднений не испытывают.
Осинский перестал улыбаться.
- Хозяин города безусловно волен делать во вверенной епархии всё, что захочет, - обронил истину, которая давно перестала быть таковой. – Но и мне, руководителю городской организации правящей партии, надлежит знать всё о жизни города и обо всех деяниях административных органов и их руководителей, затрагивающих так или иначе быт и благосостояние горожан. И особенно тех деяний, которые не согласованы с руководством партии, которые могут нанести вред социальной политике государства. – Он немного помолчал, давая возможность слишком самостоятельному новичку проникнуться этой
