стал оправдываться попусту.
- Как Вера Владимировна, – спросил сухо, - освоилась в телевидении?
Виктор Сергеевич, покраснев от нанесённой старику обиды, коротко буркнул, глядя на елозившие по столешнице собственные ладони:
- Перебралась в Москву.
Твёрдов не порадовался.
- Вот как! – равнодушно воспринял новость о вылетевшей из-под опеки птахе. Ему не интересны были даже интересные люди, оставившие газету. – Жаль, из неё толковый бы получился газетчик, - закурил новую сигарету. – Надо обязательно подсказать мэру, чтобы постарался не упоминать имён.
- Ну почему же? – кобенился не ломаный жизнью. – А если он, наконец-то, захотел гольной правды?
Газетный приспособленец сделал две глубокие затяжки, внимательно рассмотрел светящийся кончик сигареты.
- Вам какую угодно?
- Что, какую? - не понял упорствующий помощник правдолюбца.
- Какую правду хотите? Щадящую или убийственную? Во спасение или на погибель? В утешение или в притворство? Палача или жертвы? Родителей или детей? Торговцев или покупателей? Начальников или подчинённых? Власти или подвластных? Мало или перечислять ещё? Вам какую угодно?
Припёртый к праведной стене, оказавшейся с пробоинами, Виктор Сергеевич предпочёл промолчать, пришибленный многочисленными оттенками казалось бы единственно незыблемого нравственного понятия. Поискав глазами на стене какого-нибудь достойного ответа, промямлил, прерывая затянувшуюся паузу:
- Хотелось бы истинную, основанную на неопровержимых фактах.
Газетный мудрец поднял в довольной улыбке усы.
- Вы считаете, что такие есть? И какие же они, по вашему мнению? Подброшенные? Надуманные? Удобные? Ваши? Отсортированные? Какие ещё? Поймите: говорить людям истинную правду, если бы даже она была, вредно, она должна быть для общего благополучия и удовлетворения отфильтрована и сглажена и не содержала бы взрывных раздражающих сенсаций. У каждого свой бог, подобный себе, а значит и своя правда. Попробуйте-ка их совместить! Бесполезно и даже вредно. Поэтому главной задачей любых СМИ и всех вместе является выработка отшлифованной информации, которая бы не будоражила, а удовлетворяла всех и каждого по отдельности. В библии записано, что сначала бог создал слово и, следовательно, газету, поэтому-то так велико её значение и ответственность, ошибаться нам нельзя.
Ещё Вера говорила, что сотрудники, подтрунивавшие над архаиком за старомодный стиль работы, за глаза звали его Кешей. В какой-то мере любили, во всяком случае, уважали, но у Виктора Сергеевича от сегодняшнего колкого общения не возникло ни того, ни другого, а только вызрела и окрепла неприязнь, что иногда случается с первого взгляда. Замшелый газетчик был чем-то похож на Малышкина. Наверное, отупелым консерватизмом, непоколебимой уверенностью в профессионализме, в том, что всё знает и имеет право поучать, как оголтелый, чудом выживший апостол коммунистов. Твёрдов и не скрывал, что был и остался старым коммунистом-большевиком, гордился, что одним из немногих не сдал партбилет, и на дух не переносил зюганщины. А ещё кропал стишки на народные темы в стиле Чуковского, изредка отваживаясь засорять рифмованным мусором газетёнку. Дружил с Евсеем и, скорее всего, утишал душевную боль втихую с другом и водочкой.
- Хорошо, - нехотя согласился, сдавшись, помощник мэра, - я передам ваше пожелание.
- Не моё, - жёстко поправил Твёрдов, - а ваше.
Виктор Сергеевич поднялся, выдавил скупое: «До свиданья!» и ушёл, словно покрывшись газетной плесенью. По телефону сообщил Малышкину о договорённости на вечернее интервью, о присылке машины для главреда и ни словом не обмолвился о том, чего добивался улиточный редактор.
Вечером мэр предпочёл коротко отвечать на каверзные вопросы газетного проститута, оплачиваемого мэрией, без помощника, а тот и не настаивал на тягостном присутствии. Только следующим утром, прихватив в киоске по пути на работу газету, уже в кабинете пробежал глазами по диагонали столбцы интервью, занявшего первую страницу, стараясь ухватить ту правду, которую ждал от честного мэра. И правда, правда была, но не та, а с бюрократической гнильцой. Много словес об успехах, и они были правдивыми, но с уклончивой подоплёкой. Говорилось о малодефицитном, но, всё же, дотационном бюджете, о сравнительно небольшой безработице, не упоминая о том, что работящие люди попросту уехали на заработки в областной центр и другие хлебосольные города, так как в своём городе работы с достойной для прокорма зарплатой не было, о сравнительно низком росте цен и низкой стоимости потребительской прожиточной корзины, предполагая, очевидно, что в ней, в основном, лежат макароны, хлеб, растительное масло и картошка, о постоянном обновлении дорог, имея в виду, вероятно, пресловутый ежегодный ямочный ремонт на одних и тех же участках центральных улиц, о закупке трёх новых автобусов и ни слова о списанных и разобранных на запчасти пяти старых, о профилактических ремонтах тепло- и водоцентралей, не спасавших, однако, город от постоянных зимних аварий, о текущих скоропалительных подновлениях фасадов образовательных и культурных объектов, стыдливо не называя их косметическими и ещё, ещё… Упоминалось и ежеосеннее, и ежевесеннее озеленение, но высадки почему-то не приживались, и их приходилось каждый год повторять. Успешным называлось строительство жилья, правда, потенциальные новосёлы почему-то не торопились приобретать дорогостоящие квартиры с недоделками, и ещё много чего перечислялось в ответах мэра по мелочам в оправдание четырёхлетнего полузастоя и развала, и не названо было ни одного имени виновников впечатляющих успехов.
А планы на будущее в ответах уходящего мэра были названы по меркам провинциального города грандиозными: задумывались и обещались всякие мега-стройки и супер-обновления, чтобы горожанам жилось уютнее, вольготнее и безмятежнее. Правда, на какие шиши будет всё это сделано, скромно умалчивалось, наверное, чтобы не очень расстраивать граждан, пусть поживут хотя бы немного в светлых мечтах вместе со щедрым мэром, мечтающим продлить себя, а там, глядишь, и успокоятся все вместе, стиснутые реальной беспросветной бытовухой. Перво-наперво, по неоспоримому мнению градоначальника, следует возродить и реконструировать самое мощное, кадроёмкое предприятие города – родной ему и осиротевший без должного внимания мэра станкостроительный завод. Но как? Завод-то продан, приватизирован бывшим прохиндеем-директором, спрятавшемся на всякий безопасный случай на благословенном Кипре и вовсе не задумывающемся о судьбе удачного прихвата, разумно полагая, что вкладывать в него карманные деньги с неясной перспективой, значит, разориться, погореть на пляшущих кредитах и взятках, лучше уж спустить приобретение на металлолом, и тогда останется самое дорогое и незыблемое – земля, которую, волей-неволей, а придётся городу, рано или поздно, выкупать по нешуточной цене, перекрывающей стоимость разваленного завода. Просто надо подождать, и денежки сами упадут в раззявленную воровскую суму.
Второй красивой мечтой и такой же неосуществимой фэнтэзи-мэр с лицом вышибалы и фигурой молотобойца назвал тотальное благоустройство с потенциальным ремонтом фасадов всех обветшалых зданий и всех внутригородских дорог. Очевидно, дяде понравилось закапывать и закрашивать скудные налоговые сборы, которые и учесть точно невозможно, и отчитаться, как надо, легко. Одновременно популист замахнулся и на полную газификацию с переводом на полное газовое отопление, тем более, что ни то, ни другое от него не зависело, являясь прерогативой газовой компании, а у неё и без заштатного городишки хватало хлопот в богатом дальнем зарубежьи. «Будем над этим работать», - внушительно пообещал щедрый мэр. Но вот что он реально мог, так это привести в порядок старинный городской парк, замусоренный отходами цивилизации. Занятие было не так грандиозно и престижно, но он пообещал и это, но силами общественности и волонтёров, возродив когда-то отмерший коммунистический праздник зелёного дерева. А в дополнение, чтобы как-то украсить тусклое мероприятие, вознамерился соорудить для тоскующего населения колесо обозрения, развлекательный атрибут любого провинциального города, стремящегося хотя бы так подняться выше своих слабых возможностей, а заодно и поднять на высоту обрюзгших отцов города, чтобы они оттуда полюбовались тем, как загадили родные пенаты.
Даже терпеливый Твёрдов слушал-слушал да, не удержавшись, задал сермяжный вопросик:
- Скажите, а когда в городе будет чисто?
Мэр сходу застопорился, словно наткнулся на кучу мусора или попал в яму в уличном асфальте, и не сразу нашёлся с ясным ответом на такой простой вопрос.
- У нас, - проталдычил отвлечённо, - почти пять сотен дворников, порядка сотни уборочных машин и масса мусорных контейнеров, о чём вы? – Ему невдомёк, что город не завод, где распоряжения начальника выполняются неукоснительно и в полном объёме, город даже не колхоз-совхоз, где порядок более-менее поддерживается всеобщим доглядом, город – это сборище менеджеров, каждый из которых в зависимости от породистости стремится урвать из выделенных средств свой куш и не считает обязанностью следить за городской чистотой. Плевать им на вопли мэра, когда урвать и не сделать – святое дело, как дело мэра – выделить средства, а уж почему от этого не стало чище – не его забота.
И ни словечка, ни намёка на реорганизацию управления городским хозяйством, хотя начинать-то стоило бы с этого, с головки. Отряхнуть без жалости воров и взяточников, призвать на обновление города людей молодых, инициативных, в меру бескорыстных, не торопящихся заложить всё, что плохо лежит и плохо учтено, за надутые щёки. И ни полсловечка о предстоящей избирательной драчке и демократичных соперниках, хотя интервью ничем иным, как административным сигналом к старту забега к мэровскому креслу, не назовёшь, и именно так его расценят настороженные претенденты. Виктору Сергеевичу, относящему себя к молодым и перспективным, интервью, отягощённое обилием неубедительных фактов и цифр, естественно, не понравилось. Он ждал больших критических откровений, большей самокритичной правды, большей обнажённости вредоносной внутриэлитной вошкотни. Неужели опытный Тимур Эдуардович не понимает, что не только римскому плебсу нужны, в первую очередь и сейчас, а не в неясном будущем ощутимые хлеб и зрелища? Но об этом – ничего толком.
Ничего не было сказано и об интенсивном развитии малого и среднего предпринимательства, малых и средних предприятий, этих жизненных токовищ малых и средних городов. Или техническому менеджеру, упорно цепляющемуся за масштабную индустриализацию занюханного поселения, потихоньку и самовольно укладывающегося в удобную для него экономическую яму, претят разномастные будни и прилавки, нераженькие заводики и фабрички типа имеющихся кирпичного, железобетонного, деревообрабатывающего, пищевого и хочется избавиться от их вида, оскорбляющего взгляд продвинутого инженера, вместо того, чтобы, наоборот, создавать новые такие, а ещё лучше не мешать им создаваться и отпускать в свободное плавание,
