мать и произнес ей - Я хочу увидеть Рим.
Он не видел и не был с рождения в нем, хотя Ганик с сестрами и матерью жили, буквально у него под боком. Он не видел римских воинов всадников. Приемная мама всегда прятала его, еще совсем маленького, как кто проезжал по этой дороге мимо Селенфии. Внутри их старенького перекошенного временем крестьянского дома.
- Я не пущу тебя туда. И ты это знаешь, Ганик – она произнесла ему строго – Я боюсь за тебя, сын мой.
Она оставила его стоять посреди дома, и пошла снова к глиняной печке, где варилась опять рыба, и запах стоял на весь дом.
- Камилла и Урсула спят еще – она ему произнесла негромко - Ты же знаешь они еще маленькие. А ты вырос вперед их. Кто ты, я и не знаю до сих пор
Она говорила высокому и здоровому широкоплечему парню, на вид лет уже двадцатидевяти или даже старше. Одетому, тоже по-крестьянски в короткую до колен тогу, с короткими рукавами. С сильными, мускулистыми руками и босыми запыленными уличной пылью ногами.
- С того момента как нашли с твоим приемным отцом тебя здесь в этом доме – она произнесла Ганику - Твой возраст я не могу определить. И не знаю, откуда ты, Ганик. Сыночек мой. И я боюсь за тебя. Особенно, после того как умер Митрий, твой отец.
Приемный отец Ганика, тоже уже в годах рыбак. Лет пятидесяти с лишним, и старше приемной его сорокалетней матери. Которая уже выглядела порядком измученной от такой вот крестьянской нелегкой жизни.
Митрий Пул, утонул в Тибре. Пошел рыбачить и утонул. Вообще не ясно даже как, но его нашли мертвым уже на берегу. И похоронили недалеко от селения Селенфия. Говорят, видели даже, как он выполз на берег, но нахлебался воды. И не смог прийти в себя.
И вот, Ганик, жил только с приемной не родной ему матерью и двумя сводными ему сестрами Урсулой и Камилой. На самом краю своей деревни в той старой завалившейся набок избушке.
Они были, чуть ли не самыми бедными из всех крестьян в деревне. И жили на одной пойманной теперь Гаником рыбе.
- Скоро там будут гладиаторские игры, мама – он, стоя перед ней, посреди дома произнес ей.
Ганик разочарованно посмотрел на неродную свою, но очень любящую его как своих дочерей крестьянку мать, заботливую, и невероятно добрую и снова произнес – Я не был ни разу в Риме. Ни разу не видел гладиаторов, только от мальчишек слышал о них. Говорят, они красивые и сильные все как один, и есть даже школы, где их учат драться друг против друга на забаву горожан Рима.
- Я сказала, нет, значит, нет – ответила строже ему Сильвия.
- Мама! - он упрашивал ее, но она не согалашалась.
Он, Ганик, выросший непонятно как до возраста практически уже взрослого мужчины с полугодовалого младенца всего за пять лет. И Сильвия прятала его ото всех. Благо их почти завалившаяся крестьянская рыбацкая хижина стояла в стороне от самой деревни. И Ганика видели не часто, даже соседи крестьяне. Хотя не раз задавались вопросом о возрасте Ганика. И постоянно Сильвии этим докучали. Особенно селянки, женщины. И Сильвия боялась, чтобы слух не разнесся далеко. И особенно до самого Рима. Она постоянно прятала Ганика от посторонних глаз. Особенно, проезжих по Апиевой дороге в город.
Но сегодня Ганика было не удержать. Он так и рвался туда, на ту дорогу.
- Нет, мальчик мой – Сильвия строго произнесла ему - Все соседи и те знают, что с тобой, что-то не так. И они смотрят на нас косо и боятся. Я тоже боюсь, чтобы сюда не нагрянула какая-нибудь стража из города или солдаты. Узнай о тебе и какой ты.
- Тем лучше, если я уйду отсюда, когда-нибудь – он произнес уже серьезнее - Я уже взрослый почти, ты сама мне сказала.
- Ты еще ребенок, Ганик – произнесла мать и подошла к своему приемному сыну. И добавила – И это еще больше беспокоит меня. Просто ребенок, выросший очень быстро и не по понятным естественным причинам. Так обычные дети не растут. И хорошо, что мы живем на большом отдалении от остальных соседей. И они тебя редко видят. И быстро забывают о тебе. Но это временно. Когда-нибудь все равно случиться что-нибудь нехорошее. И я это чувствую, Ганик.
Ганик подошел к Сильвии и поцеловал приемную мать.
Она ему опять напомнила о его возрасте. Но кто, он не знал, и не знала, ни она, ни сводные сестры, ни его покойный рыбак отец.
Ганик видел странные сны. Странные и настолько четкие и ясные, что сам их не мог объяснить.
Он видел себя, почти постоянно бредущим по какой-то неземной пустыне. Сплошной бесконечной и бескрайней пустыне. Почти все время в одном и том же эпизоде и месте. Среди потрескавшейся выжженной солнцем земли и валяющихся камней. Подымающим под собой, босыми своими ногами, с ее поверхности песок и пыль. Этот сон, он видел с самого малолетства. С разницей ощущений себя в них от совсем маленького мальчишки до уже вполне взрослого мужчины. Именно в возрасте двадцатидевяти лет, он начал видеть эти сны вообще регулярно с завидным постоянством. И видеть ее. Странную. Бредущую, чуть поодаль от него в оборванном в подоле истрепанного рубища платья. Еще не шибко старую, вполне привлекательного вида русоволосую женщину, которая даже общалась с ним в тех снах и называла его своим сыном.
Раньше она была моложе, когда он был совсем маленьким. Когда она оставила его в избушке рыбака и его жены, и он странным образом запомнил ее тогда гораздо, более молодое лицо. Так ему казалось. Но прошло, не более, пяти лет до его почти взросления, но она не изменилась. Не изменилась в его тех странных снах. Только стала несколько старше, как ему показалось, но попрежнему называла его своим родным сыном и клялась в любви к потерянному ребенку.
Кто она? Кто эта женщина? Называющая себя его матерью?
Он рос слишком быстро для человеческого ребенка. За пять лет, он вымахал в почти взрослого здорового не обиженного здоровьем и силой мужчину. На вид лет почти уже тридцати. Но был внутри, как, ни странно мальчишкой, лет не старше пятнадцати. Прошли годы, а его разум и внутренний возраст был еще как у мальчишки. Но выглядел Ганик уже как взрослый мужчина. И внезапно остановился на этой отметке. Не взрослея и не молодея. Странно это было как-то. Опередив в росте и физическом развитии своих сводных теперь уже двадцатилетних сестер близняшек, которые были старше его тогда, лет пятнадцати, когда он появился неизвестно откуда у них дома. Совсем, практически еще грудным малышом, и вырос за эти пять лет во взрослого почти мужчину. Пугая самих сестер и приемных обоих родителей. И вот они сейчас его сестренки еще лет двадцати молодые совсем, кучерявые с русыми и черными волосами девчонки, с синими и карими игривыми глазами. А он, уже почти взрослый мужчина. И это за какие-то пять лет.
Старый рыбак его приемный отец Митрий Пул, до того как погиб, пряча его с его приемной матерью Сильвией от соседей. Всем потом говорил, что он от умершей сестры его жены. Но те, все равно видели, как Ганик рос. Ото дня ко дню, физически выправляясь в красивого молодого сильного физически и довольно крепкого и здорового мужчину.
Даже местные молодые деревенские по берегу Тибра крестьянки. Двадцатилетние пылающие любовными страстями и фантазиями девицы. Стали приставать к Ганику со своей любовью. Хотя он не понимал еще, что это такое. Он был внутренне по разуму еще лет пятнадцати. Совсем мальчишка. И не понимал, всего, чего хотят эти резвые навыдане и необузданные в плотских желаниях по отношению к нему крестьянки. И мама его приемная всегда отгоняла их от него. Она заботилась о нем, понимая все. И то, что он был странный в развитии и необычный ребенок.
Она Сильвия, понимала, что Ганик появился не просто так в ее крестьянской женской судьбе и жизни. И он не был даже совсем человеком. И когда-нибудь все изменится, и измениться в корне его судьба. Но до этого момента, она берегла его, как и своих дочерей. Он был ее хоть и приемным, но единственным теперь сыном. Сыном одинокой вдовы крестьянки. И у Ганика зародилась мечта, которая сама по себе пришла как к нему, пока он сидел на берегу Тибра и рыбачил.
Он мечтал стать известным и знаменитым. Известным, на весь Рим. Любой ценой или если придется, даже кровью.
Но он теперь хотел только одного и только этого. Вытянуть свою эту приемную семью из того места, где они были. Из мира бедности. Помочь сестрам и матери. И помочь, хоть как-то улучшить их крестьянскую жизнь.
С того самого момента он только и рвался в сам Рим. Он знал, он чувствовал, что там его ждет яркая судьба. Неизвестно еще какая, но очень яркая и интересная. Что-то тянуло его туда. Туда, где он еще не был ни разу, но очень хотел.
***
На каменной дороге из крупных больших булыжников появились всадники. Целая группа всадников в блестящих военных доспехах. Сверкающих на ярком солнце и на их красных военных одеждах. Коротких красных туниках, которые носили исключительно только высшие воины Рима. Украшенных красивой золоченой оборкой по нижнему краю и коротким рукавам. С широкими с золотоми бляшками поясами белтеусами, перекрещенными и связанными на бедрах солдат римской гвардии. И мечами гладиями и кинжалами на них. В солдатских сандалиях, похожих на сапоги, закрывающие почти целиком голени ног калигах. В блестящих медных шлемах с гребнями птеругами с оформлением из страусинных разноцветных наверху перьев. В красных широких застегнутых на правом плече медной пряжкой фибулой отороченных золоченой оборкой по нижнему краю, как и их одежда, длинных воинских плащах лацернах.
Их было больше, чем трое. Еще к троим всадникам едущим впереди, еще трое, что примыкали трое, что ехали сзади.
Казалось, они ехали прямо в саму Селенфию. Всадники верхом на украшенных красивой военной попоной и сбруей лошадях, подымая пыль на дороге, спешили в Рим. И может на беду, а может на само счастье, проезжали мимо дома Ганика.
Дом Ганика
