песка и ветра. И в какой-то момент, вообще все завертелось и закружилось в глазах, напуганного, уже не на шутку Ганика.
И вдруг Ганик увидел Луциллу Вар. Сначала стоящую, одинокую в кровавом дожде за бордюром каменного амфитеатра ограждения. И потом прямо перед собой. Потом его того, мужчину держащую ее за девичьи ее плечи. С такими же жадными до крови, как и у нее глазами.
Вдруг в какой-то момент все внезапно исчезло, и только остался, один стоять на песке он под тем проливным кровавым дождем. И только одна она. Эта Луцилла Вар.
Они стояли и смотрели, не отрываясь друг на друга. Он на песке амфитеатра, она на той каменной смотровой трибуне у самого края арены. И никого теперь больше. Только он, и только она. Он дико закричал и… открыл глаза и увидел ее. Луциллу Вар.
Она смотрела на него своими синими хищными влюбленными и безумными глазами. И, наклонившись, поцеловала его в мокрые от пота, как и все заросшее густой черной и колючей мужской щетиной лицо, и мокрое от жара и пота тело Ганика. В приоткрытые в кошмарном сонном бреду дрожащие губы. Губы, которые она так хотела поцеловать. И хотя бы попробовать этот вкус любимого своего мужчины, которого она так долго ждала. Ждала и вот получила. Получила то, что хотела. И что ей было необходимо.
Он теперь был ее. Ее пленный раб. Раб, который должен был стать ее спутником жизни и любовником, способным воплотить все фантазии больной до извращенной испорченной любви кровожадной молодой фурии. Он теперь был ее. И она радостная, хищно улыбаясь, прислонилась к нему очнувшемуся только, что от болезненного сонного бреда Ганику.
Она легла, буквально на него своей девичьей молодой с торчащими возбужденными сосками грудью. В одной надетой на голое и гибкое тонкое тело Луциллы Вар инстите, и положила на плечо голову, прильнув крепко к его щеке своими алыми губами, и закрыв свои глаза, обняла его за шею своими в перстнях и браслетах из золота девичьими руками. Прижав его русоволосую мокрую от пота коротко стриженную кучерявую и обросшую уже болезненной на похудевшем лице щетиной гладиатора Ритария голову к своим таким же русого цвета вьющимся волосам, стянутым сзади Витой, повязкой из шерсти, как у знатной матроны Рима в тугой пучок.
Она была не такой, какой он Ганик ее видел в доме Харония Диспиция Магмы. Луцилла была не такая, как он ее видел тогда возле каменного ограждения амфитеатра. Когда он нес на мече голову одного из убитых им лично преступников в том бою без всяких правил. Она была без той шикарной женской прически и золотой диадемы на голове. Без красивой прически и пурпурной в золоте нитей и узорах накидки на голове. Но в своих тех золотых сережках в ушах. И завитушки ее русых волос также свисали на висках как тогда, когда он видел ее перед собой.
Ее милое лицо и синие красивые и не такие злые как раньше наглые и жаждущие крови глаза. Ее взгляд синих тех глаз буквально съедал Ганика своей любовью и страстью. И сейчас что-то в нем самом происходило и ломалось. Именно сейчас, когда о ни были так близки и наедине друг с другом.
- Любимый мой - прошептала, она, тяжело дыша ему – Мой любимый и самый сильный и красивый. Ни у кого нет, такого как ты. Все будут завидовать мне. Все мои подружки. Помпея и Кадмия. Когда увидят тебя – она прошептала ему как сумасшедшая, всасывая его носом, запах мокрого от обильного в жаре пота мужского тридцатилетнего сильного раскаченного тела – И ты будешь всегда возле меня. И всегда при мне любимый. Никто тебя не тронет. Даже мой отец, если я захочу. Он разрешил мне тебя. Мой любимый Ганик. Раньше он никогда не разрешал, а теперь он согласился с моими желаниями.
Когда Ганик открыл глаза и не мог понять, где он. Но видел ее. И ничего пока вообще не понимал, как она оказалась с ним рядом. Эта Луцилла Вар, которую он и сам даже боялся.
Он видел совсем другое помещение, ночное помещение, и слабо освещенное масляными горящими лампами, развешанными по разрисованным красивыми узорчатыми фресками стенам. Это помещение, так совсем не похожее, на его подвальное каменное убогое раба гладиатора. Без каких-либо вообще окон жилище.
Здесь же с большими золочеными в цветных из стекла витражах окнами, освещенными звездами и яркой луной. И красивые из дорогой ткани разноцветные шторы. И портьеры самой большой комнаты, свисающими до самого полированного из мрамора пола.
И не было ни кого. Ни Алекты, ни Миллены. Ни даже старухи Инии с Феофанией. Ни того ангела, называвшего себя Миллемидом. И который погрузил его в этот глубокий гипнотический сон.
- «Это все этот Миллемид. Это все он устроил» - подумал как-то машинально на автомате Ганик и был прав. Именно Миллемид все на самом деле сделал. Сделал так, что Ганик пробудился только здесь в этом доме, доме Луциллы Вар. Ганик вспомнил, как выпил вина, из рук своей Сивиллы. И как трахался с ней, прямо на своей в бараньих шкурах постели. И потом на полу своего Ритария раба жилища. И вот это…
- Где я? – прошептал острожно он. Осматриваясь по сторонам, и видя ее Луциллы Вар, перед собой влюбленные хищные, и дикие как у бешеной кошки глаза – Как я оказался здесь? –
Он решительно не понимал, что происходит, и снова произнес - Где все?
- Кто, любимый? – прошептала Луцилла Вар – Никого нет. Только, ночь, ты и я.
Она отстранилась от него. Поднявшись на постели. На которой, они оба, теперь лежали. Встав над ним на коленях, сняв с себя сама нательную Институ и раздевшись до нога. Сняв набедренную повязку с девичьих бедер, оголяя свой рыжий волосатый с промежностью лобок. Луцилла своими же руками сняла с Ганика единственную на нем повязку гладиатора мужчины из простой ткани сублигату. Раздев его до конца тоже, она взяла в свои руки его половые, мокрые от жаркого пота и скользкие теперь органы мужчины, осматривая своими глазами их. То, что она трогала тогда в этой сублигате на смотринах гладиатров, устроенных ей Харонием Магмой по ее капризному девичьему желанию.
Глаза Луциллы блестели жаждой безумного и любовного развращенного соития.
- Это нам сейчас ни к чему, любимый - произнесла она, закатывая свои синие наполненные развратом и любовью девичьи глаза и глубоко вдыхая вокруг воздух, пропитанный запахом пота и гениталий лежащего перед ней тридцатилетнего мужчины - Полюби меня прямо сейчас, гладиатор. Полюби, я так долго тебя ждала.
Луцилла Вар снова опустилась к Ганику своими уже голыми девичьими грудями и лицом, целуя его страстно и жадно, прилипнув к его губам. Ганик тоже впился в ее губы сам как-то произвольно, и до конца не понимая, что же все-таки случилось с ним. Словно он всегда этого хотел и мечтал об этом. Именно о ней. О Луцилле Вар. Словно еще тогда, когда она смотрела так на него хищно этими синими кровожадными девичьими жестокими глазами. Там в Олимпии на смотринах гладиаторов. Она выбрала давно его и желала его и днем и ночью.
Она приворожила его своей той жестокой жаркой безумной красотой. И он просто сдался под тем натиском тех страстолюбивых девичьих глаз.
Глаз желающих только его одного. Глаз не таких как у Сивиллы, совершенно других. Желающих близости всегда и везде, жаждущих боли и крови. Боли, крови и снова близости. Эти ее глаза, не такие как у Миллены или Алекты, синие, как море и затягивающие в себя, его гладиатора Ритария своей развращенной непотребной дикой любовью. И он не мог ничего с этим поделать. Его безумно тянуло теперь к этой кровожадной молодой бестии. Он влюбился снова. Но уже по другому. И такого он еще не испытывал.
Луцилла оторвалась на миг и произнесла ему – Забудь Сивиллу. Она предала тебя и вас всех вместе с Харонием Магмой. Она бросила тебя за вольную, которую я дала ей, подписанную рукой моего отца Лентула Плабия Вара. Забудь ее и люби только меня.
Луцилла Вар снова присосалась к губам Ганика. А он обхватил ее руками и прижал к себе. Целуя ее, и опускаясь все ниже и ниже по спине пальцами сильных голых рук гладиатора Ритария до Луциллы круглых девичьих голых ягодиц. Сжав на них свои те пальцы рук. Так, что та, громко вскрикнула, оторвавшись от его губ и закатив бешенные от нахлынувших любовных страстей свои синие хищные, кровожадные и одновременно красивые девичьи глаза, застонала как дикая молодая подо львом львица. Она запрокинулась, тонкой, несколько даже худосочной девичьей фигурой, выгибаясь в узкой гибкой девичьей талии, назад лежа прямо на нем. Дергая агонизирующее и любовно в беспрерывном тяжком дыхании с красивым пупком девичьим животом. Ощущая его возбужденный прижатый своим волосатым рыжим лобком и влагалищем мужеский член. Уже твердый, и желающий любви. И она позволила это сделать. Тот час же, и не раздумывая. Быстро подскочив, буквально сорвав с волос Виту, стягивающую в пучок ее вьющиеся русые длинные волосы. И отшвырнув ее в сторону, свесив распущенные своими руками растрепанные в разные стороны над уже пришедшем в себя и набирающим после долгой болезненной отключки свои мужские силы лежащем Ганике. Очень быстро, она своими руками, втавила его торчащий теперь уже, как металлический стержень член себе в промежность. Спустив ему прямо на заросшее густой щетиной мужское измученное долгой болезнью лицо, свои длинные вьющиеся волосы. Луцилла Вар, касаясь его почти своим лицом и жарким сопящим трепетным громким дыханием, с диким остервенением, громко издавая, страстрые безумные и сумасшедшие голодные до любовных утех и огрий стоны. Она заскакала, как наездница на своей лошади. Вцепившись своими тонкими окольцованными бриллиантовыми перстнями пальчиками в его широкую гладиатора Ритария мускулистую, сильную и красивую, с торчащими возбужденными сосками грудь. Вонзив, острые ноготки в потную горячую возбужденную тоже от жаркого дыхания плоть. Раскачивая своими девичьими аккуратными небольшими грудями перед его лицом и глазами, она, стеная и громко дыша, вцепившись снова в
