она не могла прожить и дня. Причем, секс ей был нужен не просто "абы какой", где главное - лишь бы "перепехнуться" как-нибудь, а самый, что ни на есть, полноценный, секс высшего класса, секс профессиональный, а не любительский. В сексе ее фантазии не было предела, не было границ. В сексе она была виртуозной и ненасытной и всегда работала только на "максимум", до полного изнеможения. Причем, на Любашу они не обращали в эти моменты никакого внимания, как будто ее и не было в комнате
К Любаше Зара присматривалась не долго. И очень скоро она пошла в настоящую атаку. Она стала настойчиво уговаривать ее присоединиться к ним во время их занятий сексом. Любаша сначала встала на дыбы и демонстративно выходила из комнаты, когда они чересчур уж увлекались и начинали терять ощущение реальности в ее присутствии. Но потом махнула на все рукой и стала оставаться. Лишь только ложилась на кровать и отворачивалась к стенке и лежала тихо, не шевелясь, невольно прислушиваясь к происходящему за ее спиной, и испытывая жуткое желание повернуться и подсмотреть. А потом перестала отворачиваться и в открытую наблюдала за ними, за их действиями, ощущая сладостно-блаженное томление где-то в низу живота и в самом сердце. И как-то незаметно, само собой, а, точнее - под нажимом и с помощью Зары, получилось так, что где-то месяца через полтора их совместной жизни, она стала непосредственной участницей их любовных занятий сексом. Сначала пассивной участницей, а потом уже, с каждым разом все более и более активной.
У нее появилось много знакомых среди студентов-иностранцев. Причем, в основ-ном - негры. Один из них, сенегальский студент Марко, черный, как смоль, с курчавыми волосами, приплюснутым носом и словно бы раздутыми изнутри ноздрями, с громадны-ми, вывернутыми вперед губами, страшный, как атомная война, прилип к Любаше. Сын какого-то местного плантатора-миллионера, он был постоянно с деньгами, часто водил Любашу в ресторан "Националь", где его хорошо знали, часто дарил различные дорогие подарки, в основном, женское белье и все вечера теперь проводил в их комнате.
Естественно, что очень скоро он стал непосредственным участником их совместных сексуальных занятий. Образовалась своеобразная "шведская семья", только еще более раскованная, продвинута и... смелая. Потому что они не только постоянно менялись партнерами. Они еще и "групповой секс" практиковали. Самые разнообразнейшие комбинации, которые можно было только сообразить из двух молодых, полностью раскрепощенных парней-негров и двух, тоже молодых, полных сил, фантазии и здоровья, девушек. Практиковалось и опробовалось практически все, что только могло прийти в их разгоряченные головы и что мог выдержать человеческий организм.
И что там какая-то "Камасутра"! Здесь были настоящие многочасовые оргии! Хо-тя, если уж разбираться, так ли уж все это было похоже на оргии? Группа молодых людей по вечерам любила заниматься коллективным сексом. По собственной доброй воле. И занималась так, как ей, этой группе, хотелось заниматься сексом, как подсказывала им их общая фантазия, их совесть, как позволял им их общий культурный уровень и их эстетические запросы. И что в этом такого уж противоестественного или противозаконного?
Да конечно же ничего!
Очень долго никто в их общаге даже и не догадывался о том, что порой происходило за закрытой дверью этой обычной комнаты студенческого общежития. Но тайное со временем всегда становится явным. И каким-то образом сведения о сексуальных, а по тогдашнему определению – об аморальных, оргиях в одной из комнат седьмого, специиального, корпуса Догомиловского "студгородка" достигли высоких инстанций. Может, сыграли здесь свое дело фотографии, которые однажды в большом количестве понаделала Зара и которые они потом все таки уничтожили, или вроде бы уничтожили, оставив себе по паре штук для собственного удовольствия и по собственному же выбору. Любаша тогда тоже взяла себе две фотографии, где она занималась сексом сразу с двумя партнерами, но в разных позициях. Ей они почему-то очень нравились и сильно возбуждали при просмотрах, конечно же тайных. И она при этом интенсивно мастурбировала, доводя себя по-рой до изнеможения. Показывать их кому-нибудь она конечно же не решалась – это было равносильно самоубийству. Причем, самоубийству – позорному. Но и выбросить их тоже не могла. Что-то мешало, что-то не позволяло, как будто отрывала от себя нечто очень и очень дорогое Они и сейчас, после всех последующих событий, были при ней, но тщательно спрятанные - за подкладкой ее чемодана.
Как бы то ни было, но где-то на втором курсе, уже осенью, ее вызвали в партком.
Был там долгий, нудный и очень стыдный разговор о недостойном поведении советской девушки в среде иностранных студентов, о ее чрезвычайно низком морально-этическом и политическом облике и так далее и тому подобное. Всерьез встал вопрос об ее исключениинии из комсомола и отчислении из института. Не могли только сообразить, какую под-вести идеологическую и юридическую базу под приказ об отчислении. Смущали ее отличные оценки по всем предметам курса и активная общественная работа в комитете комсомола института, да еще грамота благодарственная по итогам первого курса и полное отсутствие хоть каких-то вразумительных доказательств об этих самых "оргиях".Тем более, что Любаша намертво отрицала все обвинения в свой адрес. К тому же еще - расплакалась в парткоме, устроила страшную истерику, и ее пришлось даже отпаивать валерьянкой. Однако пройти мимо сигнала не смогли. Видимо, сигнал был нешуточный. Поэтому ограничились объявлением Любаше выговора с занесением в учетную карточку и приняли решение о ее переводе из "спецкорпуса" студенческого общежития в обычное.
Так она очутилась в 322-й комнате 5-го корпуса общежития МГРИ, где жили еще две второкурсницы: худенькая, стриженая Ольга из Вологды и пышнотелая, блондинистая Жанна из под Выборга. Начался новый период жизни Любаши. Тоже очень непростой. И даже - трагический.
* * *
Приехав в "общагу", Андрей швырнул сумку с учебниками на кровать, переоделся в свой неизменный спортивный костюм цвета "электро", купленный по случаю в "Военторге" на деньги, заработанные на центральной овощной базе переборкой картофеля, основным местом студенческих подработок в те годы.
Его сосед по комнате и сокурсник по институту, Завьялов Анатолий или просто Звьял, сухопарый высокий парень с косой челкой белесых волос на покатом лбу и большим, висячим носом над пухлыми девичьими губами, пижон и щеголь, ухитряющийся сохранять свой нехитрый гардероб студента, живущего на одну стипендию, всегда в идеальном состоянии и никогда не ходящий в мятых брюках и несвежей рубашке, лежал на кровати с книжкой в руках. Рядом, на пододвинутом к кровати стуле в стеклянной пепельнице дымилась сигарета. Он глянул на Андрея и спросил:
-- Что хмурый такой?
-- Кристаллографию завалил, - буркнул Андрей.
- - Ну и дурак, - невозмутимо сказал Анатолий, - вон твои лекции под кроватью валяются. Без тебя - скучают. Чуть не плачут...
Он взял из пепельницы зажженную сигарету , затянулся, выпустил струю дыма изо рта и ехидно спросил:
-- Что, отличиться захотелось перед Наталией, чтобы она на тебя, бедненького, внимания обратила, так? Заблуждаешься, Андрей, и очень даже глубоко Не тот путь выбираешь для завоевания женского сердца. Такие, как Наталья, слабых не любят. Им сильные, мужественные мужчины нужны. А ты-ы?! Смотреть противно...
-- Иди ты, - махнул рукой Андрей. Он немного помолчал, словно подбирая слова и закончил, - сам знаешь куда. Ты лучше скажи, денег у тебя много?
-- А сколько надо?
-- Да рублей бы пять-десять не помешало бы...
-- Для чего?
-- Да Елена моя совсем что-то в дурь поперла. Договорились с ней в кино сходить. На "Серенаду" в повторный. Я, как дурак, билеты заранее купил. А она, видите ли, не может сегодня. Хотя и договаривались. У нее там что-то вдруг неожиданное выплыло. И так уже не первый раз.
В его словах неожиданно прозвучала грусть, перемешанная с некоторой долей сожаления и тщательно скрываемой горечью. Да-а, никому не бывает приятно, когда тебя бросают или оставляют, когда тобой пренебрегают. Поэтому, никогда не надо дожидаться конца. Даже естественного конца. Надо всегда уходить раньше. Хоть чуточку, но...по- раньше. И только - первым, Обязательно - первым. Не ждать, когда тебе дадут коленкой "под зад", когда тебя попросят уйти и больше не приходить, когда тебя известят о нежелательности дальнейшего с тобой знакомства. Если конечно не забудут...
Завьял удивленно глянул на него:
-- Ну, ты даешь, Андрей...Было бы из-за кого...
Андрей смутился. Чего-чего, а слабости мужикам не прощают. Не их это дело - быть слабым. Особенно в отношениях с женщинами. Слабых – не любят. Слабых - бьют. И он бодро махнул рукой:
-- Да, я нормальный. Я - о другом. Я Жанну из 322-й хочу с собой взять. Он на меня
Давно уже поглядывает. Правда, габариты несколько...чересчур. Но я давно с полненькими дело не имел. Да и деньги для первого раза обязательно нужны. Сам ведь знаешь А у меня с ними сейчас- совсем не густо. Не пойдешь же с трояком...
-- Не дрейфь, Андрюха! - хохотнул Завьял, - Не "бзди" горохом! Где наша не пропадала! Прорвемся. Сам не сможешь - то поможем. Миллион не обещаю, но - он замолчал, задумался, затем выдохнул, - но пятерку смогу...И учти - от сердца отрываю. На чаек теперь переходим...
-- Ладно, - спасибо, сказал Андрей, - выручил. Твои пять и у меня что-то в этом ро- де вместе с мелочью. Получается – почти десять. Нормально для начала. А что дальше - там уж видно будет. Как говорится - карта покажет...
В комнате их жило трое. Жили они вместе аж с самого первого курса. Жили дружно, душа в душу, практически коммуной. Все в комнате было общим. Кроме, наверное, нижнего белья. Если под нижним бельем подразумевать сатиновые спортивные трусы, да обычные трикотажные майки из ГУМа. Деньги тоже отдавали в общий котел, оставляя себе по десять рублей на карманные расходы.. Хотя с деньгами у них всегда была напряжен-ка. Жили они все трое только на стипендию и на те студенческие подработки, которые удавалось найти. В ход шло все: и овощные базы, и разгрузка вагонов на ближнем Киевском вокзале, и Микояновский мясокомбинат, и самая балдежная студенческая подработка - ночным путевым рабочим в метро. Здесь у них была одна обязательная "рабочая точка" уже целых два года. Одна на всех. На работу ходили по очереди. А работа была "не пыльная", перетрудиться было трудно, всегда в тепле, в уюте. А то, что по ночам – так это ерунда. Молодые, здоровые. Что им будет? А отоспаться можно и на лекциях.
Жили всегда весело, шумно, безалаберно и беззаботно, одним лишь днем, по библейскому принципу - "будет день и будет пища". Не только о своем завтрашнем дне, но и о будущем своем совершенно не задумываясь. Будущее и так было ясно, как и все в этой стране и в этой жизни. Что о нем голову-то зря ломать?! И они спокойно могли последнюю десятку ахнуть
