презрительно-уничтожающие взгляды других кобелей, сопровождающих обыкновенных тёлок. Особенно тешило самолюбие, когда она была в чём-нибудь светлом и с ярким букетом его роз.
Была ли любовь, как у Тургенева и иже с ним? Вряд ли. Было, скорее, негласное соревнование, кто кого перетерпит и сломает. И он проиграл. Ходил и ходил вокруг да около, не прикасаясь и любуясь ею и собой, пока однажды мрамор не дал трещину. Как-то за лёгким вегетарианским ужином она, не удержавшись, высказала будто бы нейтральное желание, давно, очевидно, созревшее, расширить и качественно улучшить свой мини-салончик, превратив его в подобие респектабельного салона во французском стиле с кабинетом лицевой хирургии и другими сопутствующими истязаниями над внешностью доверчивых женщин, но для этого необходима хотя бы пара миллионов для начала, один из которых она имеет, а второй надеется заполучить от надёжного, достойного и честного компаньона. И вопросительно посмотрела на Виктора, который был, конечно, честным, не очень надёжным и совсем не достойным партнёром, поскольку добавочной половины не имел. Но имелись два способа обрести её: найти приличную работёнку, захомутаться на пару-тройку лет и скопить желаемый ею миллион, если, конечно, она согласна ждать, и другой, более лёгкий, но более опасный способ – взять кредит с помощью матери и всё равно напрочь застрять в пресловутом салоне. Вечером, поразмыслив, он решил, что ни тот, ни другой способ стать миллионером и лишиться индивидуальности для него не подходит, и пора смазывать пятки. Потому и смылся, чтобы охладиться, на север. И вот возвращается побитой собакой.
Соседом по верхней полке в купе оказался молодой парень, легко и пружинисто вспрыгнувший на своё место, улёгшийся набок, засветив коленкой в моднячей дыре на заношенных серо-голубых джинсах. Он подбил жидкую подушку под лохматую голову с казацким исчерна-чёрным чубом, из-под нависших бровей приятельски сверкнули чёрные глаза, затемнённые тусклым светом купе. Встопорщив ровно подстриженные и пока ещё не оформившиеся усики, парень, уложив голову на ладонь, чтобы было повыше, весело взглянул на Виктора.
- Привет!
- Салют! – приподнял Виктор ногу, лёжа на спине с руками под затылком.
- Далёко? – начал обычное дорожное знакомство парень. Виктор назвал свой город. – Ночью сойдёшь, - определил попутчик и тоже повернулся на спину. – А я покемарю всласть аж до Краснодара, там перескочу на Ставропольский и ещё раз – на электричку и – дома. Успею запылиться и проснуться.
- В командировке? – поинтересовался Виктор, бездумно разглядывая низкий потолок и прислушиваясь к тукающей боли в левом виске после пьянки с испарившимся историком.
Парень сладко потянулся, изогнувшись всем жилистым худощавым телом.
- Ага, - подтвердил. – Я – корреспондент нашей райгазеты «Жизнь». А чуть ниже подстрочник: «прекрасна и удивительна», а ещё ниже: «если читаешь нашу газету. Как замануха?
Виктор криво усмехнулся, радуясь за жизнерадостного соседа – корреспондента жизнерадостной газеты и совсем не радуясь проклятущей жизни.
- Я бы подстрочник выделил крупным шрифтом.
Парень легко рассмеялся.
- Семён, - протянул руку. – Можно – Сёма.
Виктор вяло вложил в его ладонь свою, чуть прикоснувшись на лету.
- Виктор, можно – Витёк.
- А ты – чё? – заинтересованно засверкал тёмными глазами Сёма.
Виктор осторожно покатал головой по неудобной подушке.
- С Севера – восвояси.
- С вахты?
Виктор поморщился, словно дёрнули напрягшийся болезненный нерв.
- Насовсем.
Парень приподнял голову, подставив руку на упёртом локте.
- Нагрёб?
Северянин скептически хмыкнул, не разжимая губ.
- Полные штаны.
Семён снова рассмеялся, радуясь успеху попутчика.
- Слушай, - взглянул на часы, - до отправки ещё 15 минут, но может что дадут. Свалим в ресторан? – Виктор ещё больше сморщился от внезапно дёрнувшей висок боли при упоминании ресторана. – Есть охота.
Идти тому, кто с полными штанами и с болящей балдой, никуда не хотелось, но есть тоже хотелось. Он вспомнил недоеденный лангет, проскальзывающие в горло липкие креветки, сглотнул голодную слюну и согласился.
- Пойдём, - соскочил вслед за Сёмой с уже вылежанной лежанки. Нижние соседи ещё не появились.
В вагоне-ресторане уселись у окна друг против друга. Пожилая официантка издали предупредила, что до отхода поезда обслуживать не будет. Пришлось воспользоваться пока тёплым лимонадом, что стоял на столике в запотевшей бутылке.
- Что удалось посмотреть в культурной столице? – спросил Виктор, начиная трёп и блаженно выпуская через нос газы, ощущая приятное совокупление сладкой жидкости с ещё не перебродившей фирменной сивухой из подмосковного разливного заводика, спрятавшегося где-нибудь в подвале обветшалого здания, пригодного только на снос. – В Эрмитаже был?
- А то! – Сёма задорно подёргал неотросшие редкие усики.
- Ну, и как? – допытывался Витёк покровительственным тоном, показывая уверенной интонацией, что он-то уж точно был и знает, о чём спрашивает, хотя, если по-честному, был в святилище мирового искусства, к своему стыду, лишь однажды и то набегом.
Райжур поперескладывал вилки-ложки, укрепил локти на столе, вложил в ладони гладкий подбородок, чуть тронутый тёмным пушком, и, затеплившись ещё более потемневшими от виденного глазами, оказавшимися на свету тёмно-карими, поделился впечатлениями.
- Бабы там… - протянул с масляной улыбкой, - мраморные, а словно живые… - поёрзал подбородком по ладоням, - почти голые… а то и вовсе… так и хочется полапать, - смущённо посмотрел в окно, где наши бабы, не мраморные, торопились, корячась, с баулами к отходящему поезду, и хорошо, что одеты – их не хотелось хапать. – Петя, однако, не впечатлил, - продолжал раздумчиво делиться увиденным экскурсант, - длинный – да, но больно уж тощщой, какой-то невзрачный. Для вершителя государства мог бы быть и помассивнее, а то – недокормленный какой-то. Как я, - рассмеялся, убрав голову с подставок. – Картин больно много, не успеешь одну разглядеть, а глаза уже к соседней тянутся, а там дальше. Все стены увешаны, где успеешь разглядеть! – Семён виновато взглянул на визави. – Некоторые, кто постарше, сидят на лавках и балдеют перед какой-нибудь одной, а в глазах – тоска, - и засмеялся. – Я тоже попробовал побалдеть, да как-то балдежа во мне не хватает надолго. Я ещё подумал: и чего их здесь скопили? Раздали бы по местным музеям, пусть бы и там народ сидя балдел, не торопясь на вокзалы.
Теперь и Виктор улыбнулся примитивной мысли провинциала.
- Ты где это набирался такого ума-разума?
Семён приосанился, выпятив грудь в лёгком белом свитере с крупной надписью голубым по-английски «Быть или не быть?».
- В Краснодарском педе, - объявил торжественно, показывая, что не лыком шит, - русский язык и литература.
- Что ж ты тогда отираешься в СМИ? – обвинитель, сам отлынивающий от двух профессий, укоризненно взглянул на пед-дезертира. – Тебя дети ждут, а ты бездельничаешь, шастая по командировкам и музеям.
Учитель поёрзал на стуле, словно кто из учеников подложил кнопку, и покаялся, стыдливо завесив замутившиеся глаза густыми, не в пример усам, бровями.
- Зна-а-ешь, - потянул винительную фразу объяснения, - я ещё в школе был бессменным издателем стенгазеты. И в педике – тоже, - улыбнулся, вспомнив благостное времечко. – Как-то, обнаглев, отнёс в «Жизнь» кое-что из слюняво-слезливых критических заметок о состоянии городской среды, а там неожиданно приняли и даже напечатали, сократив чуть ли не втрое, сделав тем самым наглецу вредоносную прививку. Когда увидел своё на газетном листе – всё! Подсел! И уже не думал ни об учёбе, ни о будущей школе и шалопаях, а только о том, что бы ещё такое накропать, чтобы полюбоваться под напечатанным: Кривчук. – Рассмеялся весело и беззаботно. – Так вот и получилось, что после института – прямиком в газету, - хохотнул ещё веселее и беззаботнее. – Так и кантуюсь там уже больше года, забывая про правила фонетики, не говоря уж про синтаксис и вообще про настоящую русскую литературную речь.
- И тебе не а-я-яй, что на твоё образование затратили кучу денег, – пристыдил Витёк газетчика со стороны, а заодно, наверное, и себя, - а отдачи нет?
Сёмка упёр подбородок ладонью, почерствел, уставившись на обвинителя наглым взглядом, спрятав переживания от кривды поглубже внутрь от чужого лапанья.
- Ну и что? – заершился злобно. – Лучше было бы, если б начал учить пацанов, ни бельмеса не понимая в их психологии, только учебными цитатами? И сам свихнёшься, и они выродками станут от моего учения. – Убрал руку из-под подбородка и постучал костяшками пальцев по кумполу. – В моём компьютере оказалась заложенной другая программа. Сейчас я допёр, - выпрямился, будто усёк скрытую допрежь истину, - что мало знать и давать свой предмет. У детишек нонешних соображалка острее, не в пример нашей – быстро раскусят. Их надо не только предмету, но одновременно учить и жизни, иначе они тебе не поверят, будь ты хоть гений педагогики. А что я? И сам ещё не жил. – Взглянул виновато на критика. – Я бы на месте властей в педики брал только предпенсионников и начинающих пенсионеров, имеющих какое-нибудь высшее образование. Их вон сколько здоровеньких и деятельных развелось – девать некуда, пусть бы подучились годика два-три, можно даже по интернету, не выходя из дома – и в школу. Или таких, которые воспитали по-лучшему хотя бы двоих и хотят учить. Надо прекратить делать педы инкубаторами для школьных неудачников и недоучек. – И строго про себя: - Я, например, знаю, что из меня, оболтуса, который учился шаляй-валяй, учитель получился бы не только никудышний, но и вредный. Но разве я виноват? – Сёма, вглядываясь, старался увидеть в глазах Виктора хоть чуточку оправдания себе, но тот прятал глаза, прикрывая их опущенными к столу веками. – Что я понимал в учительско-воспитательской работе, когда с облегчением, но не без труда, утвердился на студенческой скамье? Ровным счётом ничего! И даже не задумывался. – Несостоявшийся воспитатель хмуро усмехнулся. – А тут ещё все вокруг: и родители, и их знакомые, и друзья, все подначивают: давай, давай, при наобум, нужны корочки, диплом, и неважно какой, главное, чтобы был, с ним легче торить дорожку к изобильной власти. Разве не так? – снова искал снисхождения у молчаливого попутчика. – Сам-то ты имеешь какой-нибудь?
Виктор тоже заглянул в окно, наблюдая, как поехал назад перрон со спешащими вслед уходящему поезду провожающими с застывшими на лицах счастливыми и несчастными улыбками.
- Меня угораздило заполучить аж два диплома, - похвастался, усмехнувшись угрюмо, не разжимая губ, - но верных понятий о жизни так и не приобрёл – путаюсь до сих пор в желаниях и возможностях и никак не приведу их к приемлемому консенсусу. – Повернул голову к Сёме. – Ты правильно, в общем-то, мыслишь, по-современному, - обрадовал журналиста-педагога, - хотя и наперекосяк. – И тут же подумалось, уж кто-кто, а он, Витёк, точно мыслит и живёт наперекосяк. А пора бы уже в чём-нибудь и где-нибудь заякориться. Может, вернуться туда, куда таскал розы, пасть раскаянно на колени и принять предложение сделаться моднячим олигархом, пропахшим насквозь не потом, а всякой химической гадостью?
