объясняя Желтковское сумасшествие безграничным самовнушением несчастного, нашедшего в придуманной любви к недоступной женщине выход скопившегося интеллектуального неудовлетворения сермяжной жизнью слабого волей человека. Если бы они сошлись, то быстро бы и разошлись. Это всё равно, что сегодняшняя болезненная увлечённость слабодушных инфантильных переростков интернет-сетями с виртуальными знакомствами. Исход тот же самый: потеря личности, полное разочарование. Неужели и его, Виктора, идея индивидуализации в агрессивном и всё более уплотняющемся сообществе обречена на погибель? Похоже, что подлинно независимым индивидуалистом может сегодня и, тем более, в будущем быть только нечувствительный робот-манекен. Стать подобным ему? Не жить, а присутствовать в жизни? Правда, наблюдая за молодыми, Виктор всё более убеждался в том, что они нашли какой-то неведомый ему моральный компромисс быть вместе и одновременно порознь, оставляя, очевидно, души на любимых сайтах.
- В Питере-то что делал? – с трудом вырвался из тягомотины неутешительных мыслей о собственном неустроенном диффузном болтании в изменчивом мире, меняющем понятные моральные ценности на оцифрованные безнравственные, но удобные взаимоотношения. – Тоже – ДТП? – подкузьмил репортёра, сбрасывая с собственной души вуаль сермятины существования.
Сёма поджал губы, спрятал блеснувшие неприязнью глаза под густыми, не в пример усам, бровями, отставил стакан с предложенным пивом, обозначая тем самым обиду за пренебрежительное отношение к себе и к делу, которому служил, произнёс, скупо обозначив цель пребывания во второй столице:
- Да так… освещал фермерскую сходку юга хлебородной России, - сказал, подчёркивая напряжённым тоном важность дела, в котором участвовал.
Сглаживая возникшее по его вине напряжение, Виктор определил, не зная, однако, сути:
- Серьёзное дело…
- А ты думал? – закипятился Семён. – Страну кормим, как-никак! И не только свою, - добавил внушительно.
- А зачем собрались-то? – капнул виновный бездельник елеем на встопорщенную душу мирового кормильца, выращивающего хлеб авторучкой.
Семён, не удержавшись, всё же взял стакан с пивом, отхлебнул половину.
- Как зачем? – произнёс без удивления, но видно было и слышно по смягчённому голосу, что тема его волнует, и говорить о ней приятно, словно и сам плотно причастен к великому делу. – Надо собираться хотя бы изредка, напоминать власти о своих проблемах. Не напомнишь – ни шиша не получишь, у нас так. А проблем у малого хлебороба – тьма! – Семён допил пиво. – Посевная в разгаре, нужны семена – наши, а не завозные, дорогущие и не приспособленные к нашему климату. А удобрения? Цены на них растут без всякой совести. Остро необходима малогабаритная техника с полным набором навесных орудий. А с ней – горючка, что стала дороже молока в несколько раз. Без дотаций поле и ферму не осилишь. А нам, - подчеркнул «нам», усилив голос, как будто имел в виду и себя, - подсовывают клоки заманивающего сена в виде пресловутых грантов, которые бездумно раздают пришлым начинающим, не смыслящим в сельском хозяйстве ни бельмеса, вместо разумной поддержки и укрепления растущих и развивающихся ферм. Всё для того, чтобы бюрократам можно было отчитаться о росте числа сельхозпроизводителей, поскольку по числу гробящих фермерское движение и оценивается работа чинуш. Эти гранты всё едино, что полицейские браслеты, которыми отмечают своих за послушание и лояльность и которые помогают отслеживать их. Расчёт на то, что плохим хозяевам они хотя бы как-нибудь помогут подняться, а хорошие и без них продержатся. Те, кому они достаются за красивые слова и планы на бумаге, быстро профукают подачки и, если больше не дадут, обиженные свалят обратно в город, а настоящим хозяевам деваться некуда, кроме как горбатиться на своём выстроенном и выстраданном. – Сёма энергично потёр холку, натруженную за письменным столом. – Если б я имел чем, то дотировал только крепкие растущие хозяйства и не плодил бы потенциальные развалюхи: вылез в князи из грязи – получи, утоп – туда тебе, неумехе, и дорога, - и рассмеялся, обрадовавшись простоте решения проблемы. – Ладно бы только это, как-нибудь бы пережили, лишь бы наладилось самое главное – сбыт. Мало вырастить и собрать, надо ещё и сбыть по справедливой цене и вовремя, чтобы хотя бы оправдать материальные затраты, не говоря уж о времени и силах, и не угодить в цепкие лапы троглодитов-перекупщиков. Уж сколько втемяшивают властям, что фермерству нужны собственные кооперативы, но наши тугоухие мясопотамы и слышать не хотят даже о подобии сельскохозяйственных профсоюзов, подыгрывая щедрым холдингам, удушающим конкурентный малый сельский бизнес, и не желая упускать малые предприятия из-под контроля. Разрешить может только президент, но он помалкивает, предпочитая обходиться недомолвками. Дело докатилось до того, что потребовалось его разрешение на разведение улиток. Вдумайся только! – в отчаянии возмущённо воскликнул Семён. – Президент ядерной державы – и улитки! Кто-то, уж совсем обнаглев, попросил разрешения на производство сидра из пропадающего каждый год урожая яблок. До чего дошли! – Сёма рубанул ребром ладони по столу, словно отсекая головы тугоухим. – Министр сидит, вдавившись в кресло, слушает надсадные вопли фермеришек и только розовеет, покачиваясь взад-вперёд, словно курица на шестке, ему, бедолаге, самое наиглавнейшее – удержать равновесие от толчков со всех сторон, ему-то уж точно нет дела ни до слизняков, ни до яблочного пойла, для него главное – собрать побольше пшеницы, и ещё главнее – побольше и повыгоднее продать за рубеж. Это главные показатели его работы, а с улитками и сидром разбирается САМ, так уж у нас выстроена главнокомандующим бюрократическая организация дела. Хотя последнему козлу на деревне ясно, что если не будет на селе свободно развивающегося малого бизнеса, не будет тогда ни школ, ни больничек, ни домов культуры, никакого кина и молодёжи – одна пьянь покроет всё плесенью. Не помогут никакие холдинги, потому что жизнь на селе делается всем миром и такая, как надо, а не пластиковая красивость, что рисуют заезжие дяди. – Семён опять отвернулся к окну, протёр ладонью употевшее стекло, но за ним по-прежнему уплывала назад беспросветная природная беднота. – Министр с губернатором, как ни пыжились, но не могли ответить толком ни на один конкретный прямой вопрос, всячески увиливая от прямых ответов. Вровень зудели, что знают о нелёгком положении фермеров, всячески сочувствуют, делают, что могут, держат ситуацию под контролем, что в переводе на обычный язык означает, что ничего не знают, знать не хотят и ничего не делают. Ныли, скособочив упитанные морды, что положение хотя и сложное, но не безвыходное, что опять-таки в переводе означает, что оно попросту аховое. Улещивают трудяг осторожными посулами, обнадёживают, что постоянно думают, как искоренить временные трудности, о которых они услышали за много лет впервые, и ясно, что никто из них и ни черта об этих трудностях не думает и пальцем не шевельнёт без окрика сверху, чтобы как-то мал-мала помочь кормильцам страны. – Сёма трудно и протяжно отдулся от уничтожительного обвинения в адрес рулевых. – И вообще, талдычат, надо думать над этим сообща, выработать дорожную карту и идти тогда только по ней, исправляя недоработки всем миром, но прежде, всё же, стоит тщательно проанализировать ситуацию, определить и взвесить все «за» и «против», посоветоваться с учёными, в навозе толчёными, обмозговать, что и как и сколько стоит, и всё такое прочее, водяное, что избавляет от вынужденного принятия чёткого решения и, главное, от скорого выполнения его. Не давите только, просят умоляюще, пряча заплывшие трудовым жиром глазки, на сроки. Сроков у нас никаких не любят, - Семён многозначительно ухмыльнулся, - гори они синим пламенем, и никто их не придерживается, как ни старается президент приучить всех к пунктуальности в последнее время. Но поскольку за срыв сроков никаких серьёзных наказаний не следует, главное, успеть сделать задел хотя бы на десять процентиков, то все бюрократические оравы, начиная от почётного председателя правительства и кончая распоследними мэрами хуторов и деревень, предпочитая умалчивать тишком, в тряпочку, о сроках. Так же как, впрочем, и о персональной ответственности за заваленные дела, кивая молча, но выразительно друг на друга, на обстоятельства новые, санкции и погоду, пока где-нибудь в самом низу не найдётся замешкавшийся с оправданиями стрелочник. Дела и сроки заваливают, но рты разевают ещё шире, требуя дополнительных финансовых инъекций. – Сёма энергично потёр зачесавшийся нос. – А зачем? Что – деньги? – Виктор непонятливо взглянул на распалившегося не в меру комара из СМИшкары. – Они – не горючка, не тракторы, не семена, вообще – ничто, поскольку, как правило, существуют на бумаге где-то в банковских потоках и, пока дойдут до потребителя, обесценятся не раз, осев, к тому же, большей частью где-то в конторах, просыпавшись полеводам редким дождичком. Зато деньгами, да ещё виртуальными, а не реальными делами у нас любят оперировать. Легко и понятно каждому идиоту из тубов – тугоумных бюрократов, мало ли что не дошли – выделены, и баста! – Семён в негодовании взъерошил волосы, энергично протёр лицо и глаза, но ни дел, ни денег не увидел. – А в случае, если прижмут к когтю свои же, тут же образуются всякие инспекторские комиссии, комитеты по спасению, подкомитеты, штабы, образованные теми же, кто завалил дело, призванные показать суетой, что что-то делается, а заодно и обеспечить выгодную занятость чиновным трутням с чистыми пальчиками и мозгами. И их, спасателей, столько, что впору регистрировать в рекордах Гиннеса, больше, чем поправок в незыблемой конституции Штатов. И движутся фермеры и власти ни шатко, ни валко давно уже параллельными дорожными картами, не пересекаясь. И хотя умные люди говорят, что параллельные тоже когда-то и где-то всё же пересекаются, но в нашем случае в это верится с трудом. Страна дутыми усилиями новорождённых бонз произрастает, к сожалению, как и у древних римлян, стадионами, ФОКами и ФРаКами, но не заводами, которые, если и появляются вопреки, то усилиями чужих рук и мозгов. И, к ещё большему сожалению, путинская грантовая плеяда новых управленцев постепенно перенимает удобные правила стариков с лозунгами «Я – всё, а вы – не смей!». Ничего не любят: ни родины, ни службы, ни людей, а только своих выкормышей.
- Что-то тебя понесло вразнос! – Виктор участливо, улыбаясь глазами, взглянул на не в меру разбушевавшегося корреспондента маленького гадюшника, вполне, однако, одобряя его эмоциональный взрыв. – Тормози! Наслушался – заело, да?
Семён, заторможённый на подъёме, только хмыкнул, откинув голову и приглаживая волосы, словно они угрожающе поднялись дыбом.
- Да я и не слушал толком-то, - в простоте душевной сознался в прогуле мыслей.
- Где же ты тогда слонялся? – удивился Виктор, ещё больше возрадовавшись самодеятельности прогульщика.
Сёма повернулся к нему всем туловищем, выставил наружу ноги, обутые в новенькие кроссбутсы бело-голубой аранжировки.
- Вот, -
