стыдно за… - в это мгновение открылась дверь и вошла Алла Андреевна:
- Фух, угомонился, бандит! Как вы тут, хорошие мои? Что случилось? – она смотрела на зарёванную дочь, по моему лицу ей всё равно не удалось бы ничего понять. – Что с тобой, Верочка? Тебе плохо?
- Мы просто ударились в воспоминания, в ностальгию, - поспешила я на помощь подруге. – Вот её и расквасило.
- А… понимаю, - с облегчением кивнула Алла Андреевна. – Только рано вам ещё ностальгировать до слёз. Обычно это случается, как правило, сильно после сорока.
- Ну, конечно, у всех одинаково, - проворчала Вера, шмыгая носом и вытирая ладонями лицо.
- Как правило! Это чувство накатывает, когда уже большая часть жизни позади. А если впереди ещё столько всего, какая такая ностальгия по прошлому? Сплошные мечты о будущем.
Да уж. Мечты…
- Когда второй курс начинается? – спросила я.
- Ну, вот числа двадцать пятого оплачу и через пару дней ложимся, - улыбаясь, ответила Алла Андреевна. Она была настроена только на хорошее.
На пути к двадцать пятому в порядке очереди вооружённым бандитом, жестоким и безжалостным, встало семнадцатое.
17 августа 1998 года. Дефолт. Кризис. Падение рубля в четыре раза за пару недель. Проще говоря – всё рухнуло.
Почти моментально почти все стали в четыре раза беднее. До этого и моя зарплата, и мамина, неофициально были зафиксированы в долларах, хотя на руки мы получали рубли. Но в первые же дни кризиса руководство, начальники, хозяева, собственники бизнесов – абсолютно все! – объявили, что фиксируют сотрудникам зарплаты в рублях по курсу до 17 августа и повышать их не намерены. Если ты зарабатывал тысячу долларов ещё десятого числа, то к концу месяца твоя зарплата превратилась в двести пятьдесят баксов. При том, что цены на всё выросли в соответствии с падением родной валюты. Такой краткий экскурс в прошлое для совсем молодых и для вдруг подзабывших историю России новейшего времени. Хотя разве можно забыть…
Рушились судьбы. Хрен с ними – с разрушенными планами и прощанием с благополучной жизнью! Вот ей-богу – фигня абсолютная по сравнению со сломанной жизнью. С отобранной жизнью. И попробуй не увязывать политико-экономические события с нашей повседневностью, если порой именно и только от них зависит абсолютно всё. Если это вопросы жизни и смерти – без преувеличения.
В городе (да и во всей стране) творилась суета, паника, опустошались магазины, люди бегали по улицам с перевёрнутыми лицами и только что не кричали в голос. Впрочем, иногда кричали.
У нас на работе, разумеется, народ гудел ульем, ошарашенный решением руководства про «фиксацию в рублях».
Мама пришла домой с работы в слезах – её тоже убила «фиксация».
- Как же теперь будет? Как мы выживем? – в ужасе спрашивала она. Что я могла ответить? Сама пребывала в полной растерянности.
Потом позвонили съёмщики моей квартиры, и молодая жена дрожащим голосом сообщила, что они не смогут теперь осилить аренду – они ведь платили нам в рублях, но по курсу… Выгонять их? А кого мы можем найти взамен во время кризиса, шторма, катастрофы? Какие варианты?
- Фиксируем в рублях по прежнему курсу, - тоскливо сказала я арендаторше, и та воспряла:
- Ой, спасибо, спасибо, а то я прям уже рыдала, так не хотелось отсюда уезжать, да и, собственно, некуда, ведь наши родители так и не… - но я не слушала историю драмы семей Монтекки и Капулетти, просто подумала, что хоть кто-то в эти дни чему-то обрадовался. Хоть кому-то стало немного легче и не так страшно.
Идиотка я. Не сообразила про самое главное. Лишь телефонный звонок Аллы Андреевны двадцать первого августа научил меня отличать главное от фигни и прекратить переживать из-за пустяков, да-да, пустяков! Ведь никакой катастрофы для большинства не произошло. Не случилось голода, холода, войны и прочих страшных лишений, ведь выжили и постепенно, медленно, но верно, всё стало налаживаться. У нас. У многих. У большинства.
- Белочка! – Верина мама рыдала в трубку. – У нас беда. Теперь они называют другую сумму, в три раза большую. У меня нет таких денег, я всё выскребла и ещё в долги влезла…
Вот оно и выстрелило: деньги на кой-то чёрт хранились в рублях! Найти бы того советчика-доброжелателя – убила бы!
- Кто называет? Какую сумму? – от событий последних дней я слегка отупела.
- Ну, больница, медицинский центр. В рублях же. У меня нет столько рублей и долларов совсем чуть-чуть! А медлить с курсом нельзя, они сами сказали! Срочно, надо срочно!
- То есть, они не будут делать Вере «химию»? Они отказываются её лечить? – адский холод медленно заползал в моё сердце и не давал сделать нормальный вдох.
- Будут, только если я заплачу нужную сумму. Белочка, где я возьму эти деньги?
- Сколько?
Когда она назвала цифру, у меня подкосились ноги.
- А по квоте, бесплатно?
- Очередь! Я узнавала! Полгода, как минимум, ждать! Нельзя, невозможно! – она кричала.
- Надо собрать денег, надо как-то собрать, - пробормотала я онемевшими губами.
Найти, собрать, наскрести, выпросить, вымолить деньги в те дни и даже месяцы – утопия, фантазия, напрасная надежда. К кому бы я ни кидалась… Все переживали свой собственный кризис или даже крах. Кто-то умирает от рака? Да мало ли кто от чего умирает? Всегда, постоянно кто-то умирает. И Вера в тот момент не была одинока в том жутком положении, увы. С протянутой рукой бегали по знакомым, друзьям, родне и соседям многие, и некоторые из этих многих молили о спасении жизни – себя или своих близких.
В большинстве своём мы были в состоянии пережить катаклизм, подождать, пока всё немного восстановится, выправится – мы могли продолжать жить и ждать, а тяжелобольные – нет. Их нужно было спасать прямо сейчас. Но всё решали деньги, только деньги, ничего, кроме денег, и вот их как раз и не стало. После семнадцатого августа – ни у кого. Разумеется, я имею в виду тот круг людей, который был нам доступен.
Звонила Полина.
- Ну, сейчас рванёт! Ты смотри, что они учудили! – в её голосе слышалось возбуждение, какое бывает, наверное, у любителей экстрима перед прыжком в пропасть – на страховке, конечно.
- Полина, прости! Мне не до этого.
- Что случилось?
У меня уже не было сил на политес.
- Можешь денег одолжить? Много.
- С ума сошла? Откуда сейчас. Ну никак!
- Всё, дальше неинтересно. Извини, потом объясню…
Я обошла с конвертиком всех, кого могла – соседей, знакомых. Вообще-то ненавижу просить и никогда не прошу. Но, оказалось, что просить для кого-то другого совсем не унизительно. Я даже позволила себе быть в иных случаях настойчивой, что вообще противно моей натуре. Но вот…
В конвертик собирались купюры достоинством пятьдесят, сто рублей. Методично, будто выполняя необходимую работу, без предварительного звонка, я обошла бывших одноклассников, хороших приятелей и просто соседей. Сам по себе подобный сбор выглядел смехотворно: такие большие суммы, прося подаяние, не набирают. Но что-то надо было делать, делать, делать! Не сидеть, покорно и бессильно сложа руки, а действовать. Потому что время работало против, потому что очередной «курс» химии уже отложился, потому что дни утекали сквозь пальцы вместе с силами Веры.
Наплевав на свою гордость, я каждый день звонила Марине: для них с Лёшенькой, безусловно, подобная сумма не проблема. Я бы на коленях стояла, вылизала бы Лёшенькины ботинки, если нужно, в крайнем случае украла бы у них деньги! Но Марины не было. Конечно, летом они не в России, а где-то в прекрасном далёко. В течение нескольких дней я набирала заветный номер каждый час. Без толку.
Мы с мамой положили в конверт восемь тысяч – максимум, что могли в тот непонятный момент жизни, когда совершенно неочевидно было, хватит ли бумажек под названием рубли на самое необходимое – и завтра, и послезавтра. И будет ли у нас работа вообще.
Чаще всего никто ничего не давал: люди смотрели с ужасом на меня и конверт, распахнув глаза, слушали моё бормотание про смертельную болезнь подруги и, понимающе качая головой, грустно говорили:
- Ну, ты ж понимаешь!
Я понимала. Но превратилась в упрямый и тупой танк, потому что не желала смириться с надвигающейся катастрофой.
И я позвонила Олегу на «2FM». Не знаю, не понимаю, почему этого не сделала Алла Андреевна! Подозреваю, что Вера ей запретила ещё на стадии самой идеи. Но зачем мама послушалась? Ладно, неважно, я делаю, что считаю нужным.
- Привет, дружище! – услышала я бодрый голос бывшего начальника. - Проявилась, наконец, пропащая. Смотри, чё делается-то! Стремительно идём ко дну! Ты-то как?
- Олег. Ты знаешь, что Вера Леонова больна?
- Да, вроде… Насколько помню, сначала она долго сидела на больничном, теперь, вроде, лечится в клинике. Как она, ты в курсе?
- Я-то в курсе, - чего мне стоило сдержаться, кто бы знал! – Она вообще-то умирает. И, знаешь, почему? Потому что денег нет… - вкратце я обрисовала ситуацию.
- Кошмар, - глухо заметил Олег. – Катастрофа, да?
- Ага, - согласилась я. – Но ведь можно кое-что сделать, правда?
- Что ты имеешь в виду?
- Не включай идиота, - держать себя в руках уже было почти невмоготу.
- Не хами, - коротко бросил Олег. – Ты намекаешь, что радиостанция могла бы оплатить лечение? Так вот: не могла бы. Не по силам сейчас, пойми! Тем более сейчас!! Мы сами в жопе.
- Работаете же, сидя в жопе! – крикнула я. – Существуете! Не голодаете, небось. Ты даже не спрашиваешь, сколько! Неужели трудно…
- Легко только чужие деньги считать и тратить по своему разумению, - резко прервал меня Олег. – Это все умеют. Ведь ты лучше знаешь, как нам сейчас тратить, правда? Конечно, надо всё отдать на спасение Веры – по твоему мнению. Мне очень, очень жалко Веру, но ты должна понять, что невозможно просто так взять и вытащить из треснувшего по всем швам бюджета сумму для лечения одного рядового сотрудника.
За слово «рядового», за подчёркивание Вериного незаметного статуса в работе радиостанции, очень хотелось дать Олегу в морду. Скотина! Видимо, скрип моих зубов был услышан.
- Бесишься? Напрасно. Я подумаю, что можно сделать. Правда, подумаю. Позвони мне дня через три.
- Каждый день на счету!
- Ох ты ж… позвони послезавтра.
А на работе я получила скандал и последнее предупреждение.
- Может, вам лучше отпуск взять или больничный? – мадам Костюм-стрижка-бриллианты говорила со мной неприязненным тоном, ведь на сей раз я накосячила основательно, и снова предстала пред очи руководства. Удивительное чувство: мне было всё равно.
- Если вам теперь всё равно, - будто услышав мои мысли, сказала мадам Костюм, - то примите во внимание, что в ближайшее время зарплаты не изменятся, эта ситуация надолго. Вы, как я теперь догадываюсь, трудились с отдачей только за те деньги, которых больше нет. Ну, и, кроме того, грядут серьёзные сокращения. Никогда раньше не подумала бы, что речь может пойти о вас.
О чём она? Она решила, что мне просто западло работать из-за потери в жалованье? Это так смешно, что я не сдержалась и хихикнула.
- Смеётесь? – залакированная стрижка раздражалась всё сильнее.
- Нет, - сказала я, - но вы совершенно не так поняли. Я вас понимаю, со стороны всё выглядит погано.
- О чём вы говорите? Что поняли-не поняли и что выглядит?
- Не обращайте внимания. Я постигла – это было последнее предупреждение. Могу идти?
- Ступайте, - тон железный и холодный, ничего хорошего не предвещающий.
Каково было
