прекрасной семьёй. Теперь – всё. Нет больше Веры. И нет больше хорошего отношения ко мне. И дом этот для меня совершенно чужой, он не любит меня, отталкивает. А скоро вообще опустеет.
К Новому году они уехали. Как я ни караулила их телефонными звонками (в гости меня больше не приглашали, лишь по телефону вежливо и сухо отвечали на вопросы), но отъезд таки проворонила. Алла Андреевна не позвонила, чтобы попрощаться. Однажды их телефон просто перестал отвечать. День, два. Я догадалась, что произошло, но должна была убедиться. Поехала туда после работы. Позвонила в дверь. Тишина. Стукнула к соседям.
- Так уехали они. Совсем. Квартиру продали, а новые жильцы ещё не въехали, ремонт делать собираются. А что?
- Ничего. Спасибо!
Вот так и живу с тех пор с огромным чувством вины. Адской вины! Но и сегодня не знаю, как правильно было поступить.
Я растеряна, раздавлена.
ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ БУРИ
Сколько времени мне понадобилось, чтобы очухаться от ужаса? Месяца два, наверное. Помню, как каждое долбаное утро я просыпалась будто от бесплотного голоса вместо будильника, без всякого выражения произносившего два слова: Вера умерла. Умом можно тронуться! По этой причине много недель у меня не было никакого «доброго утра». Поднималась с кровати я в мрачнейшем расположении духа, в котором и пребывала весь день. На работе была угрюма, ни с кем не общалась, свои обязанности выполняла кое-как.
- Думаю, тебе стоит подумать о том, чтобы всё-таки уехать, - сказала однажды за ужином мама, печально глядя в окно. Я чуть не подавилась едой:
- Опа! Я тебе мешаю? Мне выгнать съёмщиков и сваливать отсюда?
- Дурочка! – мама посмотрела на меня с нежностью. Не обычной, не каждодневной. Настораживающей. – Я имею в виду – из России. Ты должна уехать в Израиль. Это проще всего, получится моментально.
- А, - успокоилась я. – Это да. Прям завтра и займусь.
- Дочь, я серьёзно, - мама взяла меня за руку. – Я не думала, что до этого дойдёт, но после всего… Слушай, не будет здесь толку. Поезжай, строй жизнь в нормальной стране!
Я отодвинула тарелку с жарким. Аппетит пропал, даже тот небольшой, который изредка появлялся к вечеру.
- Хорошо. Допустим, ты права и, как в анекдоте - «хоть тушкой, хоть чучелом, но ехать надо». Почему только я? Почему не мы? Мы вместе!
У мамы скривились губы, как у девочки, которая хочет заплакать, но изо всех сил сдерживается.
- Ну, куда мне? Возраст уже не тот - пятьдесят скоро. Сердце больное. Уже не освоюсь, не адаптируюсь. Язык не выучу. Честно – боюсь. И сил нет. Мне здесь лучше доживать.
- Так. Тебе скоро пятьдесят. У тебя больное сердце. Там уже не освоишься и боишься. У тебя нет сил. Ты перечислила все причины, по которым я не поеду… без тебя.
- Это глупо! – мама почти крикнула и легонько шлёпнула ладонью по столу. – Ты заставляешь меня чувствовать себя якорем, камнем на твоей шее! Заставляешь жалеть, что я всё ещё живая!
- Не дури, пожалуйста! – что ж, я тоже умею повышать голос, коли так. – У нас с тобой остались только мы с тобой! Подумай! Как мы можем расстаться? А? А?
- Только не плачь! – испугалась мама. Я и не заметила, что по щекам потекли слёзы. Ничего себе! Изменила обычная выдержка, Демон подвёл. Видимо, он здорово поизносился за последнее время, прохудился и больше никуда не годится.
Я неряшливо утёрлась рукавом и заметила, что мои ладони мелко дрожат. Как всё плохо-то. К сожалению, мама заметила тоже:
- Доча…
Сжавшись, как пружина, сцепив челюсти, закрыв глаза, я дала себе команду «А ну соберись, тряпка!», глубоко вздохнула, расслабилась и… перестала дрожать и реветь. Открыв глаза, твёрдо произнесла:
- Никуда без тебя не поеду. И давай это будет наш последний разговор на тему эмиграции, хорошо?
Мама опустила голову.
- Ты очень меня расстроила, Белочка.
- Уж прости. Ты меня тоже.
По утрам никакая, пустоголовая, вялая и ни на что не годящаяся я топала на работу и уже была морально готова к увольнению, потому что два серьёзных косяка – это и так много. Так теперь я раз за разом не выдерживала сроки. Никогда прежде не было, чтобы ко мне каждые четверть часа врывался кто-то с криком «Ну как? Готово? Давай в темпе, не успеем – всех убьют!»
Дело в том, что часто я часами сидела за компьютером, тупо глядя в экран и играя с кнопочками: А. ББ. ВВВ. ДДДД. Потом Delete и снова: Я. ЮЮ.ЭЭЭ… Весьма интеллектуальное занятие, правда? Но в моей голове было пусто и гулко. И вообще всё равно. «Что воля, что неволя…»
Наконец, случился третий вызов в высочайший кабинет. Бредя туда, слова «Вы уволены!» я повторила сама себе много-много раз, чтобы привыкнуть к ним, распробовать, получить прививку и отреагировать достойно. Всё справедливо: работник из меня никакой. И пока что я с собой справиться не в состоянии. Никто не обязан ждать, когда я «склеюсь» обратно.
- Кондратьева, я в курсе, что у вас приключилось в последние месяцы, давайте так: вы берёте неделю в счёт отпуска, приходите в себя, возвращаетесь и работаете, как прежде. Мне очень не хочется вас увольнять, но я бы это сделала, если б мне не объяснили, что происходит.
- Кто объяснил? – ошарашенно спросила я.
- Неужели непонятно? – бриллианты в ушах сверкнули особенно выразительно – с возмущением. – Нина Сергеевна, кто ж ещё! Такую мне тут цыганочку с выходом устроила, разъясняя, когда можно увольнять человека, когда нельзя, когда это оправданно, а когда аморально. Пришла вдруг, кричала… Аж проняло до костей! – мадам Костюм колыхнулась, хихикнув. – Впрочем, простите… ничего смешного. Вы измотаны, даю неделю отпуска. Ступайте и отоспитесь, придите в себя.
Шоки бывают разных видов и сортов. В тот раз я испытала очередной новый, доселе мне незнакомый.
Когда я зашла к Нине Сергеевне – без стука, просто зашла, она развернулась ко мне на стуле, глядя испуганно, и почему-то шёпотом спросила:
- Ну что, как?
- Нина Сергеевна. Спасибо. Всё в порядке. Вот большое спасибо. Большое. Вот спасибо… - неожиданно для себя я наклонилась к ней, маленькой толстушке, обняла её и заплакала, стараясь это делать как можно тише, тыкаясь лбом в её плечо. От неё почему-то пахло розовым маслом.
- Ну-ну, деточка, всё будет хорошо, всё образуется, - тётя Мотя гладила меня по волосам и ласково говорила банальные, ничего не значащие, но такие нужные в тот момент слова.
Кажется, со слезами прорвалось, как волдырь, и вышло громадное моё напряжение. Всю неделю отпуска я отсыпалась. Без помощи всяких препаратов. Просыпалась, пила кофе, что-то читала, что-то смотрела по телеку и снова спала. Вечером приходила мама и готовила ужин. Стыд какой! Она с работы приходила и готовила! Но я не могла себя заставить ничего делать.
Мы ужинали, и я, сытая зомби, опять топала в свою комнату и бухалась в неубранную ни разу за семь дней постель.
И, как оказалось, мне действительно надо было просто отдохнуть. Отоспаться и отлежать бока. К концу недели я почувствовала, как что-то меняется в моей голове, проясняется, что ли. Моему телу захотелось движения, разуму – работы. Я соскучилась по свежему воздуху, по людям и даже по уличному шуму. Я пришла в себя.
И когда закончился мой неожиданный отпуск, то с энтузиазмом вышла на работу и полностью в неё погрузилась – на радость коллегам и начальству. Всё-таки им меня не хватало.
Только вот зарплата теперь стала обидной – у всех, разумеется. Каждый раз, получая в бухгалтерии деньги, я грустно вздыхала, вспоминая былое.
- Всё-таки, думаю, тебе надо уезжать, - мама не прекращала доставать меня темой отъезда. Особенно в дни зарплаты.
- Только с тобой.
- Ты заставишь меня жалеть, что я живу, - угрожающе произносила мама.
- Я это сто раз уже слышала. Когда тебе надоест?
- Здесь ненадёжно, всё зыбко, - мама меняла тон на жалобный. – Мне очень тревожно за тебя, из-за этого болит сердце.
Опять шантаж.
Я стремительно уходила в свою комнату, хлопнув дверью.
Утро сурка, день сурка, вечер сурка.
Я – сурок.
НАКАНУНЕ МИЛЛЕНИУМА
Вот и наступил 1999 год.
Когда я получила по «мылу» весёлое поздравление с Новым годом от Люды, то коротко поблагодарила её и сообщила про Веру. В тот же вечер от подруги пришло письмо: «Белочка, родная! Я всё понимаю и хочу тебя обнять! Ужасно сожалею о Вере! Это так печально… Когда захочешь, когда сможешь, напиши. Я каждый день проверяю почту.
Люда»
Девяносто девятый год. Последний уходящего века. Вокруг яростно спорили – последний или предпоследний? Когда начинается следующий – в нулевом году или в первом? И вообще – что случится, когда во всех компьютерах обнулится дата – ошибка 2000? О-о-о, нас ждёт катастрофа, коллапс, нечто невообразимое – ошибка 2000! Готовимся, ждём, старательно пугаем друг друга. Смешные люди!
И мама, и я продолжали трудиться там же, где и раньше, только совсем с другим «вознаграждением». Разница с «раньше» существенная, раза в четыре. Конечно, мы не голодали, но ресторанное «правило правой руки» при покупках чего бы то ни было пришлось заменить на «правило левой руки»: теперь мы жили с оглядкой на день завтрашний и, если строили планы, то неуверенно и робко.
Вообще-то я старалась свести любые «денежные» разговоры на нет, потому что они всегда заканчивались одинаково:
- Тебе нужно уезжать отсюда.
О, боже-боже!
На работе всё устаканилось, пришло в норму. Вернее, я пришла в норму. Конечно, если бы не тётя Мотя, меня успели бы уволить. Не те времена стояли на дворе, чтобы вникать в душевные муки сотрудников.
Мы здорово сблизились с Ниной Сергеевной. Отныне всегда ходили вместе обедать, с работы до метро шли вдвоём и много-много разговаривали. В сущности, это было единственное время, когда она могла отвести душу, поболтать и расслабиться. Дома не получалось, как я поняла из её рассказов про хмурого мужа и ленивых сыновей. Понятно, что пенять на детей – последнее дело, ведь они продукт твоего воспитания, значит, ты сам и накосячил. Нина ни разу не сказала дурного слова про своих лоботрясов. Только вздыхала и отводила глаза. Три обиженных на жизнь мужчины в одном доме – что может быть тяжелее и противнее? Это я так грубо о них говорю, Н. С. ничего подобного себе не позволяла.
- Что-то я делала неправильно. Думаю об этом постоянно, вспоминаю, ищу, где ошиблась, в чём?
- Вообще-то вы не в одиночку их растили, был ещё отец.
- Ну, он всегда был недоволен жизнью, сколько я его помню. С молодости это «мне недодали, а вот у других…».
- Зачем же замуж за такого?
- Я ж рассказывала: мне необходимо было убежать от нелюбящих меня людей, которых я раздражала. Задыхалась я от этой нелюбви, умирала! Он, наверное, был первым, кто мне какое-то нежное слово сказал, типа «А ты симпатичная и милая!». Всё! Этого хватило.
Вскоре мы с Ниной по её просьбе перешли на «ты»:
- Неуютно ощущать себя дамой преклонных лет, - смеялась она. – Достаточно рядом с тобой находиться, чтобы об этом помнить. Давай без отчеств!
Надо сказать, мне это не сразу далось. Всё же она была на двадцать с лишним лет старше меня.
Дружба у нас завязалась чисто служебная, потому что Нина, разумеется, не могла позволить себе просто прогуляться, сходить в кино или приехать ко мне в гости: в режиме 7/24 она обслуживала капризных мужиков. Конечно, мне безумно хотелось высказать своё бесценное мнение, даже требование – перестань, брось, пошли их на…, прекрати это обслуживание! Но я не смела – с какой
