слабеть, пока оно не ограничилось сознанием того, что духи в духовом месте приобретают те формы, которые желательны для свободного движения.
В этом райском месте Фермиона, наконец, освободилась от своего мучительного стремления к любимому, освободив его дух от своей физической привязанности. Этим же образом она и саму себя, свой дух освободила от любовной связи и достигла полного выражения духовного блаженства, которое было ей доступно на время пребывания в раю. Когда она этого блаженства достигла, тогда же и проснулась. Действие ведьминой отравы прекратилось. Бывает, что и яд лечит, - главное в этом деле не нарушить меру, как потом ей сказала в своем пояснении Дакия.
Вот так Фермиона, желавшая вернуть на землю своего любимого, обрела на ней покой, узнав, что Нордвигу лучше в раю, чем с ней на миру. И от этого, как ни странно, Фермионе стало легче. Она излечилась от своей любовной страсти, превратившейся в любовное наваждение. Вместе с тем она поняла, что ее может ждать, если она поддастся искушению и никогда не попадет в рай, где все любят всех одинаково.
Когда Аристокл прочел старинное сочинение, он долго не мог собраться с мыслями. Его покоробила последняя сентенция анонимного автора об одинаковости любви друг к другу ангелов в раю. Ему показалась в этом утверждение некоторая смысловая натяжка на моральный урок. Но потом он здраво рассудил, что так и должна была закончиться старая душеполезная история, вроде старой, старой сказки. Конечно, при всем этом эта сказка была необычна, ибо в конце истории герои не зажили счастливо, а счастливо освободились друг от друга.
«И все же, - не мог никак успокоиться Аристокл, - неужели ангелы равным образом относятся друг к другу все одинаково в любви? Только в несчастье мы бываем так не похожи друг на друга? И что значит одинаково? Теряем ли мы в раю свои различия, в том числе различия в своих пристрастиях? Или различия есть в пристрастиях, но никак не в любви? Но любим то мы другого за что-то, чего нет у других, в том числе и у себя. Неужели в раю мы любим уже не кого-то, а саму любовь»?
Только потом до него дошли интересные подробности о самом устройстве загробного мира. Он хотел поделиться своими соображениями по их поводу с Элен, но она на две недели уехала в Париж для того, чтобы утрясти свои семейные дела, связанные с бабушкиным наследством. Поэтому ему пришлось обсуждать их с самим собой. Помощником в этом деле ему стали его собственные сны. Именно они давали хоть какой то неземной опыт.
Вот, например, недавний сон о том, что он давно не был в доме своего сна, от которого ему дала ключи его мама. После сна он сначала подумал, что это бывший их дом. Но почему настоящий его дом выглядел как настоящий, а бывший дом выглядел не совсем иначе, но иначе в его сне? Во сне он терял дорогу к своему дому, который вообще мог потерять, если вовремя не оплатил бы коммунальные счета. Причем он помнил точно во сне свое сознание того, что это его второй дом, а не кого-то другого, и дом свой в той же мере, в какой он сам себе свой. Как это могло присниться? Неужели все же есть перевоплощение, и мы во сне превращаемся в кого-то другого, чем мы есть в обычной жизни? И даже больше: что если есть другая жизнь уже не наяву, а во сне, еще задолго до загробной жизни? Если это так, то фрагменты той, сновидческой, жизни есть прелюдия загробной жизни?
Эти или примерно эти мысли пришли на ум нашему герою, когда он шел на лекцию по истории средневековой философии, которую читал профессор преклонных лет Иван Васильевич, вызывавший почтение у каждого уважающего себя студента философского факультета своим дословным знанием первоисточников в оригинале. Дело в том, что среди философов с таким пиететом относятся к текстам не потому, что они священны, как на факультетах теологии, а потому, что это единственный источник наших знаний о том, как думали мыслители прошлого. Философский текст – это и есть собрание фактов мысли. А без фактов, как известно любому ученому, в науке делать нечего. В университете считали, что философия является тоже наукой. Она, конечно, перестала быть царицей наук. Но все равно ее еще, к всеобщему удивлению ученых специалистов, не списали в научный архив, хотя, судя по современным так называемым «философам», это стоило незамедлительно сделать.
Когда Аристокл вошел в учебную аудиторию, лекция была в самом разгаре, так что ни сам профессор, ни тем более студенты, внимательно его слушавшие и старательно записывавшие сентенции знатока средневековой мысли, не обратили на него никакого внимание. Лектор с увлечением говорил о конфликте скотистов с томистами относительно природы общих понятий. Почти все места в лекционной аудитории были заняты, так что Аристоклу пришлось подняться на самый верх, чтобы присесть и элементарно вникнуть в то, что изрекал профессор. Было видно, что разговор о схоластических баталиях доставляет немалый интерес самому Ивану Васильевичу. Следом за Аристоклом в аудиторию вошел еще один опоздавший посетитель. Им оказалась незнакомая симпатичная рыжеволосая девушка с изумрудными глазами. Она присела рядом с Аристоклом и стала его мимоходом шепотом расспрашивать о том, кто читает лекцию и почему так много студентов сидит на ординарной лекции, посвященной такой скучной теме.
- Почему вам кажется, что спор об универсалиях скучная тема? Кстати, меня зовут Аристокл.
- Как интересно вас назвали. А меня зовут просто Варей.
- Помните сказку про Вар…
- Вар…Вар…Варвара. Сказку про Варвару Красу Длинную Косу? Конечно, помню, - сказала, обворожительно улыбаясь, Варвара, - только у дочери Чудо-Юды были волосы темные, а у меня рыжие.
- А глаза такие же зеленые. Варвара, вы случайно…
- Тс…Тихо, - попытались прервать соседи Аристокла по ряду.
- Нет, что вы Аристокл, - еще тише ответила ему Варвара. По ее глазам было видно, что она прекрасно поняла недосказанную Аристоклом фразу. Но ее ответ не соответствовал тем озорным зайчикам, которые играли в ее глазах.
- Молодой человек, а не могли бы вы продолжить свою беседу в коридоре? - обратился с целой речью к оживленно беседующей паре профессор, обратив внимание всего зала на бедного нашего героя и его очаровательную соседку. Варвара вопросительно посмотрела на Аристокла. Аристокл встал, взял Варвару за руку и вывел ее из аудитории под веселое улюлюканье студентов. То, что сказал им вслед преподаватель, они не успели услышать. Оказавшись в коридоре, они со смехом побежали по лестнице вниз. Аристоклу было очень хорошо с Варварой. У него было такое ощущение, что он знаком с Варварой целую вечность.
Выбежав из университета, они, запыхавшись, пошли в парк, где присев на лавочку, перевели дыхание. Аристокл решил кратко пересказать Варваре историю про Фермиону и изложить проблему сновидческой реальности. Но прежде он поинтересовался, как Варвара оказалась на лекции по истории средневековой философии, если прежде он никогда ее не видел.
- Вы знаете, Аристокл, я недавно перевелась из Питера в Москву. Скажу сразу, мне нравится ваш город, но не нравится ваш университет.
- А чем тебе не угодил наш университет?
- Аристокл, вы только не обижайтесь, но в вашем университете нет такой академической вольности, которая есть у нас в Питере.
- Не знаю, Варвара, не знаю, что вы хотели найти в Москве или потеряли в Питере. Любой университет есть казенное предприятие по изготовлению человеческой продукции выше среднего уровня. И не больше. Я вообще не считаю возможным заниматься настоящей философской работой в университете. Философия хорошо идет на природе: в горах, в лесу, в степи или в четырех стенах, где нет ни одной лишней души. А университет – это место сбора лишних людей для философии.
- Аристокл, вы придаете слишком большое значение тому, что говорится в учебном заведении.
- Варя, меня вообще не интересует ни то, как преподносится философия для публики, ни то, как могут выглядеть мои речи. Но мне интересно с тобой общаться, хотя мы сказали друг другу всего нескольких фраз.
- Знаете, у меня такое чувство, что мы с вами давно знакомы.
- А если так, то почему ты разговариваешь со мной на «вы»?
- Хорошо, давай перейдем на «ты». Впрочем, ты уже давно со мной так говоришь, называя меня Варей.
- Тогда ты тоже меня называй, например, Аристом.
- Ты так хочешь? А можно я буду тебя звать Аром?
- Меня никто так еще не называл.
- А я буду.
- Я, в общем-то, не... Ну, впрочем, ладно. Если тебе удобнее так меня звать, то, пожалуйста. Впрочем, когда я сейчас про себя произнес «Ар», мне понравилось.
- Вот и хорошо.
- Варя, хочешь, я тебе расскажу одну прелюбопытную историю, которую я случайно прочитал у нас в библиотеке, когда мне принесли под коркой сочинений Ансельма старинную латинскую повесть?
- Давай, Ар. Со мной такое еще никогда не было. Если я заказываю книгу, то мне либо отказывают, либо приносят то, что я заказала. Мне интересно будет послушать.
На радостях, что его будет слушать девушка, которая ему явно понравилась, наш герой стал расписывать то, что прочитал на пожелтевших от пыли веков страницах старинной книги, прибавив к своему рассказу еще свое воспоминание о том, что ему приснилось сегодня ночью. Варвара внимательно слушала Аристокла, живо выражая свое соучастие героине латинской любовной новеллы. Когда же разговор зашел о том, как понимать одинаковость любви ангелов, то она дала такому пониманию свое собственное толкование.
- Знаешь Ар, я думаю, что я далеко не ангел. Но если бы я была ангелом, то обязательно любила бы по-своему, иначе отняла бы у себя особенную способность быть совершенной. Для того, чтобы быть ангелом, надо быть, как минимум, совершенным. А разве мыслима совершенность без существования самостоятельным существом, способным на выбор лучшего среди хорошего. В раю все хороши, но среди всех ангелов как совершенств есть кто-то лучше.
- Но, Варя, это противоречит тому, что в совершенстве, как и в бесконечности, нет больше или меньше, ведь всякое совершенство не совершеннее другого. Если это так, тогда как одни ангелы могут быть лучше других?
- А не противоречишь ли ты сам себе, Ар, когда допускаешь с одной стороны множество в раю в лице ангелов, а с другой стороны, полагаешь их одинаковыми в любви? Здесь множество излишне с точки зрения смысла употребления понятия совершенства. Можно сказать, что ангелы едины в своем совершенстве, но различаются по тому, что могут выбирать кого-то из многих. В этом смысле тот, кого они выбрали лучше. Лучше не сам он, а то, что его выбрали.
- Тогда нужно говорить о совершенстве или несовершенстве самого выбора. Но разве совершенный может выбрать несовершенное?
- Может, если он усовершенствует не себя, но то или того, что или кого выбрал, - пояснила Варвара.
- Вот поэтому в раю ангелы совершенны, но в своем творении как силы Бога они совершенствуют то, что несовершенно и ими не является, но может стать таковым по идее. Но это касается отношений ангелов с не-ангелами. А вот в отношениях ангелов друг с другом их любовь выходит
