— Я не праздную Холи. Я отличаюсь от Ранбира, видишь? — я ношу тюрбан, а он — нет, и эти браслеты у меня на запястьях означают, что я сикх[23]. Мы не празднуем фестиваль красок. Но мы с тобой увидимся послезавтра, здесь же, в лавке.
Соми вышел из лавки, и растворился в дыму, но шлёпанье его сандалий было слышно ещё некоторое время, пока не затерялось среди звуков базара.
На базаре люди торговались через прилавки, дети резвились на солнышке, собаки обхаживали друг друга, а Ранбир и Расти продолжали есть гол-гапу.
*
Вечер был тёплым и томным, необычно для весенней поры, очень тихий, будто отдыхающий в перерыве между весной и близящимся летом. Когда Расти вернулся, не было видно ни жены миссионера, ни мальчика-уборщика, но машина мистера Харрисона стояла на подъезде к дому.
Завидев машину, Расти ощутил страх и лёгкую слабость — он не ожидал, что опекун вернётся так скоро, да и вообще почти забыл о его существовании. Но теперь, напротив, он позабыл и лавку, и Соми с Ранбиром, и взбежал по ступенькам веранды в испуге.
Мистер Харрисон стоял на веранде, позади пальмы в горшке.
Попытавшись придать своей речи немного бодрости, мальчик проговорил:
— О, привет, сэр, Вы вернулись! — и больше не знал, что сказать.
— Где ты был целый день? — спросил мистер Харрисон, не взглянув на испуганного подростка. — Соседи не видели тебя всё это время.
— Я гулял, сэр.
— Ты был на базаре.
Мальчик хотел было отрицать истину, но опекун смотрел теперь в его глаза, а чтобы соврать, Расти нужно было глаза опустить, чем он неизбежно выдал бы себя.
— Да, сэр, я была на базаре.
— Позволь спросить, почему?
— Потому что мне было нечего делать.
— Если тебе нечего делать, посещай соседей. На базаре тебе не место, и ты это знаешь.
— Но со мной ничего не случилось…
— Это неважно. — сказал мистер Харрисон, и его обычно сухой голос дал лёгкую нотку волнения, и он заговорил быстрее. — Важно то, что я не велел тебе ходить на базар. Твоё место здесь, в этом доме, на этой дороге, среди этих людей. А туда, где тебе не место, ходить нельзя.
Расти хотел спорить, внутри он бунтовал, но страх перед мистером Харрисоном сдерживал его. Он хотел бы противостоять власти опекуна, но хорошо помнил об офицерском стеке в серванте.
— Я сожалею, сэр.
Но трусость его не спасла. Опекун подошёл к серванту, достал стек и размял его в руках. Затем сказал:
— Недостаточно высказать сожаление, ты должен его прочувствовать. На софу.
Мальчик согнулся над диваном, стиснув зубы, и впился пальцами в подушки. Хлыст рассёк воздух и со шлепком опустился на его седалище, выбив пыль из брюк. Расти не почувствовал боли. Но опекун подождал, пока порез разойдётся, и ударил снова, на этот раз было больно — стек ужалил рассечённые ягодицы, обжигая плоть.
После шестого удара, который бывал обычно последним, Расти издал дикий вопль, сполз с дивана и вышел из комнаты.
На своей кровати он лежал стеная, пока боль не ослабла.
Кожа была так воспалена, что нельзя было прикоснуться к тому месту, куда ударял хлыст. Выбравшись из штанов, юноша осмотрел свою заднюю часть в зеркало. Мистер Харрисон был очень точен — толстый багряный рубец пересекал обе ягодицы, и из него сочилась кровь, стекая на бёдра. Кровь казалась прохладной, почти успокаивающей, но её вид вызвал у Расти головокружение.
Он лёг и начал стонать вволю. Он жалел себя достаточно, чтобы хотеть плакать, но понимал бесполезность слёз. Боль физическая и боль несправедливости были одинаково реальными.
На кровать надвинулась тень — кто-то был за окном, и Расти посмотрел туда.
Это был мальчик-уборщик, демонстрирующий в улыбке свои зубы.
— Что тебе надо? — спросил Расти хрипло.
— Вам больно, чотта сагиб[24]?
Сочувствие уборщика лишь возбудило в Расти подозрения:
— Ты сказал мистеру Харрисону, куда я ходил!
Но мальчик лишь склонил голову набок и невинно спросил:
— Куда Вы ходили, чотта сагиб?
— Никуда. Уходи.
— Вам больно?
— Проваливай! — прикрикнул Расти.
Улыбка исчезла, и остался лишь печальный испуг в глазах мальчика-уборщика.
Расти терпеть не мог задевать чувства людей, но он не привык к панибратству со слугами, к тому же, всего несколько минут назад, его выпороли за посещение базара — места, где было полно таких, как этот уборщик.
Неприкасаемый отвернулся от окна, оставив мокрые следы пальцев на подоконнике, поднял своё ведро с земли и, присогнув колени от тяжести, побрёл прочь. Его ноги слегка шлёпали по воде, которую он разливал, и бледно-красная грязь покрывала их брызгами.
Злой на опекуна, на мальчика-уборщика, а больше всего — на себя, Расти зарыл голову в подушку и попытался отключиться от реальности. Он с яростью воображал, как лупит мистера Харрисона до тех пор, пока тот не начнёт молить о пощаде.
____________________________
[21] Пани пури, также глоппага — традиционное блюдо Индии, распространённое среди уличных торговцев, представляющее собой шарики из теста, обжаренные в масле. Перед употреблением пани пури продавливают пальцем и заполняют бульоном со специями.
[22] Гол-гапа — Традиционное индийское блюдо – обжаренные в масле полые кусочки теста, заполняемые водой со специями.
[23] Сикх — последователь сикхизма – монотеистической религии, являющейся частью течения Бхакти, то есть любви к богу, не нуждающейся в жрецах или обрядах.
[24] Чотта сагиб — молодой господин.
5
Ранним утром, ещё затемно, Ранбир остановился в джунглях, позади дома мистера Харрисона, и ударил в барабан. Его буйная копна волос была покрыта красной пылью, а тело, прикрытое лишь куском ткани на бёдрах, — зелёной. Он напоминал разукрашенное зелёное божество. Спустя минуту, он вновь ударил в барабан и сел ждать.
Расти проснулся от второго удара в барабан, и лежал в кровати, прислушиваясь. Удар повторился, пронёсся по чистому воздуху в окно спальни. Бум! — теперь двойной удар, один низкий, другой — звонкий, настойчивый, вопрошающий. Расти помнил о своём обещании встретиться с Ранбиром в джунглях по сигналу барабана и пойти праздновать с ним Холи. Но обещание он давал когда опекуна не было дома, а теперь он не мог сдержать его.
Бум-бум! — гудел в лесу барабан; бум-бум! — нетерпеливо и раздражающе.
«Когда же он заткнётся. — пробормотал Расти, — он так мистера Харрисона разбудит».
Холи — фестиваль красок в честь пришествия весны, перерождения и нового года, пробуждения любви, — что он для Расти, которому не было особого дела до своей жизни? Не мог же он начать новую жизнь. Точно не за один день. К тому же, всё это слишком примитивно: швыряние красками и стучание в барабаны…
Бум-бум!
Мальчик сел в кровати.
Начинало светать.
С базара вдали доносилась новая музыка — множество барабанов и голосов, слабо слышных, но настойчивых, нарастающих в ритме и волнении. Звуки сообщали Расти что-то, нечто дикое и эмоциональное, нечто из его мира фантазий, и, повинуясь внезапному импульсу, юноша спрыгнул с кровати.
Он подошёл к двери и прислушался. В доме, за запертой дверью, царила тишина. Краски Холи, Расти знал это, останутся на одежде, но он не снял пижамы. Надев старые расплющенные теннисные туфли на резиновой подошве, он вылез в окно и побежал по мокрой от росы траве, прочь от дома, к холмам, в джунгли.
Завидев приближающегося юношу, Ранбир поднялся с земли. На его талии висел длинный ручной барабан — дхолак[25]. Когда встал он, встало и солнце. Но в глазах Расти солнце было не таким сияющим, как Ранбир, представший перед ним скорее размалёванным демоном, чем божеством.
— Ты опоздал, мистер. Я уж думал, что ты не придёшь. — сказал Ранбир. Оба его кулака были сжаты, но подойдя к Расти он разжал их, растянув зелёное лицо в широкой белой улыбке. В правой руке его была красная пыль, а в левой — зелёная. Правой рукой он отёр красную пыль на левую щёку Расти, а левой — зелёную на правую щёку. Затем отступил, оглядел Расти и засмеялся. Затем, как диктует традиция, он обнял ошарашенного мальчика. Это были объятия борца, и Расти содрогнулся, хватая воздух.
— Пойдём. — сказал Ранбир, — Превратим город в радугу!
*
И впрямь, тот день был началом весны.
Солнце взошло и базар пробудился. Стены домов вдруг оказались в брызгах краски, и деревья, как будто, вдруг расцвели. В лесах уже стояли армии рододендронов, а у реки танцевали пуансеттии; вишни и сливы были в цвету; снег в горах таял и обрушивался быстрыми потоками; на деревьях наливалась молодая листва; свежая трава лоснилась росой и солнцем, превращая каждую капельку в смарагд.
Весна захватила мир людей и мир природы, соединив их.
Ранбир и Расти огибали холм, держась в бахроме джунглей, пока не миновали район европейской общины, достигнув фешенебельного центра торговли. Они прошли маленькими грязными улочками, мимо измождённых бедностью стен старых жилищ, оживлённых теперь цветами празднества, и вышли к часовой башне.
У башни праздник весны уже бушевал вовсю. Облака разноцветной пыли взметались ввысь и разносились струями воды: зелёные, оранжевые, сиреневые — все самые волнующие цвета взлетали всюду.
Сбившиеся в кучки дети были вооружены, в основном, велосипедными камерами, или примитивными насосами из стеблей бамбука, из которых брызгали струи цвета. Дети вышагивали по главной дороге, визгливо распевая и хлопая в ладоши. Взрослые предпочитали воде пыль. Они тоже пели, но их мелодия была стройной; их руки и пальцы отбивали ритм весны — всё тот же ритм праздничного дня, какой они повторяют каждый год всю свою жизнь.
Ранбир встретил несколько своих друзей и приветствовал их с превеликим воодушевлением. На Расти нацелилась велосипедная камера и выпустила струю зачернённой сажей воды прямо в лицо.
На мгновение ослепнув, Расти замешкал, и тут на него набросилась стайка детей, сделавшая его мишенью для своих заряженных разноцветной водой орудий. Цветные струи летели отовсюду, и одежда Расти, от рубахи до штанов, сразу промокла насквозь, больше не защищая от ярких брызг кожу. Кто-то ухватился за низ его рубашки, и дёргал, пока не оторвал. На незащищённую, изнеженную кожу полетела, с силой выпущенная, горсть цветной пыли, и оцарапала её.
Когда Расти, наконец, протёр глаза, он ошеломлённо оглядел группу мальчишек и девчонок, радостно плясавших перед ним. Всё его тело было измазано, в основном, чёрной краской, рассекаемой струями красной, и краситель набился в рот, так что Расти принялся отплёвываться.
Теперь друзья Ранбира стали приближаться к Расти один за другим.
Они осторожно отирали цветную пыль о его щёки и обнимали его. И все они сами были так расцвечены, что Расти не мог отличить одного от другого. Однако их мягкое обхождение, постигнувшее его сразу после яростного штурма, ошеломило Расти ещё больше.
Ранбир сказал:
— Теперь ты один из нас, пойдём.
И Расти пошёл.
— Сури прячется! — крикнул кто-то, — Он заперся дома и не празднует Холи!
— Что ж, ему придётся праздновать! — ответствовал Ранбир, — Даже если нам придётся разнести его дом!
Сури, страшась фестиваля Холи, решил
