девчонкой «Вырви глаз».
А я ей шепнула на ушко, что надо включить в себе принцессу. Ещё ведь не всё потеряно, красавица, военные привыкли спасать ни в чём неповинное мирное население…
***
Когда наша заводила Надежда уехала домой, им в комнату подселили новую женщину.
И у меня появилась другая жиличка.
- Валентина,- коротко представилась она спокойным уверенным голосом.
С экстравагантно-молодёжной короткой стрижкой блондинистых крашеных волос, в модном, выражаясь молодёжным сленгом, « прикиде» для отдыха, она была женщиной без возраста. Иногда, в разговоре по телефону с сыном, когда появлялась озабоченность на лице, мне казалось, что она чуть старше меня. Но когда она, без удержу хохоча, говорила детским нежным голоском с каким-то знакомым мужчиной, она виделась мне уже тридцатипятилетней женщиной. И всё же взгляд её карих глаз был взглядом умудрённого, всё в этой жизни понимающего, человека.
Нам нужен был ещё один постоянный игрок, но, к нашему сожалению, Валентина карты не любила. Чувствовалось, что она была избирательна в людях, и наша разношёрстная компания её не совсем устраивала. Как человек открытый, мне не близки холодные люди, но я оценила её деликатность. Валентина не сетовала на частые посещения моих новых знакомых, что заскакивали ко мне.
В карты играли мы, по сложившейся традиции, в палате моих обретённых приятельниц.
Там, на месте Нади обосновалась Тамара – женщина семейная, из дальнего района области. Она постоянно жаловалась на своё самочувствие, но не на отсутствие аппетита. К счастью, Тамара была добрым, не жадным человеком. К месту и не к месту добавляла привычное своё «ё-пэ-рэ-сэ-тэ». Карты она любила, хотя и мухлевала, не желая оставаться в дураках. Кстати, она же и вела счёт игры, иногда безбожно путая его, но всегда в свою сторону. Мы посмеивались над её детским непосредственным желанием выйти сухой из воды, иногда шутили над этим, но всё же мы Тамару любили, быть может, за одну эту детскость. А узнав её окончательный диагноз, простили ей и её каждодневные сетования на боль, и жалели эту деревенскую матрону всем сердцем.
***
Игра в карты была лишь предлогом не только скоротать больничное тягучее время, но и поговорить обо всём на свете. В один из вечеров мы заговорили о войне.
В этот день у процедурного кабинета я разговорилась с одноруким мужчиной наших же лет. Мне нравятся рассказы нашего омского прозаика Сергея Прокопьева на тему афганской и чеченской войн. Вдруг и мне повезёт встретить такого героя и записать его рассказ. А тут вот он, рядом. Взглянув на его пустой рукав, я спросила:
- Афганистан?
- Нет, в мирное время в армии тоже случаются такие ЧП. Это было на военных учениях, потери которых могут составлять 1-1,5%. Я попал в этот процент.
Он помолчал, по - видимому, вспомнив тот роковой день, и продолжил:
- На военных учениях только противник бывает условным, а стреляют по - настоящему. Мне оторвало руку. Я помню лишь взрыв. Очнулся уже палате. Мне потом один из санитаров рассказал, что я родился в «рубашке», так как двоих других ребят убило на месте. Я потерял много крови. Рука, где расположены глубокие лучевые и локтевые вены, была оторвана по самое плечо. Когда меня доставили в военный госпиталь, я уже не подавал признаков жизни. Меня положили под лестницу больничного коридора, чтобы отвезти в морг за теми двумя ребятами. Санитар, укладывая меня на каталку, ударился головой об эту самую лестницу и случайно приткнулся к моей груди. Ему показалось, что он услышал еле слышный стук сердца. Крикнув доктора, который проходил мимо по коридору – это был замечательный хирург N, а не замотанный доктор приёмного отделения. Хирург быстро распорядился везти меня прямо в операционную. Четыре часа врачи бились за мою жизнь, дважды запускали моё ослабевшее сердце. Мне потом так и сказали, чтоб я говорил спасибо своему сердцу и сибирскому, крепкому организму.
- Что Вы почувствовали, когда пришли в себя?
Он посмотрел на меня застывшими глазами и, наморщив лоб, не ответил. Его позвали в процедурный кабинет. Выйдя оттуда, он, опять пристально посмотрев на меня, неожиданно спросил:
- А что почувствовали бы вы в свои двадцать с небольшим, очнувшись на больничной койке и без руки?
- Ужас,- тихо ответила я.
- Вот и я. И ужас, и радость, что остался жив, и снова ужас «А что дальше? Как показаться своей девушке? А нужен ли я ей такой?» Даже были мысли уйти из жизни, начал собирать снотворные таблетки. Эти таблетки нашла медсестра, сообразила, что к чему, начальству не доложила. На мои оправдательные слова о том, что как, мол, жить теперь, она тихо сказала: «А ты попробуй. Девушка откажется от тебя, значит, была не твоею судьбой, а твоя тебя найдёт. Порушена твоя военная карьера, не стал генералом, лейтенантик, а ты вырасти сына – генерала. Тебя дома родители ждут, ты о них подумал? Ты подумал о врачах, которые тебе вернули жизнь, а ты так их отблагодаришь? У тебя правая рука осталась, даже переучиваться не надо – и есть, и писать можешь. Попробуй доказать себе и людям, что ты - настоящий мужик, а не размазня». И так мне стало стыдно услышать от этой пигалицы такие слова, что и сказать не могу… Посмотрел на неё повнимательней – красавица, а на ножку прихрамывает, но шаг её скор и лёгок. « А ведь, поди, тоже переживает своё несовершенство? А я разнюнился…» И я решил попробовать жить дальше.
Я пропускаю свою очередь на уколы и смотрю на этого подтянутого, ясноглазого, русоволосого, с пшеничными усами мужчину и неожиданно спрашиваю:
- Сын-то генералом стал?
- Почти, только гражданским. Он – генеральный директор. Стал им в тридцать семь лет.
- Мне почему-то кажется, что вашей женой стала та самая медсестра.
Он улыбается и, ничего не говоря, поднимается, собираясь уходить к себе в палату, но спохватившись, говорит:
- Ах, эта женская интуиция,- и, кивнув головой, направляется в свою палату.
***
Пересказав эту услышанную историю в своей компании, невольно обозначила я и тему сегодняшних посиделок после очередной карточной игры. Ирина быстро откликнулась:
- Моя бабушка Агафья на оккупированной территории, в Смоленщине, жила. Два сына взрослые были и муж, уже воевали, а тут в начале 1942 года нежданно-негаданно родился «поскрёбышек». Так когда рожала, рот тряпками затыкала, чтобы криком своим немца какого не привлечь в избу. Но один возьми и зайди: «Мильке, яйке». А она вот тут с дитём лежит обессиленная. Немец всмотрелся. Подошёл к кровати, нагнулся над ребёнком, что-то по своему лопочет, «козу» по - нашему делает, умиляется, значит. А та ни жива, ни мертва лежит. Рыжеволосый немецкий детина достал из кармана початую плитку шоколада и ей сует. Тихо выходит из избы, забыв про «мильке» и « яйке». Та эту первую в своей жизни плитку шоколада всю жизнь помнила. « Нет, не все немцы зверьми были, не все» - говорила она. Её муж и один из сыновей с войны не вернулись… « На то и война…За Родину умереть не стыдно…»- вздыхала моя бабка, утирая скорые слезы. А ещё бабка Агафья рассказывала, что научилась в годы войны из рогатки стрелять по воробьям, которых потом запекала в печи. И о своём «поксрёбыше» думала плохие мысли: « Хоть бы Бог прибрал». Молока не было, кое-как перебивалась на подножных кормах – травы, ягоды, грибы, картоха, редкое и особо ценное яичко от схороненной от немцев в погребе пеструшки. Но мальчик выжил. Это был мой будущий отец.
Мы молчим, каждый перебирая в памяти воспоминание о войне по рассказам своих родственников, переживших то время. Наша тихоня Татьяна вдруг заговорила:
- Мой отец – фронтовик. Был контужен. О войне не любил рассказывать. Но иногда, в кругу самых близких друзей, после принятия « на грудь», (как папка любил выражаться), он мог поделиться воспоминаниями о фронтовой жизни. Почему-то нас, детей, при этом всегда отправляли на полати спать. Младшие и спали, а мы со старшим братом, делали только вид, что спим, а сами внимательно прислушивались к разговорам взрослых.
Отец рассказывал, что на войне было страшно не только на передовой, но и за линией фронта: бомбёжки, снайперы и другие неожиданности.
Он всю войну, до контузии в Германии, пропылил на своей «эмке». Подвозил на передовую снаряды, увозил в тыл раненых и другой солдатский люд по неотложным надобностям. В одну из таких поездок, с ним в кабине ехал раненый майор. Притомился, бедняга, тетешкая перевязанную руку. Морозец, а его рукав шинели распорот, зябко ему, в кабине-то чуть теплее, чем в кузове, где солдаты сидят. Прикорнул он к дверце, да и заснул, машина легонько потрясывает, качает сердечного. Так, под храпоток майора, пропылили они некоторое время. Уже скоро и военный госпиталь в километрах двух - трёх появится, а тут что-то постороннее вкралось отцу в голову, а что не поймёт? Мартовский снег поблёскивает, кое-где и проталины видны, солнышко вовсю наяривает, а неспокойно на душе. И вдруг, уже перед самой машиной, увидел он еле заметный лыжный след, резко уходящий в сторону, в поле, к недалёкому берёзовому колку. Откуда тут он? Резко притормозил, не доезжая метров четырёх до проталины, от которой след тот пошёл. От неожиданного толчка солдаты в кузове повалились друг на друга, заголосили, сердечные, раны свои разбередив. Майор тоже в лобовое стекло с размаха ударился. Со сна выхватил он пистолет и кричит на папку, что, мол, забыл, кого везёшь, водитель…такой-то. А он молчит, давая майору выкрикнуть внезапную боль, а потом спрашивает:
- Есть ли в кузове сапёры?
Один нашёлся. Помогли ему спуститься из кузова. Посмотрел он на проталину, на лыжню, что некоторое время шла по боку дороги, аккурат с отцовской стороны, а уже потом ушла в сторону, и предложил отъехать подальше от этого места. Оказалось, там была заложена противопехотная мина. Немцы тоже осваивали методы нашей партизанской войны. Вот так они с ребятами второй раз на свет и родились.
Тут и я вспоминаю рассказ односельчанина - ветерана Великой Отечественной:
- Это было летом, когда Иван Черемнов чудом уцелел. В самый последний момент, при бомбёжке, он под машину залёг, хотя этого делать не рекомендуется – в машину-то в первую очередь и летят снаряды. Но у дороги росли два огромных дуба, под кроной которых и оказалась их машина, а вокруг лишь редкий кустарник. В первое мгновение он и хотел в этот кустарник ухнуть, но как будто кто его за шиворот ухватил, да и под машину забросил. Только и успел Иван Бога вспомнить. Он, да ещё двое бойцов в живых остались. Остальные все в кустарнике изрешечены были.
- Про Бога почему-то многие в тайне вспоминали,- добавляет Ирина,- Мой дядюшка, пройдя всю войну, ни разу не был ранен. А всё потому, как он говорит, что крепко помнил, что шепнула ему перед отправкой на фронт его мать Агафья: «Коли, где туго придётся, ты, Лёша, про себя говори: «Господи, спаси, сохрани и помилуй меня, грешного» и мысленно себя крестом осеняй». Хоть и был коммунистом Алексей, а это крепко помнил и исполнял. Уже в Польше, в одном доме увидел он фотокопию иконки Божьей Матери (поляки-католики сильно чтят Матку Боску). Пожилая пани, чем-то
