блинчиков, булочек в кошёлку затарю, вот и все свидания с родным городом. Иногда мать приезжала, но тяжело ей, гипертония, ноги отёчные. Ей и так много хлопот с дочкой моей было – пока я разъезжаю.
Пять лет я в разъездах по Северам, дочка заженихалась. Свадьбу справила ей. Муж очень помог. Из гостей даже никто со стороны жениха и не догадался, что мы с ним давно в разводе. И, слава Богу! Но молодые со мной жить не стали, взяли ипотеку на жильё и стали обустраивать своё гнёздышко. Дочка моя вскоре родила, где ей от пелёнок-распашонок вырваться на свиданку с матерью?
Вот как-то, в очередную из поездок, мне не спалось. Стремительно убегает за окном тайга, а запаха её я так и не почувствовала, а туманы, так только туманы от табачного дыма у вагонного туалета, что давно уже в печёнках сидят. Словом, деньги есть, а никакой романтики или надежды на встречу с ней за эти четыре года жизни на колесах не появилось. Остро так и пронзительно приходит осознание, что и моя жизнь промелькнёт в этих разъездах, как быстро меняющийся пейзаж за вагонным окном.
И такая тоска навалилась, такое вселенское одиночество, что впору на луну выть… «Всё, ухожу,- решила я, - эта поездка будет последней» и иду сменять Клавдию Васильевну.
По приезде в Омск меня вызывают в наше отделение Управления железной дороги. « Чего там придумали? Я ухожу и ни на какие предложения начальства не пойду»- решаю я. Вот иду я по гулким коридорам Управления, а навстречу мне идёт Коршунов. Он был начальником среднего ранга в отделении железной дороги. Бывал на собраниях депо. Может, там и приглядел меня, может, кто ещё ему меня присоветовал – была я с Клавдией Васильевной на виду, передовики, так сказать, узкого профиля и железной колеи. Только прошёл у нас слух, что наш Коршунов овдовел. Остался он с двадцативосьмилетней дочкой - дауном на руках. В коллективе гадали, найдётся ли кто на такое приданое? Говорили, что в управлении женская свободная половина взбодрилась: дочка - дочкой, но квартира шикарная, оклад – дай Бог каждому – и сам представительный. В пятьдесят с небольшим, мужик ещё в самой силе.
Ответив на его приветствие, хочу идти дальше в профком. Он следом:
- А это я вас вызвал.
- Да я подаю заявление на уход. Так что ни о каких курсах не может быть и речи (мне про них моя сменщица талдычила все последние дни)
- Да я не об этом хотел с вами поговорить. Зайдёмте ко мне в кабинет.
Мы поднимаемся этажом выше, заходим в его светлый кабинет. Усадив меня напротив себя, Коршунов начинает расспрашивать про меня саму. Как дочь? Как работа? Не жалею ли о смене профессии? Я ему возьми и расскажи, что медицинскую специальность, конечно же, зря оставила. Романтики наелась по самое не хочу. Дочка живёт отдельно
- А откуда вы знаете про мои обстоятельства?- удивляюсь я.
- Работа такая – всё знать. Но я, узнав о вашем медицинском образовании, решил к вам обратиться с предложением помочь мне, за отдельную плату, разумеется, в уходе за моей дочерью.
Он пристально смотрит в глаза и, вздохнув, добавляет:
- Вы, наверное, знаете мою историю?
Я киваю в ответ и прокручиваю про себя: я же зубной техник, а тут, скорее всего, психолог нужен. Коршунов решительно встаёт из-за стола, и предлагает:
- Давайте решим вопрос на месте. Мы сейчас съездим ко мне домой, и вы решите, подходит ли вам моё предложение.
Я, по инерции встаю за ним, и мы спускаемся к служебной машине. Дома Коршунов с порога кричит:
- Анютка, ты посмотри, кого я тебе привёз. Это наша тётя Ирина.
Из глубины квартиры в прихожую выбегает взрослая женщина с таким трогательно-детским выражением лица и с лёту обнимает меня, прижавшись к плечу. И этим своим объятьем, этими вопрошающими глазами, запахом чего-то карамельного от её домашнего платья, Анютка растопила моё сердце и накрепко привязала к себе.
Да, Коршунов был великим психологом: он устроил две неустроенные души.
Я бросила работу, оставила свою квартиру на квартирантов и полностью посвятила себя служению Коршунову и его дочке. Мы с нею шили, вышивали, делали поделки, гуляли, читали книжки, ходили в гости к моей дочери водиться с внучкой, ездили к её тёте. Анютка очень любила готовить и с радостью перенимала мои рецепты. А ещё мы ходили в филармонию, цирк. Порой мне казалось, что я сама вернулась в беззаботное детство, когда жив ещё был мой отец и теперь он – в облике Коршунова - даёт мне, что не смог дать тогда.
Коршунов часто уезжал в Новосибирск, а порой и в Москву по рабочим делам, но не предложил совместную поездку куда-нибудь втроём в свой наступивший отпуск. Иногда мне казалось, что он стесняется своей дочери.
К концу первого года нашего совместного жития, Коршунов запил. Анютка билась в истерике, видя отца в неприглядном виде. Он стал неуправляем. Приехала Анютина тётя - сестра её умершей матери и, покачав головой, собралась племянницу увезти к себе домой. «И вам, Ирочка, советую переждать эту бурю в надёжной гавани»,- сказала она на прощание. Так я поняла, что такие приступы с ним случались и раньше. А выбрал он меня, потому что разглядел во мне не амбициозную хищницу – охотницу за чужим добром, а простую надёжную бабу. Я решила собрать сумку с необходимыми вещами и ехать к дочери. Коршунов стоял на пороге, держась за косяк, и пытался помешать мне выйти из дома. Я его слёзно молила, он оттолкнул меня и сильно ударил по щеке. Собравшись с духом, нагнув голову, я, что есть силы, рванулась к двери.
Уже сидя в трамвае, я задумалась и об этом происшествии, и об умершей его жене. Мне почему-то думается, что она сгорела от такой двойной нагрузки – больная дочь, которой она посвятила всю себя без остатка, дав ей хорошее воспитание, привив вкус к чтению, культурно развив по мере возможности, и муж – начальник со скрытым пристрастием к винопитию, что тщательно скрывалось.
Через неделю он нашёл меня и на коленях умолял простить его, обещая избавить меня от подобных происшествий. Я поверила. Мне очень хотелось в это поверить. И Анютка названивала, упрашивая меня вернуться. Да и, честно сказать, живя с ним, я чувствовала себя, как за каменной стеной. Ушли в прошлое заботы о хлебе насущном, забылись мои рыночно-железнодорожные одиссеи.
Но через полтора года всё повторилось. Кое-как уложив его спать и утерев свой разбитый нос, позвонив Алёнкиной тётке, я тихо ушла из этого дома навсегда.
- Не жалеете?- поинтересовалась я
- Нет. Хотя, если бы не это его пристрастие, я бы осталась с ним. Он очень правильный, справедливый, но...
- Я почему-то думала, что это и есть ваш принц…- подумалось мне вслух.
- Безусловно, он королевских кровей, но если уж родная жена за тридцать лет жизни ничего не могла с этим поделать, что уж мне-то мнить о себе?
Ирина, чуточку поразмыслив (наверно думала – сказать – не сказать), добавила:
- Он делал неоднократные попытки вернуть меня, а когда понял, что всё потеряно, исчез из моего поля зрения ровно на два года. В мой день рождения он приехал с огромным букетом роз, но был очень грустный. Сказал, что болен, но скрыл диагноз, оставив без ответа мой немой вопрос. Ещё раз попросил прощения. Передал привет от Анютки и, не задерживаясь на чай, ушёл.
А через полгода он умер. Онкология. Мне об этом сообщила Клавдия Васильевна. Я поняла, что на мой день рождения он приезжал проститься со мной. На его многолюдные похороны я ходила, держалась в тени, видела издали тётку Анютки. Говорят, что она взяла к себе жить свою племянницу...»
Мы долго молчим.
Где-то на реке гукнула плывущая баржа. Стали слышны крики чаек, шум автомобилей на мосту, что выгнул свою спину над Иртышом чуть южнее от нашего реабилитационного центра.
Город жил в своём обычном ритме, а вот ритм наших сердечек засбоил. Я постаралась незаметно сделать точечный массаж пальцев, а Ирина нагнулась над своей сумочкой, так же, таясь меня, достала какую-то таблетку и положила себе в рот.
К нашей скамейке подошёл большой местный полосатый кот, стал тереться о ножку скамейки, потом перешёл к нашим ногам. Откормленный и довольный своею жизнью при лечебном центре, котяра громко мурлыкал, ластясь к нам. Его горловое пение, его мягкая шерстка были приятны, успокаивающе подействовали на нас. Должно быть, животное почувствовало, что именно нам нужна была в эту минуту его скорая помощь, потому как из всех скамеек, на которых сидели пациенты центра, он выбрал нашу.
Я, улыбнувшись, вспоминаю вслух, как моя деревенская свекровь, много трудившаяся физически, любила приговаривать: «Везёт же коту: спит всегда, когда не ест. Кошке о котятах ещё заботиться надо, а коту только в марте поорать, да иногда, для развлечения, мыша словить». Ирина согласно кивает головой.
Осеннее солнце, как и весною, мягко отдаёт своё тепло. Мы, согретые его лучами, разомлели, засмотревшись в лёгкую рябь спокойно текущей реки. Как мало нам надо в эту минуту - вдыхать полной грудью свежий воздух, любоваться открытой панорамой Левобережья, где в затоне качаются лодки и катерки, а вдали на пригорке высятся старые и новые постсоветские многоэтажки. Наш правый берег кое-где зарос камышом, что тихо шелестит под воздействием ленивого ветерка. Но прилетела сорока, громко застрекотала, рассказывая всему свету о своих неотложных делах. Прилёт птицы - пустобрёхи, нарушил тихое очарование этой минуты.
Я хотела спросить Ирину про принца, которого она искала всю жизнь, но не решилась. Она, видимо, почувствовала мою заминку и, сбросив остатки блаженного оцепенения, начинает свой главный рассказ:
«После истории с Коршуновым я нашла хорошее место и делала там потихоньку карьеру, сначала кладовщиком, а потом начальником смены. Свободное время посвятила подрастающей внучке, часто болеющей маме и её даче.
Там-то, в садовом товариществе я и встретила своего принца. Правда, мне уже было за сорок пять. Самое заветное желание моей юности исполнилось – мой принц был военным.
Подполковник запаса, участник боевых действий в Афганистане, Чечне, Виктор Сергеевич жил на даче у друга уже неделю, когда я впервые его увидела. Наши дачи были по соседству. В выходной день, в середине октября, я приехала закрывать садоводческий свой сезон: укрыть розы и пионы, посадить подзимний чеснок. Занимаясь дачными хлопотами, я вторым зрением увидела промелькнувшую фигуру на соседском участке. Шумнула (потому как это был явно не мой сосед): «Чужие здесь не ходят. Сейчас милицию вызову!». Высокий, статный, подтянутый, седовласый мужчина подошёл к забору, разделяющему наши участки, и представился (без перечня всех его званий, конечно). Он сказал, что временно живёт здесь в предоставленном ему домике своего бывшего однополчанина. Предложил свою помощь в копке гряды под чеснок. Я с радостью откликнулась на его призыв. Потом мы вместе пили чай с бутербродами в моей беседке и вели светскую беседу о погоде, о прогнозах на зиму, о планах на следующий сезон.
Был тихий, тёплый октябрьский денёк, как вот нынешний…»
Ирина обвела взглядом окрестности парка.
Она вся преобразилась: разрумянилась, засветилась чуть заметной улыбкой, голос нежно завибрировал, взгляд её карих глаз как-то смягчился, размылся на фоне багровеющей дички
