душу этой бабы. Она это и без слов поняла, потому и предприняла последнюю свою попытку показать свою власть над ним. К тому же, был выпит коньяк. Он тебя очень любил. Я-то знаю. Он так хотел тебя свозить на море».
- Зачем, зачем он поехал? Зачем надо кому-то что-то доказывать?- сокрушается Ирина.- Я думаю, как ему было невыносимо больно в последнюю свою минуту жизни…
Я тоже не знаю, почему взрослые люди совершают порой детские поступки?
Я догадываюсь, что обида на Командира чёрным камнем сидит глубоко в её сердце. Не отсюда ли появившийся через четыре года в её жизни Тимур, который сумел рассмешить свою «Ириску». Эх, Тимур, почему ты разучился смешить и разгонять тоску этой женщины? Почему ты забыл, что иго, рано или поздно, будет сброшено?
Не знаю, о чём думает в эту минуту моя новая подруга, мне думается, что о том же. Женщине женщину легко понять. Когда же все мужчины научатся? Или хотя бы захотят?
Не сговариваясь, мы поднимаемся со скамьи и идём по аллее. Небо, проглядывающее сквозь крону деревьев, начинает менять окраску – на куриный шажок добавилось сиреневых ноток в его палитре. Дневное тепло потихоньку уходит, наступает время ранних осенних сумерек.
После ужина наша компания пропускает карточную игру и идёт наконец-таки в общий холл на просмотр воскресных вечерних передач. Завтра приедет Надежда и будет лечиться уже в кардиологическом отделении. Мы ждём её с нетерпением.
В палате Валентина читала какую-то интересную книгу. Неожиданно для меня, она предложила мне послушать концерт по телефону. Она ждала телефонной связи со своим знакомым, который включал их любимые песни. Словом, это был концерт по заявкам.
- Скажите, какую песню вам поставить?- обратилась она ко мне.
Я находилась под впечатлением исповеди Ирины и никакие «Удивительные люди» и «Вести недели» это впечатление не рассеяли:
- Пусть поставит песню в исполнении Александра Серова, где есть строки « Я люблю тебя до слёз»
Под эту мелодию я и провалилась в сон.
В следующий вечер, к большому огорчению всей компании, Надежду не пустили в наше отделение. Она была теперь не «нашего отделения». Дежурила молодая сестричка и строго соблюдала инструкции старшей медсестры и врачей. В городе, говорят, начались повальные ОРЗ и обнаружился очаг менингитной инфекции где-то в пригороде. Медперсонал был начеку.
Люди всегда неизменно расстраиваются, когда их ожидания не находят подтверждения в действительности.Вот и мы были настроены на общество «Зажигалки» Нади, по которой успели соскучится. Сыграв без неё пару-тройку раз в карты без обычного, в таких случаях, азарта. Вскоре «аксакал» Юрий ушёл, а мы остались вчетвером и заговорили о женском счастье.
Тамара довольно-таки сносно запела «Женское счастье – был бы милый рядом»
- В этой строчке всё сказано!- припечатала она.
- Смотря, какой милый рядом…- спокойно добавила Татьяна.
- Так, ё-пэ-рэ-сэ-тэ, что выбрала, то и скушала,- не сдаётся Тамара.
Мы с Ириной многозначительно переглянулись.
- А ведь и правда – наш выбор, наша судьба, - говорит Ирина.
- А как в выборе не ошибиться? Как узнать человека, не съев с ним, как говорится, пуд соли? – гнёт свою линию наша сдержанная Татьяна. - Я считаю, как повезёт. Есть с рождения счастливцы, а есть невезучие. Разве не так?
Мы приумолкли, каждая раздумывая над последними её словами.
- Есть, конечно, есть фатальные случаи, но вспомним лягушек из сказки, что в сметану попали. Одна не сдалась и выбралась, а другая покорилась судьбе и увязла,- пытаюсь я переубедить Татьяну литературным примером из Пантелеева.
- Нет, я понимаю, бороться и преодолевать трудности надо, но взрослого человека уже не переделаешь, - убеждённо заявляет Татьяна. - Да вот взять хотя бы меня.
И она начинает повесть своей жизни:
«Я родилась, как вы уже знаете, в большой многодетной семье фронтовика в Удмуртии. Моя мама была второй отцовой женой, первая умерла после войны, в начале пятидесятых годов, от заражения крови после криминального аборта. Мама была младше отца на четырнадцать лет. Жили, как все тогда в послевоенное время, бедно, но дружно. Папка души не чаял в маме, любил очень. Я была вторым ребёнком, а после меня ещё четверо. Мама была хрупкого телосложения, часто болела – в её роду все женщины умирали рано. Бабка Фрося говорила, что кто-то из них сильно нагрешил, вот до седьмого колена и идёт расплата. Но мою мать она тоже любила. Незлобива была её вторая сноха и, как все женщины их рода, - красива. А красота - от Бога подарок, так считала наша бабка.
Когда мне было тринадцать лет, мама умирает от очередного приступа, что часто с нею случались. У неё, как вот и у меня сейчас, при таких приступах начинало всю трясти, холодели руки, сердце воробышком трепыхалось в груди и наступало бессилие, даже пошевелиться не могла. Случайно мы стали свидетелями такого приступа у нашей Татьяны и понимаем всю серьёзность положения и её матери.
- А что врачи говорили?- вопрошает наша матрона Тамара.
- А кто к ним обращался? Бывало, отлежится два-три дня мать, да и вновь за работу. Меня вот врачи до сих пор мурыжат - то в нервное отделение кладут, то в кардиологию, - обречённо отвечает Татьяна с покорностью судьбе в голосе.- Одно радует, что я - седьмое поколение по материнской линии, может, на мне и закончатся все несчастья. У меня ведь две дочери, внучки есть.
- А дочки-то красавицы,- говорит Тамара, видевшая в приёмном отделении её дочерей.
Меня поражает самообладание Татьяны.
За свои больничные эпопеи я много навидалась женщин другого склада: устраивавших ежедневные допросы при обходах своим врачам, надоедающих соседям по палате рассказами о своих болевых ощущениях, о вскочившем прыщике, о " нехорошем" стуле, о вечном газообразовании, о храпе какой-нибудь из сопалатниц ( забывших, как громогласно трубят они сами). Как они преображались при посещении родственников - ни дать ни взять - умирающие от неизвестной болезни.
Болезнь, как и старость, безусловно, высвечивает в человеке его суть. Как ни пытается человек порой спрятать от окружающих своё нутро, боль открывает все шлюзы его души... Мелочная душонка будет нашёптывать гадости о своих родных и случайных соседях по несчастью, высказывать недовольство лечением; самоотверженная же душа спешит другой на помощь до прихода вызванного дежурного врача или замотанной санитарочки. Замечено не одной мною - чем серьёзнее диагноз, тем тише, смиренней становится человек. Как устаёшь от некоторых пекущихся только о себе стариках, с которыми судьба сводит в одной палате... Им бы о вечном подумать, мир осчастливить какой-то своей светлой мыслью, основанной на личном опыте, ан нет: дети - злыдни, государство - дерьмо, врачи - того же порядка...
Прости, читатель, за эти рассуждения на больничную тему, но, как говорится, наболело.
Татьяна же продолжала рассказывать о себе: "Как папка не любил маму, но пришлось ему в третий раз жениться - младшему из братьев только три года было. Куда ему с такой оравой одному? Тётка Зойка была вдовой, её погодки - сыновья в городе в ФЗО учились на токарей. Мы их "фазанами" звали поэтому. Звать-то звали, но и завидовали - профессии обучаются и школьную программу осваивают, городскую лёгкую жизнь на себя примеряют. В деревне-то что - с мальства одна работа - тут не только домашняя, но и в лесу заготовки родителям помогали делать: кору ивы, дикий хмель лесной заготавливали, шишки сосны - они все сдавались за небольшую копеечку - денег в колхозе отродясь не видали. Само собой, сдавали и грибы, и ягоду, а уж когда кедровые шишки поспевали, так почти полным семейством там, в бору, и промышляли.
Всё бы ничего. Тётка Зойка за свою вдовью жизнь приохотилась самогонку гнать, ну и пробовать её, конечно. Отца к тому же приохотила. Отец и пить, думаю, начал оттого, что по маме тосковал. Тётка Зойка - баба горластая, неряшливая, от нужды ведь взял, не по зову сердца...
Вот исполнилось мне пятнадцать лет, малому - шестой пошёл, уже для деревни вполне самостоятельный - я, по примеру старшего брата, что в город год назад уехал, решила тоже из деревни отчалить. Восемь классов за плечами, пусть не с одними пятёрками и четвёрками, а всё же образование. Мечтала я стать поваром, чтоб сытой всегда быть.
К бабке Фросе за советом отправилась. Та отговаривать не стала - после меня сестрёнка оставалась, ей четырнадцатый год шёл, за малыми приглядит. "Езжай, говорит, внуча, за лучшей долей, только вот с огородом отцу помоги управиться",- сказала и пять рублей дала в мешочке небольшом на шнурке. Она же и папке велела деньги выделить мне. Тот тоже пять рублей в мешочек мне положил (нынешним детям и не понять, что по тем временам десятка – деньги хорошие). Выкопали мы картошку, и прочую огородную мелочь, и уже в середине сентября отец на станцию отвёз, купил мне билет в общий вагон, авоську с провизией мне бабка собрала. Забралась я на вторую полку - она только что освободилась - и поехала за лучшей долей аж в самую Сибирь - в Омске жила какая-то дальняя родня. Утром просыпаюсь, а мой мешочек свесился над нижней полкой, болтается на шнурке, а паренёк, что там лежал, им играет - пальцем раскачивает:
- Девушка, ты поосторожней-то с кошельком, не ровен час, кто срежет,- говорит он мне, улыбаясь.
А сам милый такой, ровно брат мне. Глаза добрые. Мне так стыдно стало за свой матерчатый мешочек,- семидесятые на дворе, - а я как старорежимная. Всю дорогу избегала разговоров с ним, его робких ухаживаний и расспросов. Он, оказывается, тоже в Омск ехал. Но адреса своих родных я ему не дала.
- Кто знает,- думала я потом,- не лучшая ли эта была моя доля?..
***
По приезде в Омск я опоздала в училище, где учатся на повара, а на шинный завод попала, там же в вечернюю школу поступила. Подружилась с девчонкой Любой - сверстницей из одного южного района. Через два года к ней на Новый год в деревню поехали. В дороге-то в автобусе и познакомились с двумя ребятами старше нас на пару лет. Мне один из них сразу понравился - бойкий, симпатичный, отчаянный, не чета мне - забитой, пугливой, мордовской девчонке. Новый год я впервые по - взрослому отмечала, впервые поцеловалась в селе Свободном с тем пареньком. "Ну, думаю, судьба моя. Вот мамочка бы порадовалась". В город приехали, знакомство продолжили. Федя мой на товарной станции грузчиком работал, в армию призвали в мае. Я его честно ждала. Потом расписались в Кировском загсе. А квартиру снимать дорого, в общежитии семейных не брали. Ни у него, ни у меня в городе больших перспектив не намечается. Оба деревенские, в деревню же и подались. Решили в то село, что нас друг с другом познакомило - в Свободное, значит.
Устроилась я на ферму коров доить, Федя - кочегарить в школе.
Квартирку нам в саманном бараке выделили. " Вот оно, счастье" - думалось мне. Я долго не беременела - не в этом ли было Провидение?.. Да кто мог читать эти знаки?.. А вот когда забеременела, мой Федя в тюрьму отправился.
Тогда свадьбы в сёлах на дому играли, а кто побогаче - столовую откупал или со школой договаривался на
