Осень-ещё не зима или осенние игры

похожая на его мать Агафью, увидев его интерес к изображению, сняла со стены это фото и сказала: «Проше, пан». С этим фото в партбилете  Алексей Егорович Ильин до Берлина дошёл невредимый.

  Татьяна кивает головой, поддерживая разговор о Боге:

- Мой папа родом из Мордовии, было ему тридцать лет, когда Великая Отечественная началась. А до этого успел он в финскую повоевать. Ему тоже  мать наказывала помнить Бога. Она,  бабка Фрося, каждый день вставала ни свет, ни заря на молитву  за сына. Может, и поэтому отец жив и остался. И немец до наших краёв не дошёл. В конце 1941 года к бабке подселили блокадницу - ленинградку с двумя детьми. Была она интеллигентной, образованной женщиной. Бывало, проснётся  до свету, но никогда не прервёт молитву бабы Фроси своим хождением, а тоже тайно перекрестит лобик и что-то про себя шепчет.

- И моя прабабушка Христина была очень набожна,- вспоминаю и  я.- Она  знала толк в травах – тем и лечила людей. Но ещё у неё был тайный, особый дар - дар предвидения. Об этом знали только родные. Когда началась война, моя тётя (тогда ещё просто Зиночка), была комсомольским вожаком на селе, прибежала в слезах к бабушке и спросила: «Победят ли фрицы в войне?» Баба Христя ушла в свой закуток за печью, где у неё в потайном месте библия была, помолилась и нескоро вышла: «Не бойся, внучка, немец в Москву не ступит, а вот мы в их главный город зайдём. Не сразу, но зайдём. Молиться только всем надо. И тебе. Хотя бы мысленно». Зиночка, как и остальные внуки Христины, когда  слушали  сводки с фронта в тяжёлом сорок первом и сорок втором годах, крепко верили в силу бабушкиного пророчества, что русский воин одолеет фрица. Страшно было, а верили, ведь их баба Христя никогда не обманывала.
- Война – страшное дело, чего уж и говорить, - раздумчиво говорит Юрий,-  Но на войне страшно быть не только убитым, в атаке человек вместе со всеми даже и не думал «Убьют-не убьют». Страх приходил позже, когда среди убитых оказывался твой друг, бежавший  в той атаке рядом.  Но и оставшийся в  живых, солдат боялся потерять  ложку или остаться без котелка.  Это – как личное оружие потерять. Если не будет их, чем будешь кашу есть, из чего напьёшься? А ещё  он рассказывал, что самым угнетающим  в войну для солдат было отсутствие еженедельной помывки в бане. Баня была большим счастьем: во-первых, это означало затишье на передовой, а во- вторых, давала возможность наконец-таки отмыться и побороться с насекомыми, в большом количестве заводившихся как в волосах на голове, так и на теле. Кожа у многих была в коростах от постоянных расчёсов, особенно в первые годы войны, когда больше отступать приходилось. Летом было проще  помыться – тут тебе каждый ручей, речка ли или озерцо – природные ванны. А зимой над блиндажной буржуйкой развешивали свои шинельки по очереди, а вши с них  так и падали на раскалённые её бока, только треск стоял…

    Возбуждённая рассказом Юрия, Ирина, разволновавшись, говорит:

- И я от дяди-фронтовика тоже про вши слышала. Но он ещё упоминал, что особенно было тяжело девушкам на фронте. Из-за женской физиологии. Бывало, тащит она на себе окровавленного раненого, а у самой по ногам кровь течёт, конфузится, сердечная, а тащит.  Дядюшка сам видел,  как их медсестричка специально вымораживала себя при первой возможности в холодной воде, либо долго сидя на снегу, чтобы только месячных не было. Потому-то после войны многие из девчат, познавших фронтовые будни, остались бесплодными.

- Солдаты любили своих медсестёр, старались оберегать. Относились к ним по- братски, никаких там «хухры-мухры», - вспоминает опять Татьяна рассказы отца, - Бывало, влюблялись без памяти некоторые, но честь девушки берегли. Если что и случалось, так по обоюдному согласию. Но это редко было. Многие из солдат были до войны женаты, но отсутствие женщин переносили спокойно – не до этого. Но, вот, когда уже бои шли в Европе, в одном из взятых немецком городке, наши солдаты обнаружили публичный дом с красивой вывеской, где была нарисована женская грудь. Командование полка дало  негласное  разрешение своим бойцам на его посещение. В качестве, так сказать, премии. (Вот тут папка переходил совсем на шёпот, и нам с братом ничего не удалось расслышать) Его друзья - слушатели затихли, а потом дружно смеялись: « Так, говоришь, ничего хорошего, хоть и в шелках? Как ровно с деревом безголосым?». Папка, смущаясь от их смеха, отвечал: « А что хорошего? Ни поговорить, так сказать, ни поплакаться». И  чуть громче добавляет, что  вообще немки  за банку тушенки и буханку хлеба, согласны были на что угодно. Оголодали по всему, бедняги, уж  понятное дело… У нас, поди, такие  случаи, тоже были на оккупированных  территориях, но это скорее исключение из правил, никто  добровольно не хотел получить клеймо «немецкой подстилки».               
А немки и польки – женщины очень податливые на передок.

- Зато теперь на Западе раздувают истерию насчёт русского воина – насильника,- вставляет доселе молчавший Николай.

  Ему завтра уезжать домой.

- Да, серьёзным разговором нашим вы и запомнитесь мне, друзья,- говорит он и дарит нам свою колоду карт,- Чтоб не распалась наша компания, и чтоб было время и желание на серьёзные разговоры.

    Мы затихаем, осмысливая услышанную, не вычитанную из книг, правду о войне. Оказывается, мы даже и не задумывались особо, что память о  ней жива в каждом из нас. Она в наших генах.



                ***

    С отъездом Николая, который  выписался на следующий день после Надежды, наша компания  уменьшила свой карточный пыл на некоторое время – начались просто повальные направления на диагностические процедуры почти всех из нас: кому в Диагностический центр, кому в радиологию в Амур, кому в десятую медсанчасть. В таких случаях пациентам выдают верхнюю одежду. Особенно нам повезло в том, что дело это было в пятницу, сдать пальто в гардероб мы не поторопились. Гардеробщица работала до четырёх часов, а там  - выходные дни.  Я, к примеру, решила съездить в знаменитый и мною любимый Дендропарк, что находился неподалёку, всего в пяти остановках  езды от этого лечебного учреждения.

    Наш город – не самый красивый город планеты, но такие чудесные уголки, делают его милым, любимым и незабываемым.  Дендропарк, безусловно, среди городских парков самый красивый.

    Мне  ещё очень нравится парковая зона набережной Оми и Иртыша в месте их слияния. В начале августа на День города там проводится обязательная выставка цветов «Флора» с необыкновенными - каждый год новыми - цветочными композициями. Но как там красиво осенью! Здесь уже солируют деревья. Прекрасны старые ивы с висячими, до самой воды, ветвями,  стройные ели голубых и сибирских кровей,  рано оголившиеся вязы с красивой архитектурой ствола и веток, белоствольные подружки-берёзки в золотом наряде, величественные лиственницы, оттеняющие своей охрой зелень ярко-зелёных сосен.


  Услышав о моих намерениях, Ирина, никогда там не бывавшая и даже не знавшая, где этот Дендропарк находится, напросилась в компанию. Я с радостью согласилась – вместе всегда веселей.

    Доехав до Старозагородной рощи, мы с приятельницей поспешили  на экскурсию по Дендропарку. В компании влюблённой парочки, молодой матери с ребёнком, мы с Ирочкой, внимательно слушали рассказ немолодого кандидата сельхознаук о редких деревьях и кустарниках. Но наши цели с ним были различны: ему выдать побольше информации («Как лекцию читает» - вердикт влюблённых студентов, отчаливших от нашей компании), а нам побольше полюбоваться осенним нарядом парка, запечатлеть свои мордашки на фоне прекрасных осенних пейзажей и, по возможности, набрать семян и красивых листьев, если позволит лектор-экскурсовод.

  Надышавшись до лёгкого головокружения  чистейшим, оздоровительным воздухом, над которым колдовало огромное количество деревьев и кустарников (здесь и редкие можжевельники, маньчжурский орех, дубы, кедры и прочие), мы, уставшие от большого потока информации, неспешно пошли гулять к остановке, в сторону Старозагородной рощи.


    Давно замечено, что природа благотворно влияет на человека, ведь и он - часть её. Урбанизированная  городская среда зачастую заставляет человека забывать об этом простом постулате. Такие вот парки и служат человеку напоминанием о его сути: быть в гармонии с самим собой и окружающим миром.


- Нда…- тихо промолвила какая-то присмиревшая Ирина с грустинкой в голосе.

- Откуда печальные нотки?- удивлённо спросила я.

- Да вспоминается  Достоевский, который о красоте, что спасает мир.

- С этим не поспоришь, Ириша.

- Я считаю и в отношениях людей должна быть красота и гармония.

- Над этой красотой надо трудиться. Взять, хотя бы и в этом парке, сколько людей приложили свои старания, чтобы возникла такая обезоруживающая, умиротворяющая  красота.

- И спорить не буду. Но я не об этом. Чтобы красота была в отношениях между двумя людьми, тут мало одного  желания, надо хотя бы видеть попытки другого, делающего шаг навстречу.

    Я внимательно посмотрела на свою собеседницу. Видно, что-то наболевшее мучило и рвалось наружу этой красивой, утратившей беспечную маску весёлости, женщины.

- Давайте присядем и полюбуемся на пруд,- предложила я.


    На пруду плавали и по-хозяйски себя вели дикие утки, что были прикормлены отдыхающими здесь людьми. Красавец-селезень, забыв о своей серенькой жёнушке, набрасывался первым на куски хлеба, что кидала им молодая семья с двумя детьми, и жадно проглатывал их. Уточка и молодняк плавали рядом, пытаясь урвать какие-то крошки. И  только, когда отец утиного семейства наелся, его выводок  приступил к  еде. Наверное, так в птичьей  иерархии заведено: селезню предстоит ещё вести за собой в полёте своё семейство в тёплые края, разбивая грудью сопротивляющийся воздух. Его будет менять старая утка, да самый сильный из молодняка. Но наблюдать их кормёжку было всё-таки не очень приятно.

    В зеркальной воде пруда отражались заросли плакучих ив, что своими корешками скрепили берег не хуже стальной арматуры. Об этом я говорю задумчивой Ирине.

- А чем скрепить мои берега?- отвечает та.

    Я молчу. В небе проплывают над нами низкие облака. Мне кажется, что тень от них легла и на лицо моей спутницы. Что сказать ей? Чем утешить?

  А она вдруг взволнованно начала свой рассказ: «Я замуж выскочила рано – в девятнадцать лет. Он был старше меня на десять лет. Кстати, все мои последующие мужчины будут старше меня».


  Я ошеломлена. Мне казалась она любимой женой, избалованной вниманием своего  мужа. Ирина, взглянув на меня, улыбнулась и спросила:

- Вы считаете меня непорядочной женщиной?

- Так уж сразу и непорядочной, я ведь не знаю вашу историю, - робко возражаю я ей.

  А Ирина, вздохнув, продолжает своё откровение: «Я – омичка. После школы вместе с подружкой  поехали поступать  в медучилище на зубного техника, что на Урале. Там конкурс поменьше, чем в нашем городе. Обе успешно поступили. Обе же и мечтали выйти замуж за военных, там много было воинских частей. Часто ходили в офицерский клуб на танцы. Но были мы  робкими закомплексованными девчонками - сибирячками. Потанцевав в клубе и проводив нас до