В строительном городке было ещё тихо и пусто. Две собачки бросились Прохорову навстречу, виляя хвостами, но, поняв, что у него ничего нет, тотчас перевели внимание.
- Не брал я сегодня ссобойку, - сказал больше самому себе Прохоров. – Голова трещит так, что ни делать, ни думать ничего не хочется. Как же это день отбыть?..
«А ведь странно, и не пил же ни капли…», - думал он дальше про себя, замечая иронию во всём, что с ним в последнее время происходит. Оторвавшись от мыслей, оглянулся на собак: одна чесала лапой голову, другая замерла и смотрела куда-то вдаль.
- Скоро все мы съедем отсюда, кто тогда будет вас кормить, а? – возникла на лице его ухмылка.
Он отпер дверь бытовки, но не сразу вошёл внутрь. В нескольких шагах от него стояли куски пенопласта – то есть, они стояли там уже около двух недель; в том же месте лежали обрезки кровли и много чего другого, никому ненужного. Соседний проход между бытовок был устлан контейнерами от обедов, стеклянными и пластмассовыми бутылками. А сразу же за городком начиналось, вернее, продолжалось поле – настоящие топи в такую непогоду, – где на небольшой возвышенности стоял бульдозер, имеющий грозный, воинственный вид.
Почему-то эти вещи привлекли его внимание, именно сегодня, именно сейчас. Хотя, может быть, дело не в них? Что-нибудь другое, неважно, что, он разглядывал бы точно так же… «Странно…» - подумал он; но прежде, чем продолжить эту мысль, обвёл ещё раз взглядом строительный городок, обрывок поля, дремлющие новостройки… В тишине, в отсутствии рабочих действительно было что-то необычное. Прохоров сообразил, что впервые за три или четыре месяца (сколько это он уже здесь работает?) он пришёл в городок так рано. Каждый день вместе со всеми ездил на рабочем автобусе, который раньше восьми сюда не приезжал. А к тому времени жизнь в городке уже шла полным ходом. Так что странным было то, что встал он ни свет, ни заря (да, к тому же, явно не с той ноги) и попёрся в такую рань пешком на работу. Вот и вся странность. Находя своё экстраординарное решение в сущности дурацким, Прохоров с неприятным чувством вошёл в бытовку. Прогулка на свежем воздухе не избавила его от головной боли и отнюдь не придала оптимизма, скорее наоборот. Он открыл шкафчик, повесил куртку; во время стягивания с себя свитера, упал на скамейку, и едва не упал вместе с ней. Пока переодевался, в голове медленно прокручивались разные эпизоды и разговоры вчерашнего рабочего дня… Вдруг вспомнилось, что вчера во время обеда всё-таки довелось принять немного на грудь – но, сколько там! – от этого голова не могла разболеться. «От погоды, наверное», - заключил он, и встал со скамейки. Мысли о вчерашнем дне как будто немного помогли. Прохоров сел за стол и подтащил к себе стопку газет.
Эту газету принесла вчера Нина Петрушевич, женщина из его бригады, - громко с порога она бросила: «Угадайте, сколько Брюс Уиллис ежедневно спускает в казино? Триста тысяч баксов!» Ей так хотелось произвести эффект (и, конечно, с подобной информацией ей легко это удалось), однако она прочла неправильно. Ни один человек в мире не может ходить в казино каждый день, да ещё при этом оставлять в нём по триста тысяч долларов. Не ежедневно, разумеется, может быть, раз в месяц. В другой газете наиболее значительной была статья о том, что некая дама тратит сотни тысяч долларов на одни только сумочки. Но сейчас Прохорову не хотелось читать ничего подобного. Его привлекли яркие страницы журнала с крестословицами и анекдотами. Вычитав, однако, парочку пошловатых опусов на тему семейной жизни, он отодвинулся от стола и задумался. Его сын перестал его уважать, и это правда! Что это он спросил у него вчера?.. А, вот… он пришёл на кухню и сказал:
- Кстати, Прохор Петрович (так иногда он обращается к нему, - что бы это могло значить, как правильно на это реагировать?), вот вас как учили в те времена? Что труд облагораживает человека. А теперь вот люди более здравомыслящие говорят обратное – что тяжёлый физический труд изнуряет и оскотинивает.
- Что? – произнёс Прохоров старший, отрываясь от полусонных мыслей, посещавших его во время еды. – Ты о чём?
- О чём… о том, что и невооружённым глазом видно. Вот ты скажи, сколько лет ты работаешь на стройке своей?
- Ну…
- Ну и много ты лиц облагороженных видел?
- Ты чё, чё ты такое мелешь?!
- А то, что рыла там одни, а на некоторых так и смотреть тошно!
После такого засомневаешься: говорил ли он о других, или же и своего отца к их числу относил. Прохоров старший рассудил в выгодную для себя сторону, однако словно бы ненароком посмотрел на свои руки, которые в отдельных ситуациях старался скрывать от собеседника. Его руки – это руки трудяги, говорил он себе – но так ли это? Пальцы выглядят грубыми, какими-то даже неестественными… хотя почему они должны выглядеть иначе, если он работяга?! И всё же Прохоров испытывал сомнения по поводу своей внешности. После, проходя мимо зеркала, он остановился и стал смотреть на себя, надеясь побороть сомнения.
Сын давно ни во что его не ставит. «Почему это?!» Прохоров стал нервно заламывать пальцы. Когда и почему их отношения изменились? Но вот вопрос этот уже не стоит так остро, как всего несколько секунд назад. Егор – взрослый парень, у него своя жизнь, свои, наверное, более современные взгляды на вещи, а у него свои, и своя жизнь… Молодёжь нынче сложная, нам, так сказать, старикам трудно найти с ними общий язык. Конфликты? Так ведь они повсюду, пойди, разберись, кто в них прав, кто виноват. У каждого своё мнение, и каждый по-своему прав будет. Насвистывая что-то невразумительное, Прохоров встал с табуретки, засунул руки в карманы. Решил выйти на порог; остановился, чтобы включить радио, в последний момент передумал включать. Одно то, что он вырастил достойного сына, сглаживает многие его личные недостатки.
К этому времени успело понаехать машин. Из салона проплывающей мимо бытовки Прохорова Рено Лагуна рвалась наружу музыка в стиле рэп, которая создавала в городке совершенно иную атмосферу, нежели приглушённо-тоскливые звуки шансона, что вкрались в него пятью минутами раньше. Власть над ним мгновенно перешла к ней. Но вот машина припарковалась и затихла, и негромкая песня о лагерях окутала городок вновь.
По какой-то причине Прохоров, в отличие от большинства своих приятелей и коллег по работе, шансон недолюбливал. Хотя, впрочем, в отдельных случаях – под бутылочку, в небольшой компании друзей – убедительное пение шансонье приходилось по душе и ему.
Над мотором одного из автомобилей склонилось сразу несколько человек… Прохоров никогда не был водителем и не собирался им становиться, и, конечно, как всякий закоренелый пешеход немного завидовал владельцам автомобилей. Но такие сцены, как эта, забавляли его. При виде человека, копающегося в своём авто, или прослышав о том, что кто-то вбухал в него кучу денег, он испытывал лёгкую радость оттого, что он не автомобилист. «Сколько ж той зарплаты, чтобы ещё и машину на неё содержать! Мы столько не зарабатываем! А вдобавок, сколько лишнего беспокойства и суеты! Как говориться, когда был пешеходом, проблема была только одна, как сделать путь короче, а как купил машину…»
- Привет, коллега, - протянул ему руку Саша-плотник. Заметив грязь на штанине, громко обронил: - о, ё…(ёмаё)! – а потом, уходя, оглянулся и сказал: что-то ты рано сёння, - можа, пешком х…у (шёл), ха-ха?
- Пешком, - ответил Прохоров и зевнул.
Похоже, он приходил в норму после долгой, беспричинно-бессонной ночи.
-А х…и (что ж вы думали)! – резко донеслось до него. – Ну, так ё…(ёмаё), я ж тяперака…
Разговоры, к которым обычно не прислушиваешься, бодро и ненавязчиво звенят в утренней атмосфере городка; легко и незаметно возвращают в привычное русло жизни всякого, кому случилось хотя бы сколько-нибудь отдалиться от него.
Прохоров оттолкнулся от порога бытовки и двинулся к открывшейся за подъехавшим автомобилем синей двери прорабской. Это была обычная его походка… порой она казалась вольной, почти беспечной – как сейчас, то напротив тяжеловатой, задумчивой и как будто с ударением на левую сторону – как всего час назад.
- Здравствуй, Васильевич, - поздоровался он с прорабом.
- Здорово. Как настроеньице?
- Нормально, - не задумываясь, как обычно, ответил Прохоров.
Васильевич суетливо перебирал стопки бумаг, сложенных на крышке сейфа.
- А у меня вот не очень… - прозвучала в его голосе нотка серьёзности, которая почему-то вынудила Прохорова приспосабливаться к дальнейшей беседе.
- Да, о…ь (отстань) ты! – донеслось с негодованием с улицы.
- Кто там к кому при…я (пристал)? – бездумно произнёс Васильевич, будучи занят своим делом.
Прохоров взглянул на него исподлобья, являя серьёзнейшую мину, которая в действительности выглядела скорее нелепо. Так и хотелось сказать что-нибудь остроумное. И всякий раз, общаясь с прорабами или, тем более, с начальством, хочется, чтобы к тебе отнеслись с большим вниманием, чтобы смотрели на тебя ни как на простого рабочего, а как на равного себе.
- Что-то, может, случилось?
- Да в том то и дело, что ничего не случилось, а должно было случиться, - загадочно протянул Васильевич.
Прохорову захотелось сесть. Слова прораба вызвали уже знакомое ощущение: неразбериха везде и во всём, и на фоне её собственное бессилие, ощущение, что ты, также, как и все, не способен разобраться до конца в чём-либо, ощущение, зачастую доводящее до смеха, до идиотизма.
Странное дело… эта будничная жизнь, которой живут простые смертные, в которой не происходит